Тимлиды

– Товарищи, ваше нетерпение подстегивает меня рассказать о планах на вечер. Помимо не приехавших, сейчас мы все находимся в разных барах в центре Петербурга, мы все рядом, в заведениях в основном на улицах Некрасова и Рубинштейна. Я бы не хотел, чтобы наше собрание привлекало ненужное внимание, поэтому не стал организовывать встречу в одной локации. Сейчас на часах начало девятого, и я не планирую тратить ваше время долгой речью. План на вечер следующий: познакомьтесь друг с другом лично, посмотрите в глаза тем, кого вы уже годы знаете дистанционно, выпейте на брудершафт и обсудите предложение, к которому я скоро перейду. Такая очная встреча вряд ли повторится в ближайшие годы: было не просто организовать всех вас с учетом вашей занятости и востребованности. Далее, около десяти вечера мы проведем что-то вроде архитектурного комитета, обсудим практический план действий, место проведения будет определено чуть позже. Ковидные ограничения закроют бары около полуночи. Желающие продолжить общение переместятся в те бары, которые игнорируют пожелания местного правительства и открыты до утра. Многим из нас завтра утром на работу, так что важные моменты постараемся обсудить пораньше.

Лиззи внимательно слушала речь в наушниках, краем глаза наблюдая, как ее заскучавший спутник болтал с девушкой, сидящей рядом за стойкой. Спутник этой девушки, как и Лиз, был в наушниках.

– Перейду к делу, которое хочу вам предложить. Хочу, чтобы вы его основательно обдумали, и те из вас, кто хочет быть его частью, сообщили мне об этом сегодня. Прошу не обсуждать это дело вне Профсоюза. Выглядит оно как опасное, но то, как мы его организуем, минимизирует наши риски. Вы знаете мою позицию: Профсоюз вне политики. Знаю, что некоторые из вас поддерживают оппозиционные организации, но всякий раз, когда вы предлагали мне какую-то политическую активность, слышали отказ. Я считал, что мы были не готовы, да и цель Профсоюза в другом. Сейчас я предлагаю вам кое-что попробовать, в формате приключения, впрочем, социально полезного приключения на мой взгляд. Это индивидуальный выбор каждого, и те, кто откажутся, останутся участниками Профсоюза как и раньше, ничего не изменится.

Звонок над дверью бара оповестил о новом посетителе. Лиззи, повернувшись, увидела Михаила, вошедшего в зал. Они встретились взглядом и улыбнулись друг другу.

– В Петербурге есть известная семья – Воловины. Андрей Воловин – банкир, последние пару лет он возглавляет Императорский банк, проект этой семьи, куда вложены сейчас, по мои данным, почти все их деньги, десятки миллионов долларов. Там есть и другие инвесторы, в основном друзья отца Андрея Воловина – Вилена. Вилен Воловин пенсионер, а раньше – с конца девяностых и первую половину нулевых – он, находясь на государственной службе, курировал наркотрафик, проходящий через Петербургский порт и по сухопутным границам с Финляндией и Прибалтикой. Надеюсь, не удивлю вас информацией, что уже двадцать лет вся организованная преступность в стране имеет своих организаторов и бенефициаров в государственных органах. Так вот, Вилен Воловин скопил внушительное состояние на торговле наркотиками и начал политическую карьеру, вы можете регулярно видеть его в телевизоре. Рейдерские захваты, которые были вторым направлением бизнеса Воловина, предоставили ему компании для инвестирования, так он легализовал деньги от наркотиков. Среди прочего Андрей и Вилен меценаты. Они финансово поддерживают один из детских домов в Ленинградской области, который используют для своих сексуальных развлечений, беря в аренду детей на выходные или приезжая с друзьями. Неделю назад одна из воспитанниц детдома повесилась, в прессу это не попало. Воловин-старший в восьмидесятые отвечал за применение к несогласным с режимом диссидентам мер исправления в психиатрических клиниках. Он же последние годы тратит большие деньги, ища пути закрыть «Мемориал», организацию, изучающую государственные репрессии советского и постсоветского времени. По слухам, есть документы, свидетельствующие, что его отец был в расстрельных командах, в том числе и в Сандармохе. Появление этих документов может сказаться на политической карьере и бизнесе Воловиных. Вернусь к делу. Императорский банк – это интернет-банк, у него несколько инвесторов, все они бывшие сослуживцы. Бизнес-модель следующая: деньги от нелегальных бизнесов и полученное на воровстве из бюджета под высокий процент ссужать it-стартапам. Когда стартап начинает приносить прибыль, основатели силой выводятся за скобки. Кроме того, банк финансирует несколько микрофинансовых организаций, кредитующих частных лиц под 200% годовых. Там же есть коллекторское агентство. Забыл про дочь Вилена Волошина – Агнию. Три года назад Вилен организовал для нее некоммерческую организацию «Прозрачный интернет». Эта организация занимается тем, что пишет в прокуратуру и полицию заявления, найдя в социальных сетях в аккаунтах школьников и студентов какой-то намек на нелояльность текущему правительству. По их доносам к тюрьме приговорено почти две сотни подростков за репосты и лайки под неправильными сообщениями.

