– Идем-ка, что ль, с нами, Истома. Посидим, потолкуем, – позвал Томила. – Максим вина принесет, а в закуску груздочки.
…Гаврила и Прохор удивленно взглянули на нового гостя Томилы.
– К винцу и пьяница! – подмигнул Истоме Прохор.
– А мне его хоть не будь! Без вина, вишь, хмелен! – возразил Истома.
Максим Яга разливал по стаканам водку.
– Слышьте, братцы, пить пей, да дело разумей! Чего же ныне деять? Челобитчики выбраны никудышны людишки: глянь туды, глянь сюды – ни единого нет, чтобы тайное дело наше ему поверить, – сказал Томила. – Кому же теперь дать послания наши? Как мыслишь, Левонтьич?
Хлебник крякнул, поставил пустой стакан и черпнул из блюда грибов.
– Попадья успенская, что ли, тебя полюбила, Иваныч! Экие грузди! Окроме нее, нигде не едал таких, – сказал он.
– Груздочки на славу! – поддержал и Коза.
– Знать, грамота и в грибах тоже надобна, – вставил словечко Яга.
Истома смолчал. Поставив пустую кружку на стол, он забыл закусить и хмуро поглядывал на собутыльников.
– Истома, а ты что же груздей! – угощал хозяин.
– Грустей да печалей всю жизнь довольно. Радостей человеку мало, – сказал звонарь. – Как же земское дело теперь, Томила Иваныч?
– Сам видишь, люди не те.
– Устрашился, стало? Так что же ты, человек еси али рак, что задом попятился! – внезапно напал Истома.
Постучались в ворота.
– Кого-то бог дал!
Томила вышел. Возвратился в избу с одним из только что выбранных челобитчиков – Савелием-рыбником.
– Вот и Савося под чарку! – приветливо воскликнул Яга.
– Ох, братцы, без чарки мне жарко! – сказал с сокрушением рыбник, подсаживаясь к столу.
– Что так? Народ тебе честь оказал, а ты экой жаленушкой ходишь! – усмехнулся Гаврила. – Трахни-ка поставушку да расскажи, что стряслось.
Рыбник выпил, скользнул взглядом по столу, закусил.
– Назвался груздем – полезай в пузо! – с невеселой шуткой сказал он.
– Чего же у тебя стряслось? Аль опять из-за плеса с Устиновым тяжба? – спросил Томила.
– Хуже, Томила Иваныч! Уж ты пособи. Не раз выручал, научи опять, чего деять… Сам знаешь, время какое горячее в рыбном деле – весна, а меня самого как в сети загнали: прошлый год по градским делам задолжался я рыбникам, на Москве исходил деньжишек, а лишку не воротил. За то меня в челобитчики и обрали: мол, ты добром тех денег не воротил, а теперь сколь исходишь за челобитьем, то мы за долг твой зачтем. А я лучше долг ворочу втройне. Мне ныне от промысла отбывать негоже.
– А ты сейчас чарку пил, чего молвил? – с насмешкой спросил Коза.
– Чего молвил?
– Назвался груздем – полезай! Вот и ты полезай!
– Да нешто я сам назвался! Устинов проклятый кричал мое имя. Ему без меня раздольней ловить по Великой до самого устья! – воскликнул рыбник. Он с недоверием, словно взвешивая, взглянул на гостей Томилы. И, будто решившись, признался: – И то сказать-то, Томила Иваныч, страшусь я по экому воровскому делу. Пропадешь на Москве. А у меня, знаешь, пятеро малых да два старика на шее. Осиротить их страшусь. Кого бы в место мое принанять с челобитьем ехать. Уж я и деньжишек не пожалею и о здравии стану молиться. Хозяйка моя подорожничков напечет, и вином употчую вдосталь! Каб ты мне помог сыскать человека…
Истома встал со скамьи и шагнул на середину избы.
– Я еду! Меня посылай! – звучно и уверенно сказал он.
Он выпрямился во весь свой рост и почти касался головою невысокого потолка избы. Прозрачной синевы глаза его молодо засветились на испитом лице. Он отшвырнул костыли, словно почувствовал небывалый приток силы.
Все изумленно уставились на него.
Рыбник бросился подымать костыли.
– А клюшки-то, клюшки как же? – забормотал он, тыча костыль в руку Истомы.
Звонарь с удивлением взглянул на костыль, словно не он два года не расставался с подпоркой.
– Для такого великого дела я и без клюшек до самого гроба господня, не то что в Москву дойду! – торжественно заявил Истома. – А ты уйди отсель! Дух от тебя нехороший! – гневно сказал он рыбнику.
Рыбник попятился к порогу.
– Томила Иваныч… – словно прося защиты хозяина, пролепетал он от двери.
– Ладно, ладно, Савелий, ступай. Ужо приходи вечерком, и уладим, – пообещал Томила незадачливому челобитчику.
Рыбник вышел.
7
Тайные грамоты бабка зашила в шапку Истомы. Его приодели, обули. Томила позаботился придать благообразный вид его запущенной густой бороде, и из всех челобитчиков города он выглядел самым почтенным, внушающим доверие.
Истома твердо стоял на ногах, но после долгих месяцев, проведенных с костылями, он никак не знал, куда девать руки, и поп Яков отдал ему в дорогу свой посох.
Томила зашел за звонарем, чтобы проводить его к Земской избе, где челобитчики принимали от выборных составителей и от земских старост челобитную грамоту.
– Елисею Лисице в Новгороде поклон скажи от меня да перво листы покажи ему с глазу на глаз. Он знает новгородцев, кто не продаст, – говорил в последний раз летописец, напутствуя Истому в дорогу.
– Во всем положись, как на камень… Прощай, Томила Иваныч, – сказал на прощание Истома. – Спасибо. Открыл ты глаза мне на мир. Бог мне дал, как червю, только брюхо, чтоб ползать, а ты крылья вырастил… Люблю я тебя за то…
Толпа провожатых окружила Всегороднюю. Семьи челобитчиков тесно стояли вокруг саней и возков, приготовленных в путь.
Из растворенных дверей Земской избы, переполненной любопытным народом, доносился голос земского старосты, торжественно читавшего текст челобитья. Когда он умолк, во Всегородней поднялся гул, и толпа расступилась, давая дорогу посланцам Пскова к царю.
Важно сходя с крыльца, челобитчики выступали, красуясь перед народом. Возле саней они стали прощаться с семьями. Жены их суетливо крестили в дорогу, совали в руки забытые второпях подорожные гостинцы. Ребята бросались на шею отъезжающим отцам.