Враг един. Книга третья. Слепое дитя

Мальчишка, согласно кивнув, тоже свёл перед собой кисти, и миг спустя две стремительные тени – исполинская серая ящерица с перепончатыми лапами и покрытый густой шерстью то ли медведь, то ли длиннопалая горилла с волчьей головой – взвились в высоту прямо над головами нескольких в ужасе отшатнувшихся прохожих. Крошечный дракончик вспорхнул вслед за ними, ещё в движении становясь невидимым.

С высоты город действительно выглядел круто. Распластанный по земле (лишь на горизонте вроде как виднелось несколько иголочек далёких небоскрёбов), он весь был словно облит светящейся позолотой: глянцевитые полосы воды в обрамлении янтарных огней, искрящиеся от инея деревья, медно-оранжевые громадины церквей – одна, другая, третья, офонареть можно, как их тут много, – мосты, мосты, мосты, и толпы народа на улицах, и квадратные стенды интерактивных афиш, и крохотные фонарики окон, и ещё паутина каких-то странных проводов над каждым перекрёстком, и заваленные снегом крыши…

Полуволк чуть снизил высоту, чтобы рассмотреть одну из крыш поближе, и неожиданно увидел, как из распахнутой пасти чердачного окошка выскальзывает едва различимая с этого расстояния человеческая фигурка.

Сперва Кейр даже решил, что ему померещилось, но когда он привычно напряг зрение тули-па, то разглядел в густых сумерках тоненький женский силуэт.

Оставляя на снегу чёткие, будто пятна чёрной краски, следы, фигурка осторожно переступала по пластинам крутой («Градусов тридцать, не меньше», – невольно прикинул про себя Кейр) металлической кровли. Потом она обогнула наглухо замурованную печную трубу и ухватилась за разлапистый куст какой-то антенны, поднося к глазам огромную, явно недешёвую фотокамеру с длинным объективом.

– С-смотри, кто это там, Ас-спид?

Гигантский ящер спикировал вниз, приближаясь к Кейру.

И в этот момент правая нога неизвестной вдруг поехала по припорошённому снежной пыльцой кровельному листу, и девушка рухнула на спину, не удержав равновесия. На несколько секунд соскользнувшая вниз фигурка ещё попыталась затормозить у самого края крыши, цепляясь за ограждающую этот край низенькую решётку, но в следующую секунду решётка проломилась под весом её тела – и девчонка полетела внутрь тёмного узкого двора, нелепо раскинув в стороны руки, из которых, словно в замедленном кадре, выскользнула слетевшая с шеи тяжёлая камера.

* * *

Широкогрудая кобыла с длинными ногами, желтоватыми подпалинами на поджарых боках и мускулистой шеей прижала уши, оскалила зубы и нервно дёрнула хвостом, настороженно косясь на Вильфа. Рыжеволосый улыбнулся и провёл ладонью по атласно лоснящейся холке, придерживая лошадь за узду. Та отчаянно тряхнула гривой, высоко задрав бархатистую морду, всхрапнула, резко рванулась в сторону и вдруг – низко опустила голову, развела уши и замерла неподвижно, облизывая чёрные губы и жуя пустым ртом.

– Странно, Конни обычно очень норовистая… а тебя так слушается, – задумчиво сказал Флинн, наблюдая, как рыжий умело подтягивает подпругу, а потом просовывает левую ногу в стремя, ухватившись за повод, и легко запрыгивает в седло.

– Надо всего лишь почувствовать её разум, будущий воин, – хмыкнул сидящий на гнедом жеребце Тео, трогая поводья. – Попробуй сам, это совсем нетрудно. Много проще, чем со смертными.

Флинн с сомнением посмотрел на статного вороного коня с белой проточиной на лбу, который флегматично пощипывал жёсткую декабрьскую травку.

Когда речь заходила о подобных трюках, эти двое никогда не старались объяснять ему ничего особенно подробно… но если кто-то из них вот так походя замечал, что освоить какую-нибудь новую хитрость «совсем нетрудно», искушению в очередной раз испытать собственные силы было решительно невозможно противиться.

– А ну-ка, Принц… – шепнул Флинн, осторожно погладив вороного по морде, и протянул тому горсть вынутых из кармана кожаного пальто кусочков рафинада.

