Мне сказали прийти одной

Глава 1

Чужак в чужом краю. Германия и Марокко, 1978–1993 года

Когда я родилась, у меня были густые курчавые черные волосы и большие карие глаза. В нашем районе Франкфурта мои родители были практически единственными иммигрантами, и я стала местной достопримечательностью. Уже тогда у меня было достаточно выразительное лицо, и я привлекала внимание, потому что не была похожа на немцев. Когда меня приводили в парк, многие родители отвлекались от своих детей и подходили, чтобы посмотреть на меня. Во Франкфурте, неподалеку от Клеттенбергштрассе, где у нас была квартира, размещалось много американских солдат вместе со своими семьями, и они всегда относились к нам с теплом.

– Ты выглядишь совсем не так, как все эти дети, – позже говорила мне женщина, которую я называла своей немецкой крестной матерью, Антже Эрт. – Ты выглядишь так враждебно, когда на что-то злишься. Люди могут подумать, что ты злая. Но они не смогут не влюбиться в тебя, такого смешного и красивого ребенка.

Я родилась весной 1978 года, накануне того периода, когда мусульманский мир полностью изменился. Через несколько месяцев после моего рождения события в Иране, Саудовской Аравии и Афганистане обрушили его в хаос и привели к десятилетиям государственных переворотов, вторжений и войн.

В январе 1979 года в Иране шах отрекся от престола и бежал вместе со своей семьей. 1 февраля аятолла Хомейни вернулся из многолетней ссылки и основал исламскую республику. Он выступил против своих бывших союзников – интеллектуалов и либералов – и провозгласил возвращение к консервативным религиозным и общественным ценностям, уменьшив права женщин и усилив исламский стандарт внешнего вида. 4 ноября революционно настроенные студенты напали на американское посольство в Тегеране, захватив шестьдесят шесть американцев в заложники. Пятьдесят два человека удерживались в плену более года.

Через шестнадцать дней, в первый день 1400 года по исламскому летоисчислению, группа вооруженных религиозных экстремистов захватила величайшие святыни ислама: Запретную мечеть и Каабу в ее внутреннем дворе. Их снайперы заняли позиции на минаретах и оттуда целились в паломников, молящихся и полицию. Они пытались нанести удар по власти Саудитов и установить режим, основанный на фундаменталистской исламской идеологии.

Осада мечети продолжалась четырнадцать дней и закончилась гибелью более тысячи человек и огромным ущербом, нанесенным святыням. Штурм был проведен силами саудовской армии и иностранных отрядов специального назначения. Отголоски этого события прогремели по всему миру и имели отклик даже спустя долгое время. Усама бен Ладен часто вспоминал осквернение храма саудовскими войсками, причем возлагая вину на правящую династию Саудитов и восхваляя «честных мусульман», которые превратили святое место в хаос. Несколько месяцев спустя началось советское вторжение в Афганистан, вылившееся в девять лет партизанской войны, которую бен Ладен и другие мусульманские боевики, толпой валившие в Афганистан, провозгласили началом эпохи всемирного джихада.

Жизнь моих родителей протекала куда более обыкновенно. Моя мать Айданур была из Турции, отец Буджма – из Марокко. Они приехали в Западную Германию в начале семидесятых, с разницей в несколько месяцев. Родители были иностранными рабочими, частью волны переселенцев из южной части Европы, Турции и Африки, ищущих работу и возможность создать более благополучную жизнь. В то время Западная Германия еще не полностью оправилась от опустошения, которое принесла Вторая мировая война, и пыталась стать процветающим промышленным государством. Стране были нужны рабочие – молодые здоровые люди, которые могли выполнять тяжелые работы и работать там, где не хотели трудиться многие немцы. Немецкие компании набирали рабочих в Греции, Италии, Турции, Югославии, Испании и Марокко. Среди этих людей были и мои родители.

Моя мама приехала в Западную Германию в девятнадцать лет, одна, на поезде, битком набитом турками. Она работала в Хильдесхайме, неподалеку от границы с Восточной Германией, заворачивала и упаковывала радиоприемники и телевизоры для перевозки, а жила в доме, полном переселенцев, и делила комнату с тремя другими женщинами. Позже мама переехала во Франкфурт, чтобы жить поближе к одному из своих братьев, который там работал. У нее были длинные волосы, которые она не прикрывала шарфом, и ей нравилось носить юбки, открывающие ноги.