Лица людей в зале были мрачны, эта часть речи сбила праздничный настрой.

– Как я уже сказал, основной бизнес этой семьи сейчас – Императорский банк, все остальное так или иначе финансируется из него. Это интернет-банк, у него почти нет офисов, физических отделений, филиалов. Есть информационные системы, приложения в App Store и Google Play, веб-версии для индивидуальных предпринимателей, юридических лиц, частных лиц. Основное конкурентное преимущество банка – использование государственного ресурса: от серверных мощностей до данных государственных ведомств. Клиентов у банка много, направление популярное. Много и конкурентов, ниша интересна и другим игрокам на рынке. Банк полностью зависит от своих приложений, если внезапно они перестанут работать, клиенты банка не смогут проводить операции, брать и отдавать кредиты, а инвесторы быстро всполошатся. Что мы знаем про их разработку? Воловины обворовывают даже своих соинвесторов и тратят на разработку четверть от утвержденного бюджета, остальное выводя через подставные компании в свой офшор. Их группа разработки, уставшая от самодурства руководства и постоянных не оплачиваемых переработок, готова к уходу. У нас есть доступ к документации системы. Готовимся уже несколько месяцев. Сейчас у нас есть техническая возможность сделать так, что в результате ряда не связанных друг с другом событий, деятельность банка остановится минимум на неделю. Исправлять будет некому, мы просчитали возможное развитие ситуации на несколько ходов вперед. За неделю из банка начнут выносить деньги вкладчики, появятся судебные иски. Банк станет банкротом за полмесяца. Это нанесет сильный удар по семье Воловиных, после которого они вряд ли будут занимать в городе и, подавно, в стране то положение, которое занимают сейчас. Мир бы стал без них лучше, но о таком я не говорю. План – отправить эту семью на заслуженную пенсию.

Михаил, не нашедший места за стойкой, стоял в отдалении у столика и рассматривал Лиз. «Она как всегда не одна, а ее спутники все моложе» – с грустью подумал он, в то время как голос в наушниках продолжал.

– Почему я это предлагаю? Думаю, все из нас работали на государственных проектах. Сейчас половина из нас работает в компаниях с государственным участием в капитале или в подрядчиках, имеющих контракты с государством. Такая у нас страна – государство является основным участником экономики. Единицы из нас ходили на какие-то митинги, чуть большее число поддерживает какие-то правозащитные проекты финансово. Мы не революционеры и не радикалы. Мы хорошо работаем, хорошо зарабатываем и хорошо живем. Но каждый день мы сталкиваемся с людьми, которым хуже, чем нам. Мы сталкиваемся с плохой инфраструктурой, которая плоха, потому что бюджетные деньги разворованы. Мы сталкиваемся с взяточничеством, которое здесь уже стало традицией. Последние годы мы сталкиваемся с вопиющей несправедливостью, которая стала системой. Не мне вам рассказывать о жизни в России, уж тем более не тем, кто живет вне столиц. Можем ли мы как-то повлиять на ситуацию? В других странах это происходит через выборы в парламенты, выборы судей, выборы шерифов. Здесь это не работает. Есть ли у нас возможность как-то улучшить ситуацию в наших городах помимо личной благотворительности и личного влияния на людей вокруг? Я предлагаю вам небольшой акт селекции. Каждый из вас в своих командах нанимает и увольняет людей: нанимает умных и талантливых, а ленивых и глупых увольняет. Только так ваши команды будут жизнеспособны. В масштабах общества эта же цель достигается выборами управленцев, представителей. Так как мы здесь в России де-факто ограничены в политических правах, я предлагаю компенсировать этот лимит. Вся информация про семью Воловиных и их бизнес лежит в облаке, ссылку сейчас пришлю в чат. Прошу предварительно в чате поставить положительный или отрицательный эмодзи. Мне, коллеги, крайне интересна ваша первая реакция на мой, уверен, неожиданный для вас оффер.