Конь пряданул ушами, доверчиво фыркнул и потянулся губами к его ладони. Флинн прикрыл глаза – он успел уже выяснить, что человеческое зрение в таких случаях обычно только мешало, – и ему действительно показалось, что исходящее от животного тепло, ласковое и спокойное, будто растворяется в его собственной крови… плывёт в воздухе звоном незримых колокольчиков…

Нет, на самом деле это были, конечно, никакие не звуки… и уж тем более не слова. Это были даже не картинки – лишь какие-то тёплые и часто сменяющие друг друга тактильные образы, напоминающие то ли налипающие на пальцы песчинки, то ли горячие гладкие горошинки, перекатывающиеся по раскрытой ладони… но узоры, в которые те складывались, тут же превращались в смыслы, и Флинн действительно мог отчётливо различать эти смыслы, словно слепой, читающий по Брайлю: «Тёмное там на земле, далеко-не двигается-не страшно-но-лучше-обойти… старшая не сопротивляется тем-чужим, значит-опасности-нет. Старшая-всегда-знает-когда-опасно… Отгоняет от еды, больно-щиплет-за-ноги-но-всегда-знает-когда-убегать. Старшая всё знает, лучшее-место-в-тени-всегда-её… я хочу с-тобой-а-не-с-теми…»

Принц снова фыркнул и прихватил его зубами за рукав.

– Потрясающе, адова сатана… – проговорил Флинн.

Потом он ласково потрепал жеребца по холке и тоже запрыгнул в седло.

Последние недели принесли ему множество открытий, и с каждым днём осознавать себя и свои способности музыканту становилось всё легче. Раньше ему и в голову бы не пришло, наверное, даже фантазировать о чём-нибудь подобном – слишком уж это всё напоминало бы какой-то фантастический роман, но в данном случае истина заключалась в том, что все фантазии оказались лишь тысячной долей факта… в то время как факт, между прочим, всё ещё оставался основой для тысячи разных новых фантазий.

И когда Флинн, сидя по вечерам перед телемонитором, перебирал новостные программы, и все языки мира делались ему понятными, это был факт, а вовсе никакая не фантазия. Или когда он пробовал выпускать когти на руках, стоя перед зеркалом, или когда на спор сминал в пальцах монетку, чтобы закадрить очередную девочку («Фокус-покус, смотри-ка, как я умею, а чем ты, кстати, занята сегодня вечером, золотце?»).

И невероятно легко писались стихи…

Флинн тронул пятками жеребца, преодолевая очередной плавный подъём. Было зябко, и людей вокруг не было видно совсем – наверное, мало находилось желающих шляться здесь в такую погоду.

Музыкант всегда любил бывать на Белых скалах, любил крики чаек, тугой и горький, как лакричная конфета, ветер, любил ароматы йода, соли и мокрых камней – ему всегда мерещилась в этом месте какая-то особенная, как любят выражаться эзотерики, «гармония стихий». А сегодня ещё и небо было голубым и прозрачным – очень непривычным для Туманного Альбиона, и предвечернее солнце в его кристальной глубине пылало ослепительно ярким кусочком платины.

«…вся наша жизнь похожа на музыканта с голубой гитарой, – философски подумал Флинн. – Гитара его голуба, словно бездонное небо ранней зимы, а инкрустация на ней светится и слепит, будто платиновое солнце…»

Хорошая могла бы, наверное, выйти песня. Музыкант-жизнь играет, не зная усталости, и с его струн срывается нота за нотой; иногда мелодия, льющаяся из-под его пальцев, размеренна и тиха, иногда она похожа на крик боли, иногда – на просьбу об утешении. Небесные аккорды переливаются цветами жидкого серебра, прохладного, как тяжёлые тени поздним вечером, загадочного, как ледяной туман над спящим лесом, а иногда – обжигают огненными стрелами, ошпаривают жаркой лавой и заставляют корчиться в немом крике, потому что нет таких слов, которые способны были бы выразить всю полноту восхищения и благодарности того, кто расслышал в суетном шуме человеческого мира Ту Самую Мелодию.

