За сорок

Затяжное первое сентября перекатило плавно в третье. Перепутало все карты и время суток.

Когда не успеваешь, насладится белыми ночами и не-до-лю-би-ть свой город. Появляется полноценная пора. Самая по жизненному плодовитая.

Урожайная.

Осенняя точка отчёта, когда все собрались в одном месте, отдохнувшие и набравшиеся впечатлений. Когда ты, часть общей радости. Когда вас несколько машин и куча праздников. И город заодно с тобой, тоже радуется и участвует. Город даёт усиление вкуса, как кусочек шоколада к горькому пахучему кофе. Дарит дневную и ночную натуру своих исторических интерьеров. Интерьеров на воде и суше. Делится прошлыми жизнями писателей, поэтов и художников.

День знаний, дни рождения, премьеры постановок. Передохнуть некогда. Да и нет желания. Когда засыпал в четверг в знакомом месте, а в воскресение нужно выглянуть в окно, или даже включить навигатор, чтобы понять, какой части города принадлежит архитектура за окном. Чувств и фотографий так много, что лишний раз благодаришь судьбу, что родился в этом прекрасном месте. Ночной развод мостов с гирляндами огней и вереницей впечатлений одно из самых сильных. Каждый раз по-новому, каждый раз по-детски непосредственно, с широко открытыми глазами и тёплой дружеской рукой. Спасибо любимый город, спасибо осень за незабываемые минуты счастья!

Надеюсь, что вы также переполняетесь добрыми мыслями и чувствами, несмотря на какие-то временные сложности или корявости жизненного колеса! Никакая осенняя хандра не в силах сломать истинного поэта. Горячее сердце не остынет осенью. Вдохновение с привкусом капельной сырости и особых осенних красок обязательно создадут свою прекрасную палитру, по-сентябрьски напитанную и яркую!

В старом парке

А можно просто зайти за чугунную ограду и прочувствовать.

Особая атмосфера старых парков. Пара глотков свежего воздуха со звуком машин вдалеке. Заблудившийся ветер в шелесте листьев. Замедлившееся время суетной жизни.

Временный приют неспешных прогулок, и неслучайная любовь городских посетителей в своей безграничности. Утешение и подпитка для иссечённой души. Среди петляющих дорожек из розовой гранитной крошки между высоченных деревьев с пышными прическами.

Вековые дубы и клёны. Среди многих других видов деревьев, меня почему-то, впечатляют именно эти. Тут же по-молодому изящные, нарядные оранжевощёкие красавицы рябины. Подпирающие мужскую суровую кору, изрезанную годами кожу исполинов. Газонная трава, видавшая множество ручной и машинной заботы, стелется ещё зелёным приветливым ковром.

Помнятся времена выпивающих на газонах мутных личностей. Запах портвейна и одной конфеты на троих. Раны от осколков стекла и оберточного мусора на земле парковых ансамблей…

Теперь степенные семейства, влюблённые парочки и одинокие художники обеспечивают безопасность для глаз. Не контрастируют к реальности жизни, а дополняют узор паркового конструктора. Легко складывающийся пазл безопасности и умиротворения.

Тёмные аллеи Бунина и Белые ночи Достоевского. Вспоминается много других поэтов воспевающих эмоциональную красоту. Убегающие солнечные тени. Крик пронзительных чаек и возня чем-то вечно-озабоченных ворон. Бесцельно-бродящая ватага широкогрудых, бравых голубей. Готовых броситься в любую минуту на хлебную корку.

Глубоко спрятанные городские или пригородные парки. Для каждого он свой. Созвучия незабываемых имён Елагин остров, Гатчинский, Пушкинский, Павловский парки. Звучные названия из книг по истории государства.

И старые деревья вперемешку с молодой порослью, помнящие прогулки знатных особ. Царственных и сочувствующих фамилий.

Маленькие жители, населяющие миролюбивые зеленые оазисы. С каждым годом их больше. Может от усиленного круглогодичного питания, тянущегося к природе человека. Человека, желающего покоя, хоть и временного. Усталого горожанина. Человека бегущего от техногенности настоящего.

Утками мало кого удивишь. Даже, несмотря на разнообразие видов, прикормленных в парковых водоёмах. Располневшие и обленившиеся. Потерявшие инстинкт самосохранения и интерес к перелётам.