С отцом они познакомились в 1972 году через пожилого марокканца, который увидел, как мать накрывает столы в кафе в торговом центре во Франкфурте, и решил свести их с отцом. Папа тогда работал поваром в ресторане под названием Dippegucker, известном тем, что там была представлена кухня разных стран и франкфуртские фирменные блюда, такие как фирменный зеленый соус на основе сметаны и различных трав и подаваемый с вареными яйцами и картофелем. Все это было в новинку для моего отца, который учился готовить блюда французской кухни, более популярной в Марокко, но он так давно мечтал приехать в Европу. Со времени своего приезда в Германию год назад отец напряженно работал и стал полезным работником на кухне.

Маме он сразу понравился, но настроена она была скептически. Девушки, которых она знала, всегда говорили, что с марокканскими парнями надо быть осторожной, они хорошо выглядят, но непостоянные, если говорить о подлости, то хуже их только алжирцы. Из любопытства мама пошла к ресторану и понаблюдала, действительно ли отец готовит на кухне, а не просто моет посуду, как она подозревала. Он был высоким и мускулистыми, с густыми, темными, вьющимися волосами. Папа выглядел очень впечатляюще в белоснежном поварском наряде и колпаке. Мама заметила, что он все время улыбается и говорит вежливо со всеми, а не только с ней. Они вместе выпили кофе, и он спросил, когда сможет встретиться с нею снова. На следующий день, когда мама пришла с работы, она обнаружила, что отец ждет ее с цветами и шоколадом.

– Если ты думаешь, что поднимешься ко мне наверх, то глубоко ошибаешься, – сказала она.

А потом пригласила его к себе, и они выпили еще кофе.

Роман развивался быстро, и уже через несколько недель они сочетались браком. Гражданская церемония прошла в здании муниципалитета Франкфурта. Шафером моего отца был его начальник, а в роли подружки невесты выступала соседка моей матери из Японии.

Мама быстро забеременела. Но для мусульман и арабов жизнь в Западной Германии резко изменилась во время Олимпийских игр 1972 года в Мюнхене, когда группа из восьми палестинских террористов ворвалась в помещения израильской сборной, убила тренера и штангиста, а остальных девять спортсменов взяла в заложники. Боевики принадлежали к группировке под названием «Черный сентябрь». Они грозили убить заложников, если Израиль не согласится освободить двести заключенных-арабов и гарантирует, что террористы, захватившие заложников, беспрепятственно покинут Западную Германию. Израиль, следуя своей давней линии поведения, отказался от переговоров. Немцы тем не менее пообещали отправить боевиков и их заложников самолетом в Тунис. В аэропорту немецкие снайперы открыли огонь по палестинцам. Но террористы были хорошо подготовлены: они убили заложников. Внезапное нападение кончилось катастрофой: все заложники, пять террористов и офицер полиции погибли.

Годы спустя выяснилось, что «Черный сентябрь» был ответвлением ФАТХ, движения Ясира Арафата в Организации освобождения Палестины. Но сразу после мюнхенского нападения мусульмане и арабы снова привлекли к себе пристальное внимание. Мои родители ощутили эти изменения, в особенности – отец. Полиция часто останавливала его и спрашивала документы. В домах, где жили арабские студенты, часто проходили обыски, потому что полиция подозревала, что они поддерживают группы боевиков или сами являются их членами. «Некоторые люди даже говорили, что арабы должны уехать», – рассказывал мне отец. Его это не раздражало, потому что случилась беда и немцы пытались понять, кто стоит за ней. Он понимал, почему они так подозрительны.

Давление продолжалось до конца семидесятых, вместе с тем терроризм в Западной Германии становился обыденной реальностью. Такие группировки, как «Черный сентябрь» или банда Баадера и Майнхоф, называвшая себя «Фракцией Красной армии», вдохновлялись ненавистью к Израилю или тому, что они называли западным империализмом, но с точки зрения идеологии относились к левому крылу и не были религиозными. Во «Фракцию Красной армии» входили дети немецких интеллектуалов, они считали Западную Германию фашистским государством и сравнивали ее с нацистами. Это было не совсем неправильно: в то время некоторые значительные государственные посты в Западной Германии занимали люди, которые были связаны с фашистами. «Фракция Красной армии» устраивала ограбления банков, взрывы бомб, угоны самолетов, похищения и убийства. Группировка имела связи на Ближнем Востоке. В конце шестидесятых ее члены ездили в палестинский тренировочный лагерь в Ливане, чтобы научиться изготавливать бомбы и потренироваться в других навыках ведения войны. Некоторые из них принимали участие в операциях, проведенных совместно с Народным фронтом освобождения Палестины и другими группами. «Фракция Красной армии» похищала западногерманских политиков и лидеров в других областях, в том числе Ханса Мартина Шлеера, влиятельного бизнесмена и бывшего члена СС, которого они потом убили.

