Свет венца

– Сейчас все голодают. Так что не стесняйся.

– А вы как?

– А что я? – Чекист тяжело встал на ноги, приставил стул к столу, аккуратно оправил гимнастёрку, но так, чтобы в распахнутом вороте осталась видна тельняшка. – Мы народ бывалый. Продержимся.

Дверь снова распахнулась.

– Я же говорил. – Пророкотал матрос, – скоро будет.

Озеровский, увидев напарника, поманил того рукой.

– Едемте. Нет – нет, все разговоры после. Нам до ночи следует многое успеть.

* * *

На этот раз Белый отказался от чая, сразу перешёл в наступление.

– Глеб Иванович, я вам ещё нужен?

– В смысле? – Не понял чекист.

– По Канегиссеру всё, что вы просили, я сделал. Вам нужно ещё что-то от меня?

– Вроде нет.

– В таком случае настоятельно прошу применить ко мне смертную казнь. Незамедлительно.

– О как. – Бокий, подчиняясь привычке, прошёл к окну, присел на подоконник. – Что так срочно?

– Снова хотите пройтись по кругу?

– Нет, повторяться не станем. Мне известна ваша позиция. Единственно, не могу понять, зачем торопить события? А если мы передумаем и выпустим вас?

– Не смешите. – Полковник закинул ногу на ногу. – Я устал. Пожалуйста, Глеб Иванович, выполните просьбу. Я действительно устал. Устал от всего того, что творится вокруг. Знаете, когда я понял, что самодержавию приходит конец? Нет, не в семнадцатом. Значительно раньше, в девятьсот седьмом, когда познакомился с документами о причинах бунта на броненосце «Потёмкин». Матросов кормили червивым мясом, притом, что корабль стоял на рейде, в своих водах, рядом с Одессой, не в походе, и холодильники находились в исправном состоянии, не текли. А матросов кормили гнильём. Командир броненосца, первый помощник и начальник службы тыла прекрасно знали о том, что на судно поставляются испорченные продукты. Им закрыли глаза деньги, которые высшие чины получили в виде разницы от того, что обязаны были приобрести, и того, что приобрели в итоге. Как вам должно быть известно, гниль всегда дешевле. Именно командование броненосца являлось истинным виновником бунта. Ваши большевики только воспользовались ситуацией. И что мы имели в итоге дальнейшего расследования? Ни один из тех высших чинов не был наказан. Ни один! Потому, как подобное творилось не только на «Потёмкине». Коррупция. Империя сгнила в коррупции. О дворянской чести молчу, та просто растворилась в звоне монет. После всё, чем я занимался, только подтверждало мою убеждённость, что империя рушится. Рушится не снаружи, изнутри. Сгнивает, как перезревшее яблоко на ветке. Снаружи, вроде, красиво, а внутри черви. Сомневаюсь, что у вас, на основе той гнили, выйдет нечто толковое.

Белый замолчал. Молчал и Глеб Иванович.

Олег Владимирович провёл рукой по лицу, как бы стирая усталость. Закрыл глаза, пробормотал:

На волосок от счастья —
Плачь, не плачь,
А сердце никого не хочет
Слушать.
И после стольких
Сразу неудач
Вдруг стало лучше…

Вот и я, Глеб Иванович, хочу, чтоб стало лучше. Некогда сии строки мне пропел Фёдор Иванович. Пропел просто так, самостоятельно придумав мелодию. Но как было светло и радостно тогда на душе. Сейчас тьма.

– Знакомы с Шаляпиным?

– А что в том удивительного?

– Я тоже его страстный поклонник. Посещали выступления?

– Редко. – Олег Владимирович ожил. – Зато он дважды осчастливил меня своим присутствием. Представьте себе: пел в моём доме, на Фонтанке. Кстати, где он сейчас?

– Здесь, в Петрограде.

– Остался при Советах?

– Удивлены?

– Жаль.

– От чего?

– Умрёт. Либо от голода, либо убьют. Сомневаюсь, что в ЧК кто-то ещё, кроме вас, чтит его творчество.

– Пройдёт время – будут почитать.

– Когда будет мёртвым?

– Зачем же так пессимистично? – Бокий прошёл к столу, налил в стакан воды, поставил перед арестованным. – Мы, большевики, как раз за то, чтобы сохранить искусство, для народа.

– Выходит, раньше Фёдор Иванович пел не для народа? – Парировал Белый.

– От чего, ж. Пел то он как раз для всех. Только выходило, что, в основном, для привилегированного класса эксплуататоров. Как думаете, мог рабочий и крестьянин посещать его концерты?

– Но ведь студенты посещали.

– Так-то студенты. Для них даже галёрка специально придумана.

– А элита общества для вас уже не часть народа? Так выходит?

Глеб Иванович рассмеялся:

– Ох, вы и мастер загонять оппонента в угол. Есть чему поучиться. Смертная казнь всё, о чём вы хотели просить меня?

– Нервы не выдерживают. Войдите в моё состояние. Сидеть и ждать, непонятно чего. Да и зачем? Смысл?

– Хорошо, я подумаю над вашими словами. А вот за Фёдора Ивановича отдельная благодарность. Забыл как-то про него в суете. Нужно посетить, узнать, как он? Может, действительно в чём-то нуждается.

* * *

Секретарь убитого Урицкого, Александр Соломонович Иоселевич[9 - Иоселевич Александр Соломонович – родился 20 апреля 1899 года в семье типографского рабочего. Член РСДРП (б) с 1914 года. С 1917 по март 1918 года – член комиссии по вооружению Красной гвардии, одновременно работал в газете "Солдатская правда". С марта 1918 года секретарь Петроградской ЧК.], худощавый юноша неполных двадцати лет, обладатель густых, волнистых кучерей, роговых очков, близорукого прищура глаз и сутулого телосложения к тому моменту вернулся с кладбища, но всего на несколько минут: заскочил в комиссариат, по личному делу. Именно в этот момент его и застал Аристарх Викентьевич (Саша остался внизу, на Дворцовой площади).

Если бы Доронин в ту минуту видел следователя, то был бы крайне удивлён произошедшей с Озеровским переменой. На второй этаж комиссариата поднялся уверенный в себе, даже помолодевший мужчина, твёрдая поступь которого с уверенностью направила его к апартаментам покойного Моисея Соломоновича.