Анхен и Мари. Прима-балерина

Анхен её понимала – в след за светлыми феями на сцену выползла повозка неприглашённой феи Карабосс. В повозку она впрягла чёрных крыс.

– Мерзость какая! – продолжала впечатлительная Мари.

Дворецкий, забывший о приглашении, умолял о прощении, но злобная фея, вырвала у него волосы и бросила их крысам на поедание.

В этот и так трагический момент из-за кулис, пошатываясь, на сцену вышла балерина, вытащила из-за спины пистолет и выстрелила в одну из фей. Сама свалилась на пол, подёргалась и замерла навечно. Фея-балерина изящно закончила батман фондю и тут же упала на сцену. В след за ними лишилась чувств сестра-близнец Анхен – Мари Ростоцкая.

Что тут скажешь? "Прекрасно" начинался вечер, который обещал быть приятным.

* * *

Анхен оглянулась по сторонам. Таких как Мари в зрительном зале оказалось немало. Тут и там кавалеры хлопотали подле поникших дам. Многие спешно собирались и в ужасе покидали место смерти.

– Мария Николаевна, голубушка, как Вы себя чувствуете? Вам лучше? – спросил господин Самолётов, влетевший на балкон.

Мари, бледная, с чуть приоткрытым ртом, едва кивнула.

– Ну, слава Богу! Там доктор Цинкевич приехал. Идёмте. Он Вас осмотрит.

Иван Филаретович подал ей руку, и Мари ничего не оставалось, как последовать за ним в партер. Анхен, естественно, устремилась за ними.

– Ничего страшного. Вам нужно пить больше воды и есть меньше сладостей. Ха-ха! – заявил после осмотра доктор Цинкевич в своей излюбленной манере неуместно смеяться.

Мари же, не ведая об этой его особенности, фыркнула – нахал! – прошла к креслам синего бархата и сердитая уселась на первое попавшееся место. Впрочем, она успела рассмотреть странное одеяние грубияна от медицины: он стоял в хорошем костюме изумрудного цвета и диковиной шапочке, напоминающей среднеазиатский головной убор тюбетейку. Доктор недоумённо пожал плечами, поправил широкий пояс, расшитый фиолетовыми и лазурными нитями, и приступил к своим прямым обязанностям – осмотру тел погибших балерин.

– Внимания не обращай. Он не со зла сказал про сладости тебе, – подсела к ней Анхен.

Мари обиженно шмыгнула носом.

– Понятно ли тебе, что сие у него смешок нервный? Нервический, – сказала Анхен.

Мари молчала, но уже не столь обиженно.

– Говорят, когда он потерял жену, стал смеяться не по делу. Он не хотел тебя обидеть вовсе, – продолжала Анхен.

– А как он потерял жену? – заинтересовалась Мари.

– Убийство при невыясненных обстоятельствах. Тому назад пятнадцать лет, – сказала Анхен, вытянув вперёд руку, рассматривая кольцо.

Анхен забыла, как оно прекрасное. Кольцо, конечно. А повода надеть фамильные драгоценности давно уже не было.

– Да ты что?! Кто же её убил?

– Не найдены убийцы и по сей день, – продолжала нагнетать Анхен. – С тех пор ударился в науку он, уехал в странствия, жил в Индонезии. Туземцев там лечил наш доктор. Но, совершеннейший гений! По малейшей улике – по волосу или по частичке кожи, может злодея опознать. Наука химия ему подвластна, как тебе рояль.

Мари окончательно перестала шмыгать носом и заинтересовано оглядела импозантного доктора.

– Анна Николаевна, а что же Вы? Рисунки сделали? Добрый вечер, господа, если он добрый, конечно.

На сцену, в прямом и переносном смысле, вышел рыжебородый господин в сером костюме в жёлтую клетку и со шляпой в руках. Чай, порядки знаем, головной убор в культурных учреждениях принято снимать.