В 1973 году родилась моя старшая сестра Фатима. Годом спустя на свет появилась Ханнан. В 1977 году мать узнала, что беременна в третий раз. Врачи советовали ей сделать аборт. Они считали, что я появлюсь на свет с врожденным дефектом – без ладоней или даже без рук. Мама потеряла рассудок от горя.

– Все в руках Божьих, – сказал ей отец. – Пусть ребенок появится на свет, и будь что будет. Мы с этим справимся.

В те дни некоторые турецкие иммигранты устраивали сцены в немецких больницах, когда у них рождались девочки. Они хотели сыновей.

Когда я родилась, врач выглядел так, как будто чувствовал свою вину.

– Прошу прошения, – сказал он, – но это девочка.

– С ней все в порядке? – спросила мама. – Руки и ноги на месте?

– С ней не просто все в порядке! – воскликнул врач. – Она только что на меня написала!

Поскольку, несмотря на все предсказания врачей, я родилась здоровой, родители назвали меня «Суад», что по-арабски означает «удачливая счастливица». И я во многих отношениях была очень удачливым ребенком. Клеттенбергштрассе, где мы жили, была одной из самых красивых улиц во Франкфурте. Владелец ресторана, где работал мой отец, снимал квартиру в доме номер восемь, и он нашел для нас квартиру в том же здании, на самом верху, вроде как на чердаке. В старом доме было шесть квартир. Большинство жителей нашего дома и домов по соседству принадлежали к банковским служащим, менеджерам или владельцам бизнеса. В квартире напротив нас жили стюардессы из Lufthansa. Мы были единственной семьей иностранных рабочих.

Хотя район был красивым, наша квартира была не такой уж хорошей. Крыша текла так сильно, что маме приходилось подставлять ведра, когда шел сильный дождь. И мать, и отец работали, и не только для того, чтобы прокормить нас. Они чувствовали себя ответственными за оставшиеся в Турции и Марокко семьи и каждый месяц посылали родителям деньги. За моими сестрами присматривала немка, и их каждый день отводили к ней на квартиру. Когда мамина младшая сестра приехала в Германию навестить ее и их братьев, она стала сидеть со мной днем.

Когда мне было восемь недель, родители узнали, что отец мамы очень серьезно болен. Они не могли позволить себе купить в последний момент билеты на самолет. Автобус был куда доступнее, но это означало, что поездка продлится как минимум четыре дня. Родители волновались, как я перенесу такое путешествие.

Антже Эрт и ее муж Роберт, которые жили в нашем же доме, предложили взять меня к себе на четыре недели, пока родители будут в отъезде. Мама и папа согласились, но настаивали на том, чтобы оплатить все расходы, связанные с моим содержанием. Но родителям пришлось задержаться, потому что здоровье дедушки ухудшилось. Телефонов у них не было. Супруги Эрт начали беспокоиться, как они будут объяснять властям, откуда у них взялся этот ребенок.

После возвращения родителей Эрты стали для меня как крестная мать и отец. У супругов было двое собственных детей, и они были более доброжелательными и обладали более широкими взглядами, чем многие другие наши соседи. Роберт Эрт был менеджером в крупной немецкой компании. Позже мне рассказывали, что, приходя домой с работы, он играл со мной и кормил меня из бутылочки.

Семья обычно ела на кухне, и, когда я младенцем оставалась с ними, они пытались на время трапез оставлять меня в спальне. Но мне это не понравилось. Я хотела быть в центре событий. Я вопила, пока они не приходили и не забирали «мадам» в ее люльке. Люльку ставили на кухонную стойку, и я была рядом с ними, пока все ели.

На первом этаже жила еще одна супружеская пара, которая оказала на меня большое влияние. Руфь и Альфред Вейсс были жертвами Холокоста. Папа иногда приносил им хлеб из пекарни, а мама – печенье или приготовленные ею блюда.

– Многие из моих учителей были евреями, – говорил мне отец. – Я очень благодарен им за то, чему они меня научили.

Когда мне было несколько месяцев, мамина сестра, та самая, которая приехала в Германию и сидела со мной, решила вернуться в Турцию, чтобы помочь ухаживать за дедушкой. Родители решили отправить меня в Марокко и оставить с матерью отца. Там рядом со мной был бы человек, который по-настоящему обо мне заботился. Также я могла бы научиться арабскому и начать изучать ислам.

Решение казалось правильным. Я все еще была на грудном вскармливании, и, поскольку мама не могла со мной остаться, моя марокканская бабушка нашла мне кормилицу – берберскую женщину, живущую по соседству. Возвращаясь в Германию, мама рыдала. Она знала, что ее не будет в моих первых воспоминаниях.

Мою марокканскую бабушку назвали Рукайей в честь одной из дочерей пророка Мухаммеда. Бабушка и ее родные носили фамилию Садикки, они были известны как потомки Мулая Али аль-Шерифа, марокканского аристократа, чья семья прибыла с территории, где сейчас находится Саудовская Аравия. Мулай помог объединить Марокко в XVII веке, основав династию Алауитов, которая до сих пор находится у власти. Это была династия шарифов. Этот почетный титул могут носить только потомки внука Мухаммеда Хасана.

Бабушка родилась в богатой семье, живущей в области Тафилалет, в городе Эр-Рашидия, в начале двадцатого века. В те дни даты рождения не всегда четко фиксировались, но она помнила, как французы вошли в Марокко в 1912 году. Семье бабушки принадлежала земля, и она рассказывала мне о финиковых пальмах и о коровах, овцах, козах и лошадях, которых они держали. Ее родные считались принадлежащими к аристократии из-за своей связи с Пророком. К таким людям часто обращаются почтительно, используя слова «мулай» или «шариф» для мужчин и «шарифа» или «лалла» для женщин, но бабушка никогда не пользовалась этими официальными титулами.

Она рано вышла замуж, в тринадцать или четырнадцать лет став женой сына близкого друга своего отца, богатого мальчика с хорошим происхождением, который был старше ее примерно на год. Год спустя бабушка родила мальчика. В течение нескольких следующих лет у нее появились еще сын и дочь, но муж стал жестоким, бил ее и детей. Бабушка сказала родителям, что хочет развестись. Это обсудили в семье, но дружба и деловые связи между отцом и свекром оказались сильнее. «Терпи, – сказали ей в семье, – иногда такие вещи проходят». Бабушка терпеть не захотела. Она развелась с мужем и ушла, забрав с собой троих детей.

В те дни это был отчаянный шаг, и бабушка стала изгоем. Она была молодой женщиной, которой приходилось жить самостоятельно и которая не умела читать и писать. Ее никогда не учили работать, потому что она не должна была этого делать. Бабушка уехала в Мекнес, один из четырех имперских городов Марокко, где снова вышла замуж. О своем втором муже она никогда ничего не рассказывала, только коротко упоминала, что их союз был коротким: бабушка ушла от мужа, когда была беременна еще одним ребенком, девочкой, которую назвала Захра. Она снова осталась одна с детьми от двух разных мужчин. В те годы бабушка зарабатывала на жизнь как няня и повивальная бабка. Также она смешивала и продавала лечебные масла.

Бабушка шла на риск, но она всегда помнила, кто она такая, и не забывала своих корней. Она говорила мне, что ее самыми главными примерами для подражания были жены Пророка. Его первая жена Хадиджа была успешной предпринимательницей, старше его по возрасту. Она поддерживала Мухаммеда финансово и морально, когда его собственное племя обратилось против него. Сунниты и шииты почитают ее как первого проповедника ислама, самую любимую жену Мухаммеда и его самого преданного соратника. Другая его жена, Аиша, славилась своим умом и потрясающим знанием сунн – традиционных записей слов и деяний Мухаммеда, которые для мусульман являются вторым по важности богословским источником после Корана. Сунниты чтят Аишу как один из источников вдохновения для Пророка, в то время как некоторые шииты оценивают ее более критически, подозревая, что она была неверна Пророку, и считая ее противостояние зятю Мухаммеда Али непростительным грехом. «Не думай, что женщина в исламе обязательно должна быть слабой», – говорила мне бабушка.