Мы слышим эту мелодию в себе, пока бьётся наше сердце, а может быть, мы будем слышать её, даже когда оно уже перестанет биться, и мы настолько привыкли к этому, что почти никогда не замечаем её. Эта музыка пронизывает наши души, эта музыка рисует Мироздание…

– Вот про мироздание это было красиво, правда, Тео? – заметил медноволосый.

– Вы что же, адова сатана, ещё и подслушиваете? – Флинн снова толкнул Принца шенкелями, чуть ускоряя шаг.

– Отчего бы и нет? – блондин приподнял бровь. – Мысли – это те же слова, музыкант. Ты тоже научишься этому со временем.

– И заслоны от любопытных создавать тоже научишься, не переживай, – добавил Вильф.

– Это точно так же, как и с чужими языками, да?

Тео кивнул:

– Примерно так же…

Флинн замялся, рассеянно рассматривая двух белых овечек под скошенными на одну сторону от бесконечных ветров деревцами.

– А вот почему, раз я теперь, так сказать, больше не человек, и ещё все раны у меня регенерируют так быстро… а вот если, так сказать, напиться, то все ощущения ровно такие же, как и были до этого? – задал он давно уже мучивший его вопрос. – Разве алкоголь тогда не должен был вообще перестать на меня действовать?

– Тут есть свои хитрости, Гарм, – прищурился Тео. – То, что твоё тело привыкло ощущать как повреждение, от которого ты желаешь избавиться, воля тули-па блокирует автоматом. То, против чего твоя смертная память осознанно не протестует, остаётся. Там тоже можно научиться ставить блоки, но для этого уже работа нужна… Ты ведь много пьёшь, верно?

– Не много, – немедленно ощетинился Флинн. – Ровно столько, сколько захочу…

– Да ну-у? – рассмеялся Вильф.

Флинн невольно ухмыльнулся тому в ответ. «Ну да, у Фрейи точно нашлось бы что сообщить на этот счёт…»

Рыжий почему-то слегка поморщился:

– Ладно… в конце концов, всё это абсолютно неважно, Гарм. Это всего лишь человеческое… оно само отпустит со временем. Уж поверь, теперь тебе будут доступны куда более утончённые удовольствия. Изысканнее маковых слёз… слаще даже, чем та сахарная карамель, которая стекает в подожжённый бокал с «зелёной феей»… – мечтательно-шутливо договорил Вильф нараспев, явно вспоминая что-то, и Тео, покосившись на того, еле слышно фыркнул. – Хотя готов поспорить, что нынешняя богема всё равно давным-давно уже разучилась правильно готовить абсент времён моей молодости…

– Это какие же, интересно, такие удовольствия? – скептически протянул Флинн, старательно пытаясь прогнать из голоса невольно подступившее любопытство.

– Всё впереди, музыкант. Попозже узнаешь… – улыбнулся рыжеволосый.

– Ага, вот например когда куплю себе новый самолёт, – вполголоса пробормотал Флинн, чтобы хоть что-нибудь ответить.

Сказать по правде, он не особенно и надеялся на детали. За несколько встреч Флинн вполне успел уже притерпеться к манере общения этой пары: беловолосый Теодор, как правило, довольно чётко отвечал на вопросы, заданные прямо, зато рыжий Вильфрид предпочитал раз за разом напускать туману, явно получая удовольствие от самого этого процесса.

Всё это напоминало какую-то странную игру, похожую то ли на шарады, то ли на кошки-мышки. Но игра эта была необыкновенно захватывающей, и у Флинна не возникало ни малейшего желания её прерывать. Потому что отныне и, судя, по всему, навсегда это сделалось его новой реальностью. Удивительной и невероятной, но тем не менее именно реальностью, а не какой-нибудь там галлюцинацией, и осваиваться в этой новой реальности надлежало постепенно, неторопливо и, по возможности, со вкусом.

Здорово всё же, что он встретил месяц назад этих двоих. Странно только, что Фрейя с самого начала так сильно их невзлюбила…

Флинн снова вспомнил сегодняшний разговор с Фрейей – не самый их, по правде сказать, приятный разговор. С одной стороны, он, конечно, только за то и ценил свою скрипачку, что та всегда старалась говорить с ним честно… о его стихах, да и вообще обо всём на свете. А с другой стороны…