В чат мгновенно посыпались смайлики: радостные лица, аплодисменты, палец вверх. Вячеслав был приятно удивлен реакцией товарищей, впрочем, он в них верил. Среди символов вдруг проскользнул разгневанный человечек с рожками – единственная негативная реакция на предложение, его отправил Михаил. Удивленно Вячеслав спросил голосом:

– Миш, тебе не нравится идея?

– Шутишь? Мы готовим это дело уже месяцы, я горд быть его частью. И я рад, что ты, наконец-то, решился. Ты слишком консервативен, подобные варианты я тебе предлагаю уже лет пять!

– Для меня честь работать с тобой, спасибо за поддержку. Дамы и господа, приветственная речь закончена. Спасибо, что выслушали, переходим к развлечениям!

4. О свободе

Выпито было много: начав с коктейлей, компания вскоре перешла на крепкие напитки. Обсудив проекты и технологии, сидящие за столом почувствовали, что очевидные темы разговора иссякли, впрочем, их оказалось много для людей из разных городов, которые познакомились несколько часов назад. Несмотря на то, что в Профсоюзе они были уже годы, личная встреча произошла впервые. Даже те, кто уже общались и имели общие дела, никогда не видели друг друга лично. Сделав глоток виски, Михаил мечтательно сказал:

– Нравится мне моя работа, господа. На какой ещё работе я могу быть в такой прекрасной интеллектуальной компании? Где ещё я могу столько зарабатывать? Какая ещё сфера может дать мне столько интересных задач для решения? И где я могу быть настолько свободен в выборе чем заниматься?

– Да, свобода – это важно. Без свободы жизнь не в радость, – подхватил стоявший рядом с Михаилом Юрий. – С отцом недавно об этом говорил. Он инженер и всю жизнь проработал на машиностроительном заводе, так вот, даже ему, инженеру, надо постоянно присутствовать в производственном цехе, вся его работа там регламентирована какими-то устаревшими инструкциями, начальники дурные и чем дурнее начальник, тем больше от него совещаний…

– Все как у нас, – перебил Антон, приехавший из небольшого поволжского городка. – У меня на текущем проекте проверка утреннего статуса команды из восьми человек – это двухчасовое совещание, которое проводит совершенно безграмотный новый менеджер. Он не понимает технологии, он не знает проект, он не читает документацию, он пишет с орфографическими ошибками и он очень любит совещания! И каждый день из обычных восьми часов работы вся команда тратит два на общение с этим лентяем, неспособным к самообразованию. Так уже месяц, прогресса нет. Не поверите, господа, но у меня уже один разраб написал заявление об уходе из-за этого, сказал: «Не могу больше терпеть этого идиота. Мне за это не платят». И, по-моему, он абсолютно прав.

– Конечно прав, нет смысла такое терпеть, дай мне контакты твоего разраба, мне нужны честные парни, – перехватил Михаил, чем вызвал всеобщий согласный смех.

– Я терплю потому, что три года с нуля этот проект делал. Это как мой ребенок. Там отличный код, все отлажено и работает как часы, команда замечательная. Во всяком случае была до прихода этого менеджера, – с грустью произнес Антон.

– Как только ты влюбился в свой проект, стал его матерью, у тебя появилась слабость. Ты привязан к проекту, менеджер это чувствует и использует твою слабость. Тебе надо защищать твоего ребенка. Это как в дикой природе: в львином прайде родился детёныш, а вокруг бегает гиена. Ваш прайд, конечно, может договориться считать эту гиену частью стаи, но тогда вы какие-то странные львы, возможно, вы гиены? – Михаил любил провоцировать товарищей, чтобы они высказали открыто свои взгляды, показали, что есть внутри.