Человека, который стал моим дедушкой, она встретила в Мекнесе. Его звали Абделькадер, и он тоже происходил из состоятельной семьи. Но к тому времени, когда они встретились, тюрьма и пытки разрушили его тело, а состояние испарилось без следа.

Мой дедушка был родом из провинции Эль-Хауз, а ее окраины, прилегающие к Марракешу, были известны как очаг одного из самых значительных движений сопротивления французам. В Эль-Хаузе и других частях Марокко евреи и мусульмане бок о бок сражались за независимость. Мой дедушка был вождем племени и лидером местного движения за независимость. Он разрабатывал стратегические планы и помогал переправлять оружие и другие припасы повстанцам, которые пытались выдворить французов из страны. Повстанцы называли свою борьбу джихадом, но у дедушки и его друзей были строгие правила: их действия могли быть направлены только против французских солдат и всем известных мучителей, работавших на французов. Они никогда не трогали женщин и детей.

Однажды в конце сороковых годов французы арестовали дедушку и потребовали выдать имена людей, живущих на его земле и принадлежащих к сопротивлению. «За это ты получишь еще больше земли и привилегий, – сказал ему следователь-француз. – А если ты не будешь с нами работать, мы бросим тебя в тюрьму и отнимем твои земли».

Дедушка верил в дело повстанцев. Он верил, что, даже если французы отнимут его собственность, в один прекрасный день страна получит независимость и все земли вернутся к нему обратно. Его бросили в тюрьму, где жестоко избивали. Дедушку и других заключенных раздевали догола, ставили скрюченными в неудобное положение, мочились на них, обливали их ледяной водой или кипятком, некоторых насиловали с помощью бутылок. Французы конфисковали его оливковые, миндальные и апельсиновые рощи, его лошадей. Большую часть его собственности раздали коллаборационистам.

Дедушка провел в тюрьме несколько месяцев. После освобождения французы запретили ему возвращаться в свои земли. Он потерял все, кроме гордости и надежды. Дедушка поехал в Мекнес, где нашел работу рабочим на строительстве. Этого дела он не знал, но хотел выжить. Мекнес быстро рос, и людям были нужны дома.

Этот человек, которому когда-то принадлежало много акров земли и стада лошадей, решил поселиться в Сиди Масуд, запущенном районе, похожем на трущобы. Сиди Масуд стал домом для тех марокканцев, которые приезжали в город по разным причинам из разных районов страны. Они наспех сооружали бедные хижины из дерева, кровельного железа и всего остального, что только могли найти или купить по дешевке.

Однажды в Сиди Масуд переехала со своими детьми женщина благородного происхождения. Один из друзей Абделькадера, который знал, что в прошлом дедушка был вождем племени, со смехом сказал ему, что теперь его статус в районе пошатнется, потому что появилась настоящая шарифа.

Абделькадер знал, что у женщины есть дети, поэтому он зашел поприветствовать ее и принес сладости. Сразу начав подозревать о его намерениях, она сказала, что ей не нужны ни сладости, ни другие подарки. Дедушка был впечатлен. Через несколько недель он сделал предложение. Абделькадеру было лет двадцать пять, он был младше бабушки, и, хотя по-прежнему был привержен идее независимости Марокко, тюрьма и пытки ослабили и напугали его. Когда ребенком я спрашивала его об отметинах на его руках, он говорил, что это следы от сигарет, которые французы тушили об его кожу. На спине у него остались шрамы от хлыста. Думаю, дедушка женился на бабушке отчасти из-за ее силы, а отчасти потому, что она была знахаркой. Он взял на себя обеспечение ее и ее детей, даже усыновил младшую дочь, которая родилась без отца и в чьем свидетельстве о рождении значилось только имя матери.

В 1950 году, менее чем через год после женитьбы, бабушка родила моего папу, своего самого младшего и самого любимого ребенка. Семья жила в маленькой убогой хижине, построенной из дерева и железа. Стены были грубо сколочены гвоздями, сквозь щели в них можно было видеть небо. В жилище были две крошечные комнаты, не было водопровода и кухни. Туалет представлял собой отгороженный угол с дырой в полу и баком с водой для мытья.

– У нас была только одна колонка с питьевой водой, – рассказывал отец. – До нее нужно было идти два километра, а на обратном пути еще нести полные ведра воды.