Белки, как оказалось, тоже разных видов. Быстрые и ловкие смешные зверьки вызывают умиление. Вызывают желание позаботиться о них. Они, как люди запасаются в зиму припасами. За десять минут пакет с кедровыми ядрами был растащен, съеден и закопан прямо на глазах. Сразу тремя неугомонно-суетливыми зверьками. Каждый раз, возвращаясь, они пачкали свежей землёй и щекотали руку своими цепкими маленькими холодными, после спрятанных припасов, лапками. Хитрые избалованные вертихвостки пренебрегали миндалём, арахисом и грецким орехом. Возвращались только к кедровому лакомству, губа у них не дура, в ценах ориентируются. Начав трапезничать, они уже не выпускали руку, пока не исчезал последний орех. Смешно подрагивая пушистым хвостом и чавкая, как несмышлёные малыши, они успевали замечать все вокруг. Иногда давали себя погладить. А иногда смешно отводили палец в сторону, удерживая его острыми коготками одной из лап.

Да, вот такие парковые по-стариковски сентиментальные развлечения с рыжими фотомоделями. Может потому они красивые, что едят много орехов?

Из парка не хочется уезжать, не хочется уходить. Хочется ощущать ароматы спокойствия и единение с силой живой природы. Осенне-парковые отношения, порой с элементами прелюбодеяния. Когда зашёл за парковую ограду и предал вечную любовь к городу. Без остатка рассыпался в комплиментах к парковой ухоженности и заботливому убранству зеленой красоты. С ожерельем из живых обитателей. Другая жизнь за оградой старого парка. Вроде ты в городе, а вроде уже и нет. Стоит только ступить за ограду.

Её весна

Она не находила себе места. Она искала, куда деть своё беспокойство. Исчезающие сугробы под апрельским солнцем, своим течением, загоняли в угол все чаще. Она не выносила выходные. Дни, когда грусть одиночества достигала предела человеческого терпения. Когда телефоны подруг умирали семейной идиллией. Когда, по необходимости, поход в магазин превращался в настоящую муку, глядя на улыбающиеся лица полноценных семейных пар. Семей связанных не размыкаемой цепкостью рук и вниманием. Она была готова променять свою успешную жизнь, свой достаток и восхищённые взгляды посторонних на то, что бы её внимательно поддерживали под локоть. Помогали нести пакеты. Заступались от неприятных слов подгулявших мужчин. Чтобы все успевать в беспокойную субботу. Чтобы было с кем просыпаться в ленивое воскресение. Просто, что бы было.

Почему этот несправедливый выбор пал именно на неё? Чем она заслужила гордое и беспощадное одиночество? Куда ей деть накопившуюся нежность? Куда растратить жажду крепких объятий? Кому прошептать тысячу тщательнейшим образом подобранных слов? Кто сможет охладить истосковавшееся по изнуряющему пламени любви упругое тело? Кто успокоит мечущийся разум?

Вопросы, вопросы, вопросы…  и каждую весну не находящиеся ответы. Особенно в каждую весну. Особенно в выходные каждой весны. Жить не хотелось. Страдание и боль. Увеличивающаяся кратно на фоне оживающей природы. Бездонного и бесконечного синего неба. Невероятно причудливой формы ваты облаков. Лопающихся почек под радостное пение птичьих вестников. Оглушающую мощь ярких запахов, приносимых порывами тёплого ветра. Увеличивающиеся в размерах лужи. Бесконечные стихи о любви заполняющие сердце и душу. И… такое невозможное обычное счастье. Счастье обсудить, разделить с кем-то. С кем-то очень родным и близким. Тёплым и надежным. С родным существом, отбирающим её беспокойство, уничтожающим каждый болевой порог.

Она пробовала встречаться. Но её сильную, независимую и красивую в своей откровенности просто боялись. До конца не доверяли. Уходили под разными предлогами. Снова и снова. Они не принимали её особенность. Её труднообъяснимую исключительность. Не могли совладать с её честностью. Она топилась в алкогольных парах и непрозрачных завесах никотиновых портьер. Иногда чтобы забыться. Иногда чтобы спуститься вниз по лестнице общения с теми самыми мужчинами.

В поисках Его, она посещала театры и спортивные мероприятия. Одиноких мужчин в театре не наблюдалось. Были такие же, как она или семейные пары.

Спортивные события и его участники. Готовые на все поджарые атлеты, ничего не приносящие, кроме удовлетворения физиологии на одну ночь. Мужчины наслаждались её телом, но как бы заодно, не уставая наблюдать своё переливающееся мышцами тело в стеклянном отражении поверхностей.