– Ты так говоришь, будто разрабы и менеджеры – это разные биологические виды, – со смешком сказал кто-то из стоящих рядом тимлидов.

– Так и есть! Исходя из того, что ты знаешь про этого менеджера о его профессиональных и личных качествах, скажи, может он принести в проект что-то полезное, улучшить его, как это делаете вы? – спросил Михаил.

– Скорее всего нет.

– А может ли он его ухудшить: уволить или распугать участников команды, принять глупые необоснованные решения, испортить процесс, тратить ваше время?

– Этим он и занимается, к сожалению.

– Так почем ты удивлен моим словам про другой вид человека? – Михаилу нравился разговор все больше, он повернулся к Антону. – Твой менеджер – паразит, он питается тем, что вы сделали, вашим продуктом, результатом вашего труда. И это не симбиоз, вы от него ничего не получите. Помяни мое слово, скоро будешь искать новый проект вслед за своим разрабом. Двухчасовые совещания в команде на десять человек – это верный симптом!

– Что вы за люди? Такое приятное начало было о свободе, а перешли опять к обсуждению боли. Юр, ты про отца начал! – попытка переключить внимание с Михаила удалась.

– Да вы и так всё это знаете. Я сравниваю себя и нас вообще, разрабов, it-специалистов как класс, с рабочими прошлого века и вижу, что наше положение существенно лучше. Причина этого в том, что и общество изменилось, но и в том, что тот труд, который требуется от нас, может быть реализован только при определённом образе жизни. Много вы кода напишете под грохот станка? Даже и станок не нужен – посади рядом со мной человека, говорящего по телефону, и мой рабочий день пройдет впустую. Сможете сосредоточиться на задаче, если не выспались или кутили накануне, или если голодны или больны? Да что там отсутствие сна или еды, признаюсь, что если мне неприятно руководство работодателя, компания, идея проекта, моя производительность в разы ниже. Если я нахожу какое-то принуждение, несвободу, армейские замашки руководства, я продолжаю формально выполнять свои обязанности, но результат, качество, совершенно иные. Где-то читал, что до революции российский рабочий требовал от своего руководства обращения «на вы», и грубость со стороны управленцев в адрес рабочих могла приводить к забастовкам. Я чувствую их правоту и делаю так же, не я один, вся моя команда.

– Останавливаете разработку? – хохотнул кто-то из тимлидов.

– При малейшем намеке на некорректное поведение менеджера сообщаем руководству. Если изменений нет – сбавляем темп, ждем изменений, делаем только необходимое. Если изменений нет долго – ищем другой проект и уходим. Ну и на зарубежных проектах это не так актуально. Это особенность местного, российского менеджмента, культуры управления же здесь нет, они ориентируются на совок. Но я хотел не об этом: о свободе. Представьте рабочего или инженера двадцатого века или даже современного, но вне нашей отрасли. Пять дней в неделю они ходят на производство, они должны присутствовать там лично, все общение происходит лично, совещания происходят лично. Если ты инженер, совещаний будет много и они будут личные. Из-за специализации найти другое место работы сложно. Машиностроитель не сможет пойти в авиастроение или строительство дорог, а вот машиностроительный завод, например, в городе один и чтобы сменить работу, потребуется переезд. Из-за отсутствия конкуренции за работника, из-за привязанности работника к работодателю – оплата труда ниже, чем могла быть, а переработок и непрофильное работы – больше, чем могло быть. Я уже не говорю про положение рабочих в советское время, когда они скорее стали больше походить на рабов. К чему я это все? Если я сейчас размещу свое резюме в интернете, в течение пары часов у меня будет десяток приглашений на интервью. Эти приглашения будут как от российских компаний, так и от зарубежных. Мне предложат переезд в другие страны и города или работу удаленно, меня будут стараться привлечь в эти компании так навязчиво, что вы все станете завидовать!

– Не начнем, у нас то же самое! – рассмеялись товарищи.

– Знаю, – продолжил Юрий. – И это свобода: свобода выбора места в России или в мире, где я буду жить и работать, свобода выбора компании, на которую я захочу работать, свобода выбора проекта и роли внутри компании. Что значит эта свобода? Она значит, что теперь я выбираю, какую компанию, какую страну, какую группу людей и, в конечном счете, какие идеи я хочу поддерживать и развивать своим трудом. