Рассказчик из Уайтчепела

«У Клемана роль отцовской фигуры, – мысленно рассуждал Уилсон, пока вешал на вешалку, без плечиков, плащ, – Марс самый опытный и угрюмый по привычке, Бен и Ханна – пара из клоуна и того, кто его выручает и понижает градус в коллективе…»

Он приблизился к доске за спиной Дарио, начал разглядывать материалы – к его удивлению, немногочисленные, – Клеман исчез в своем кабинете, все начали делать вид, что заняты каким-то делом.

Несмотря на то что Дарио смотрел в экран компьютера, глаза его не бегали по строкам текста, и все внимание было направлено на нового психиатра.

– Тот случай, когда неловко сказать, что ожидал больше, – хмыкнул Уилсон, указывая на доску.

Бен начал гоготать, Ханна подперла руку щекой и грустно, с извинением, улыбнулась. Когда Бен хотел что-то сказать, у Дарио на столе зазвонил телефон.

– Полиция Уайтчепел, детектив-констебль Пеше, – произнес Дарио в трубку на одном дыхании.

Несколько секунд он с сосредоточенным лицом делал записи в блокнот, а затем поднял взгляд на коллег.

– У нас убийство.

3. Круг

Район Уайтчепел административно принадлежит Большому Лондону и примыкает к Лондонскому Сити с востока. Уайтчепел расположен близко к исторической части города, и одновременно входит в состав Ист-Энда, которым условно называют территорию боро Тауэр-Хамлетс, а ассоциируют с бедностью и криминалом в противопоставление фешенебельному Вест-Энду.

Пестрые ленты, растянутые между перилами лестничной клетки многоквартирного дома, толпа зевак, выглядывающих из-за голов полицейских, команда криминалистов и судмедэкспертов, опередивших детективов на месте преступления…

Доктор Уилсон шел позади всех, он решил не отсвечивать и остаться молчаливым – пусть и внимательным – наблюдателем, который готов говорить, только когда ему дадут слово.

Клеман пусть и не зажимал рот рукой, но с трудом сдерживал рвотные позывы от вони, переступая порог комнаты замызганной квартиры, с пожелтевшими от сигаретного дыма и времени обоями, разбросанным по полу мусором и бутылкам. Жужжание мух сопровождалось раздражающим звуком капающего крана на кухне – в гору немытой посуды.

Телевизор на тумбочке был развернут к заляпанной кровью кровати, на которой в распластанной позе звезды, с пустым взглядом, вытаращенным в потолок, лежал труп. Кишки – извлеченные из живота, не поврежденные, похожие на вздутую елочную гирлянду или змею из плюша – разложены кругами по телу и кровати.

– Господь всемогущий, – зачем-то сказал Клеман, подходя ближе, к склонившимся над жертвой двум судмедэкспертам.

Рядом с доктором Кэролайн Ллевелин, блондинкой с мягкими чертами лица, был молодой новичок, его Клеман видел впервые. Тот молчал, с непроницаемым лицом выполнял указания, вовсе не смущаясь зрелища на кровати. Взгляд его прозрачных светло-зеленых глаз обратился на детективов, а затем вернулся к трупу.

Уилсон включал чувства последовательно – от зрения к обонянию и осязанию, чтобы оставаться в фокусе. Вонь и тошноту, встретившие его при входе, он преодолел, испытание видом картины, явившейся из-за спин Клемана и Марса, он тоже прошел.

«Кто-нибудь блеванет – я тоже блевану, – говорил себе мысленно Уилсон. – А пока не блевану…»

– Доктор, это ваше первое место преступления? – обернулся к нему Марс с платком у носа.

Доктор Уилсон был зеленый, но лицом он больше напоминал маску истукана с острова Пасхи.

– Нет, – ответил он, и после паузы добавил: – Второе.

– Фото и видео не передают всей полноты ощущений, – ободрил Уилсона Марс. – Черт тебя побери, как же надоели эти художники!

Труп в круге из кишок сошел бы за жуткую арт-инсталляцию в галерее – если бы не вонял так сильно. Моча, фекалии, пот, перегар, протухшая еда, затхлость нестиранного белья и немытого тела – и зловонные кишки…

– Доктор Ллевелин, я могу дать заключение? – подал голос судмедэксперт.

– Да, Харт, приступайте.

Уилсон оставался позади, но не мог сдержать реплики:

– Угу. Идеальный круг Джотто, – пробормотал он себе под нос.

Судмедэксперт по имени Харт коснулся Уилсона взглядом.

– Смерть наступила вследствие кровотечения из-за вертикального рассечения брюшной полости, приблизительное время смерти: двадцать девятое сентября, в интервале от нуля до двух часов ночи.

– Сегодняшней ночи, – неверяще отозвался Клеман.

Марс отвернулся от трупа и уже разглядывал форточки и батарею, пытаясь найти объяснение вони – или источник и надежду на свежий воздух. В квартире не было жарко, но никто не проветривал месяцами. По словам соседки, обнаружившей труп, жертва – алкоголик, на неопрятность которого регулярно жаловались, и соседка в очередной раз решила отругать его – но заметила, что дверь не заперта.

– То есть он умирал медленно? – спросил Марс.

– На локтевом сгибе след от внутривенной инъекции, по признакам похоже на группу бензодиазепинов, самый распространенный вариант – диазепам, подробнее – после вскрытия. Он, скорее всего, даже не успел прийти в сознание.

– Снотворное?

Пока помощник доктора Ллевелин рассказывал, Уилсон молча перешагивал через мусор на полу и двигался вдоль кровати, осматривая помещение и сцену с другого ракурса. Харт вновь бросил на него взгляд, затем вернул внимание нахмурившемуся Марсу.

– Умер во сне? Гуманист хренов, – возмущался Марс, а когда Уилсон оказался в поле зрения, вспомнил про консультанта. – Доктор Уилсон, что думаете? Гуманист?

Разомкнуть челюсти было сложно – потому что тошнота никак не проходила.

– Если смерть произошла во сне, а органы извлечены так, что не повреждена целостность, то насилие не с целью насилия. Если жертва спала, это не значит, что она не чувствовала боли и не умирала в агонии, наблюдая вспышки предсмертных видений, – Уилсон сделал паузу, понял, что его не прерывают, заметил, как ресницы молодого судмедэксперта подрагивают – но вовсе не от манипуляций над трупом. – Его не смутил ни беспорядок, ни вонь, он возился долго, но не терял ни секунды. Милосердия здесь нет, а гуманизм применим только от человека к человеку, если человек считает человека человеком.

На губах Харта под маской промелькнула улыбка. Среди сухих полицейских отчетов речь Уилсона ему была непривычна.

Уилсон опомнился – потому что он так и не ответил на вопрос.

– Насилие над человеческим телом и гуманизм это понятия из разных плоскостей.

– Да вы философ, – хмыкнул Марс.

– Я просто под впечатлением, – изрек психиатр, а затем добавил: – Если понадоблюсь, зовите. С вашего позволения.

Когда доктор Уилсон вышел, стремительно покидая место преступления, Клеман и Марс отдали стандартные указания по поиску мотива, опросу знакомых и родственников. Уилсон некоторое время просто дышал на улице, делал вид, что не замечает пристального и обеспокоенного взгляда Дарио, затем осматривал со стороны дом, подъезд, местный контингент, собравшийся поглазеть на происшествие.

«Алкоголика убивать вот так театрально это менее логично, чем кого-нибудь опрятнее, – думал Уилсон. – Он выбрал кого не жалко – но чтобы хватились из-за вони и быстро нашли?»

Марс прав, фото и видео не передают полноты ощущений. Несмотря на то что Уилсон за свою карьеру видел – анализировал, изучал – немало материалов с мест преступления, вживую все иначе – как японская еда, затрагивающая пять органов чувств.

Человеческому существу – как и любому другому, наделенному врожденным, на генетическом уровне, инстинктом самосохранения, – свойственно испытывать очевидный, звериный страх перед смертью. Труп – и все проявления его наличия поблизости – воспринимаются как опасность, источник заражения, место, откуда могут выползти насекомые или мелкие животные, которые этот труп уже едят…

Люди пугаются еще до того, как успевают осознать, что видят – условно здоровые люди. Те, кто тренируют свои реакции на естественные проявления смерти, чтобы намеренно их игнорировать и преодолевать, имеют стабильную психику и сильную волю.

У остальных ментальная модель функционирует иначе – в причудливой манере искажая сигналы, формируя ассоциативные связи, отличные от привычных обыкновенному, среднестатистическому человеку. Ментальная модель стремится сохранить целостность – и поэтому все парадоксы решаются теми же смысловыми цепочками, сшивающими воедино куски лоскутного одеяла, склеивающими треснутую, разбитую чашку.

Ресурсы психики неисчислимы, сшивать и склеивать можно долго – и обыватели зовут это изобретательностью ума.