– Дайте полчаса мне, Фёдор Осипович, и будет сделано всё в виде лучшем. Пока рисунки мои тут хранятся, – ответила начальнику сыскного отдела полиции из партера Анхен, указывая двумя перстами на голову.

Сцена убийства впечаталась ей в мозг так, что она, даже если бы захотела, не смогла её забыть. А учитывая, что Анхен обладала феноменальной памятью к деталям, рисунки получились, и в правду, с мельчайшими подробностями. На то она и полицейский художник, а не абы кто!

– Не дурно, – сухо, но всё же похвалил её господин Громыкин, листая предоставленный ему блокнот, с которым барышня не расставалась ни на миг.

– Это просто idеal! Как точно Вы, Анна Николаевна, передали эту ужасную картину убийства на сцене. Будто фотографическая карточка, ей Богу! – удостоилась она более лестной оценки от господина Самолётова, нежели от начальника.

– А Вы, Иван Филаретович, что скажете? – спросил делопроизводителя господин Громыкин, снимая пенсне и округляя обычно узкие карие глаза, добавив с нажимом. – По делу. По существу вопроса. Что скажете?

– Разрешите представить Вам хореографа Леонтия Четвертака. Я его уже опросил, теперь он Вам расскажет о погибших, – ответил господин Самолётов.

– А шо я?! Шо я?! – возмутился невысокий гладко выбритый мужчина. – Ну, ругались дивчины. И шо? До драки дело не дошло.

Анхен быстро набросала его портрет – соломенные волосы до плеч, мешки под соловыми глазами, помятое лицо, мясистые губы.

– Кто ругался? Из-за чего ругался? – спросил Леонтия господин Громыкин строго и поморщился.

От господина Четвертака несло духами как из женской лавки. И эта его помада, и эти ужимки – фу! Хореограф же сначала дёрнул головой, но представительный дознаватель, видимо, произвёл на него впечатление, поэтому он смилостивился и дальше продолжал, обращаясь именно к нему.

– Людочка Пичугина – наша прима, – затарахтел Леонтий.

– Эта та, которая стреляла, – уточнил для начальника делопроизводитель.

– Протеже весьма влиятельного человека. Весьма! Я Вам доложу. Но не хочу умалять её заслуг, господин главный сыщик – дивчина талантливая. Невероятная техника! Стиль! Артистичность! У-у-у! Что есть, то есть. Вот, как на духу, – сказал господин Четвертак и приложил руку к сердцу. – Балерину Черникину она жутко не любила. Дичайше! Называла её Мышью Серой.

– Эта та, в которую стреляли, – опять встрял господин Самолётов.

– Ну, а шо? Я Вам доложу, вот честно, без обид, да? Было что-то в Элечке Черникиной мышиное. Чи повадки крысиные, чи пегие волосики, чи маленькие зубки. Было! Что уж тут скрывать – дивчина неказистая, страшненькая.

Хореограф воровато оглянулся, приподнялся на цыпочки, вытянул шею и зашептал дознавателю в ухо, но так чтобы все слышали.

– Поговаривали даже, что она красти малость. По мелочи, но было, да. Пропадали, знаете ли, вещички из гримёрок. Крысятничала. У своих же!

Леонтий встал нормально и подмигнул господину Громыкину. Дознаватель опять поморщился.

– Но покровитель у неё тоже нашёлся. А як же?! Було, да.

– М-да. Ну и нравы у вас, господа, – буркнул рыжебородый чиновник, отодвигаясь от хореографа, как будто боялся заразиться. – Ну и нравы.

– Ну, а шо Вы хотите?! Это же балет! Мужчинам всегда нравились изящные артистки.

Господин Четвертак опять придвинулся к господину Громыкину и доверительно зашептал.

– Вон, видите, сколько панов тут ошивается почем зря? – спросил он, указывая на людей в проходе. – И офицер с усами, и парубок в слезах – все поклонники наших девочек.

– Неужто? – почему-то усомнился дознаватель.