Второй Саладин

От этого времени у меня остались смутные воспоминания. Однажды на нас налетели русские истребители. Мы забились в ущелье и укрылись за скалами – более сотни человек. Мы видели тень, плывущую по земле, и слышали рев двигателей, но сам самолет разглядеть не могли – слишком яркое было солнце. Апо, старший сын Улу Бега, прятался рядом со мной.

По ночам было очень холодно. Мы жались друг к другу в пещерах и ущельях, но все равно боялись разводить костры. Именно в такие минуты я острее всего чувствовала свое одиночество. Я ведь не была курдкой. Я была американкой, глупой американкой, застрявшей там, где делать ей было нечего. Я считала, что надеяться нам не на что. Мы передвигались пешком, силы и продовольствие иссякали. Мулов не было. Мы преодолели невообразимое расстояние, столь же невообразимое расстояние нам еще предстояло преодолеть, нас преследовали люди на машинах, и эти люди были намерены нас убить.

Как-то я подслушала разговор мужчин. Они говорили, что мы обречены. Все кончено. Нам не выбраться. Улу Бег возражал. Он сказал, что у нас есть друзья. Друзья Джарди. Друзья Джарди помогут нам.

Мы почти пришли. Я спросила Улу Бега, сколько еще идти. Он указал на просвет между двумя горами прямо впереди.

Улу Бег попросил меня сопровождать его на переговорах с иранцами.

Мы прошли по тропке и поднялись на пыльную скалу, он и я. Тропка бежала вверх, к перевалу, и мы пробирались между неприступными утесами. Мне с трудом удавалось не отставать. Я задавалась вопросом, как смогут преодолеть последнюю, самую трудную часть подъема дети.

Мы были так близко! Скоро весь этот кошмар останется позади! Но я ужасно боялась, вдруг что-нибудь произойдет, в самом конце, так близко к спасению.

Мы перевалили через гребень горы. Перед нами простиралась выжженная земля. На ней ничего не росло. На многие мили окрест все было мертво. Не было ни растительности, ничего живого. То была зона дефолиации, полоса земли, которую иракцы залили химикатами, чтобы повстанцы не могли перейти границу и пополнить запасы в Иране. Я разглядела залитый цементом ручей.

Мы двинулись вперед. Если бы появился русский самолет или вертолет и застал нас на открытой местности, нам пришел бы конец. И все же мы не могли позволить себе такую роскошь, как дожидаться наступления темноты. Мы пробирались по этой пустыне до тех пор, пока наконец несколько часов спустя впереди не показались колючая проволока и пограничный пункт – и зелень. Пограничный пункт представлял собой приземистое блочное здание, рядом с которым развевался на флагштоке иранский флаг. Неподалеку стояло несколько военных машин.

Мы поспешили к заставе. Там заметили наше приближение и были наготове. Дежурный офицер, молоденький майор, держал себя очень чопорно и корректно. Звали его майор Меджхати – это имя красовалось на нашивке его мундира, на груди. Форма на нем была накрахмалена до хруста.

Он спросил меня на фарси, не американка ли я. Я ответила утвердительно. Он решил, что я похожа на американку, несмотря на то, что одета я была, как курдка. Он провел в Америке год и знал, как выглядят американские женщины.

Я объяснила, что в скором времени подойдут сто человек, что среди них есть раненые и дети и все они голодны и измучены. Их преследуют иракцы на русских танках, сказала я ему.

Он спросил меня, из каких краев я родом. Не знаю уж, зачем ему понадобилось это знать. Я ответила.

Он считал Бостон приятным городом. Меджхати поведал мне, что учился в каком-то военном училище в Канзасе. Он сказал, что в Америке ему очень понравилось, что Америка – великая страна и что ему хотелось бы, чтобы Иран больше походил на Америку.

Я начала опасаться, что мы застрянем там на многие часы. Иранцы любят поговорить и никуда не торопятся. Они терпеть не могут смотреть в лицо окружающей действительности.

Потом майор спросил меня, не принадлежат ли эти курды к группировке пешмерга, воинственным горцам, которые сражаются с иракцами. Я ответила утвердительно. Он сказал, что они не могут принять на своей территории курдов. Таков новый политический курс. Он сказал, что рад приветствовать на своей земле меня, но политический курс изменился и для пешмерга граница закрыта.

Я не была уверена, что правильно поняла его. Подумала, что ослышалась. Я попыталась взять себя в руки.