Она пыталась перешагнуть грань длительных дружеских отношений. Сложившихся годами, выдержанных временем.

Нарушить несколько сантиметров. Войти в частное, очень хорошо знакомого и прочитанного несколько раз. Результатов не возникало, кроме потерянных друзей и новой тяжести в грудной клетке. Клетке, в которой сердечная пестрая канарейка переставала петь. Она испробовала все социальные сети, пропахивая байт за байтом, в поисках того, самого нужного. Того единственно-желанного. А его и там не было. За умниками и Аполлонами, скрывались обиженные жизнью сложные люди, со своим скарбом боли и безумия. Способные только отобрать, а не разделить.

Она честно пыталась. Она и дальше, не оставляет попытки. Делает это снова и снова. Ищет всегда и везде. А по ночам горько плачет, почти всегда. Особенно в выходные. Особенно весной. Она не перестаёт надеяться, что найдёт того, с кем можно будет разделить это прекрасное, разрывающее душу время года. Того, кто выслушает и поймёт.  Того, кто поймёт и крепко обнимет и больше, никогда и никуда, её одну не отпустит, даже ненадолго…

Ответственность

Быстро. Так что глаза не успевают. Одинаковость мелькающего пейзажа за окном. Сплошной зеленый. Такой зеленой лентой, волнистым забором, бесконечным цветом. Деревья превращаются в яркое неразличимое пятно. Линия верхушек, как пульс больного, прыгает рваным графиком. Редко проскакивают речки и озера. Иногда, темными силуэтами, пролетают постройки. Поля пестреют желтым цветом.

Давно выжитое из обихода слово полустанок. Кусок платформы размером в половину вагона. С растрескавшимся и побелевшим от времени асфальтом. Принимающий гостей и груз довольно нечасто. Поезда здесь окончательно не останавливались. Удивленно скрипели тормозами. Казалось, не понимали, зачем тратить драгоценное время, на этот обветшалый кусок неполноценной платформы. На этот старый дом у потухшего семафора.

Маленький дом у старого переезда сменил много хозяев. Своей разноцветной продолговатостью доказывал длительность пребывания на Земле. Расположенный в лесной глуши у заброшенной грунтовки. Он почти забыл цель своего существования. Каждый новый смотритель, назначенный следить за порядком, привносил часть себя. Кто-то переделывал снаружи, кто-то перекраивал внутри. Обшарпанная жестяная крыша бликовала множеством вмятин в солнечную погоду. Сложенный наполовину из кирпича и наполовину из отслуживших шпал, выглядел очень необычно. Очень по дачному. Дача, на которую всегда не хватает денег. Денег чтобы сразу довести все до ума. Старые шпалы, пропитанные дёгтем распространяли запах природы и цивилизации. В жаркую погоду испаряющийся аромат березового дёгтя напоминал парную русской бани.

Небольшой приусадебный участок хвастался никелированной бочкой душа. Самым последним приобретением. Ухоженный малинник цепко удерживал в плену пересохший забор. Ломкие жерди закрывали одну сторону участка от дороги. Две прямоугольные теплицы изнутри запотели непроглядной росой.  Дом никогда не выглядел заброшенным, как многие другие похожие. Добавлялась свежая деталь. Деталь – не дающая умирать. Деталь – дающая новое жизненное тепло. Эволюцию дома можно было наблюдать по телевизионным антеннам. От одного конька крыши до другого. С разным наклоном от времени или порывов ветра. Причудливые антенны, невпопад растопыривали свои рога. Завершающей победой цивилизации служил блин спутникового телевидения. Со стороны дом смотрелся немного покосившимся влево. Нетвердая петляющая тропинка к входу окаймлялась разросшейся лесной земляникой. Цементная урна, с гербом СССР, не понятно как тут оказавшаяся, стояла набитая пластиковыми бутылками из-под лимонада. Российский триколор вяло развивался над небольшой верандой. От стрекотания кузнечиков и тончайшего звона в рельсах закладывало уши.

Без проходящих поездов дом казался обычной сторожкой в обычном садоводстве. Сторожкой куда стащили все, что попалось под руку. Все, что могло пригодиться в хозяйстве. Не закрывающаяся дверь сарая светила набалдашником железной кровати и наваленными кое-как дровами. У сарая в ряд стояли четыре стула. Все без сидений.

Дом много знал. Дом много видел. Дом помнил большие чёрные паровозы, нервно обдававшие его клубами пара. Видел бесконечное количество вагонов товарных составов. Подтекающих цистерн с нефтью. Посыпающих зерном  и песком гравийную поддержку шпал. Со временем неплотно закупоренных вагонов становилось всё меньше. Дом замечал дула танков перевозимой военной техники. Мелькавшие заспанные лица людей. Что-то пьющих и смотрящих в окно. Иногда просто слепые окна. Тёмные окна погашенного света, выстраивающиеся в ровную серую линейку.

Стремительный стук колёс скорых поездов. Скорые всегда догоняли время. Будили дом у переезда по утрам. Дрёма стряхивалась, как чашкой хорошего кофе, как громкой музыкой. Их антиподами служили грузные товарные коровы. Длинные товарняки пели убаюкивающую песнь всю ночь.

Тадык-тадык…

тадык-тадык…

тадык-тадык…

Казались, надежными муллами, монотонно делающими свою незаметную работу. Только суетливые электрички, с криком испуганных чаек, бегали отрывисто и часто. Прерывали рабочий ритм больших животных.

Медленно меняющийся дом наблюдал за быстро меняющимся подвижным составом. Ручные дрезины, угрюмые паровозы, маленькие тепловозы, трудолюбивые электровозы.  Современные поезда. Контрастом раскрашенные хищные Сапсаны. Острой мордой внезапно протыкающие пространство. И так же внезапно исчезающие. Туполицые электрички, постепенно заменяемые изящно порхающими Ласточками. Люди, бывавшие в доме, часто упоминали эти птичьи названия. Дому становилось покойнее от тягучих разговоров под крепкий чай. Слушая людей, дом всегда хотел побывать в местах, куда стремятся железные, гремучие змеи. Сотрясающие землю. Грузовые. Пассажирские. Посмотреть, познать неведомые места. Увидеть, как живут другие дома у переезда. А иногда, не хотел. Было страшно оставить свой пост. Свои всеми забытые лампы семафора. Возможно, когда-нибудь дорога снова оживет. И снова понадобится его помощь. Его пронзительные предупреждающие звонки. Его красные глаза, предупреждающие об опасности. Опасности исходящей от груды организованного металла, несущегося на огромной скорости. Нет, он не мог покинуть свой объект. Ответственность, была важнее личного интереса. Интереса к другой жизни.

Жизнь становилась быстрее. Напористее. Дом, замечал, как увеличивались скорости течения железнодорожного потока. Менялась сама жизнь от примитивного к футуристическому. Менялась форма. От кумача, украшающего эшелоны, к яркому пластику расчерченных фигур на зализанных поездах. Менялось содержимое. От пара, к совершенным двигателям. И только дом у переезда оставался на своём месте. По-прежнему вслушиваясь в стук колёс. Дом по-прежнему ревностно охранял нескончаемый бег современности.

Она Он Они

Помнишь, когда ты была маленькой, ты страстно желала стать певицей. Ты брала мамин плед. Заворачиваясь в него, хватала воображаемый микрофон. Иногда расческа его заменяла. Открывала особым образом трюмо, вылавливая угол всестороннего погружения в артистический процесс. Ты кидала в огромный зал заранее отрепетированные движения. Очень изысканно корчила гримасы. Зал тонул многотысячным ревом. Ты небрежно изгибала спину, почти вываливаясь из дико неудобных маминых шпилек, многим больших по размеру. Помада была главным атрибутом молодого и звездного макияжа. Ты брала талантом. Лучшим вокалом и текстами. От силы твоего голоса падали птицы, случайно пролетающие за окном.  Это был грядущий успех. Другой жизни у тебя не могло быть. Ты была рождена стать первой после талантливой Аллы Пугачевой. Голосом своей эпохи. Раз и навсегда.

Помнишь, когда ты был маленьким. Ты на всю свою детскую душу был уверен, что станешь самым известным врачом. Хирургом от Бога. Ты лечил все, что попадалось под руку. Плюшевых мишек и чужих кукол. Соседского не желающего лечиться кота и собственного всегда  упирающегося хомяка. Мальчишек и девчонок сначала в детском саду, а затем во дворе. Твои инструменты были всегда под рукой. Твои руки считали золотыми. С них делали слепки. О тебе писали все газеты и журналы. На прием к тебе ехали со всей страны. К тебе невозможно было попасть. Такую картину ты четко видел.