– Но есть же соглашение, – сказала я. – Межправительственное. Между моим правительством, вашим правительством и пешмерга.

– Нет никаких соглашений, – отрезал он.

Несколько его солдат и офицеров вытащили оружие и приблизились к нам. Вид у них был неприветливый. Я указала на Улу Бега. Помню, я говорила:

– Это известный человек. Знаменитый Улу Бег. Он занимает высокий пост в пешмерга.

Майор Меджхати снова заявил, что американская гражданка может без помех вступить на территорию его страны, а курд пусть проваливает. Он пообещал, что его люди будут стрелять, если курд не уйдет от границы.

Я сказала ему, что у нас был американский офицер, важный человек, со связями в тегеранских верхах…

Но они сообщили нам, что все американцы уехали.

Улу Бег развернулся и зашагал обратно к своим людям.

Я побежала за ним».

Чарди отложил рукопись. Джоанна сидела напротив. Она даже не сняла пальто.

– Надо было остаться в Иране, Джоанна. Ты поступила неразумно.

– Я не могла, Пол. Читай дальше.

«Мы шли весь остаток того дня и большую часть следующего. Наш путь лежал на север, дальше в горы. Теперь нашей целью была Турция, граница с которой охранялась не так тщательно. Это решение было мучительным, ведь едва ли найдется кто-то, кого курды – как и большая часть Ближнего Востока – ненавидят сильнее, чем турок, которые в составе Оттоманской империи многие столетия угнетали их.

Затем мы собирались продолжать двигаться на север, в Россию. Я знала, что Улу Бег задумал повторить путь муллы Мустафы Барзани, который бежал из Ирана после падения Курдской автономной республики в Мехабаде в 1947-м. В Советском Союзе Барзани прожил в изгнании одиннадцать лет. Мне тогда не бросился в глаза комизм бегства от иракцев, которых поддерживали и снабжали русские, в Турцию, а оттуда в Россию. Теперь он кажется мне яркой иллюстрацией принципа ближневосточной истории и политики: идеология ничего не значит.

И вот настало утро шестого дня. Мы отыскали какие-то пещеры и наконец отважились разжечь костер. Мы даже нашли родник, который не был зацементирован.

Кто-то включил рацию – это была обычная процедура; Джарди, как звали его курды, всегда пытался установить связь с Резайе по утрам – и внезапно на той частоте, где пять дней царила мертвая тишина, прозвучал сигнал.

Это, насколько я понимаю, была определенная последовательность кодов, предварявшая начало связи.

Я услышала, как Улу Бег заговорил на своем ломаном английском.

– Фред – Тому, – повторял он. – Фред – Тому.

Рация, русского производства, как и все снаряжение, привезенное Полом, шипела и потрескивала.

До меня донеслись слова по-английски: „Том – Фреду, Том – Фреду“, и я узнала голос. Это был Пол Чарди».

– Помнишь это, Пол? – спросила она.

В комнате было очень тихо. Чарди поднял на нее глаза. Потом произнес:

– Да, помню. – И снова уткнулся в бумаги.

«Мы ждали на поляне. Пол Чарди обещал, что вертолеты прибудут в четыре. Их должно было быть шесть, и предстояло сделать два или три вылета, чтобы вывезти всех. Нужно соблюдать порядок, предупредил он, никакой паники, никакой давки. На это уйдет какое-то время, но вывезут всех.

Люди возносили хвалы за избавление Аллаху Милосердному, но Улу Бег сказал, что благодарить следует Джарди и его американских друзей.

Ожидание, казалось, тянулось целый год. На самом деле оно длилось всего-то несколько часов. Но теперь небо прояснилось, и солнце жарило во всю мочь. На самых высоких пиках поблескивали снежные шапки. На поляне росло несколько карликовых дубов.

Люди собрались в тени этих немногочисленных деревьев, я смотрела, как они смеются и бродят по поляне. Их яркие одежды мелькали в бурых ветвях.

Мы с Улу Бегом отошли к гребню над поляной и скрылись за скалой. Я спросила его, не ожидает ли он подвоха.

– Я всегда ожидаю подвоха, – отвечал он.

Его лицо было припорошено пылью. Губы растрескались и стали почти белые, в синих глазах затаилась усталость. Он снял свой тюрбан, и меня поразили его волосы – почти русые. И глаза у него были совершенно невероятные.

Он велел, чтобы я шла ждать вертолет вниз.

– Я остаюсь, – заявила я.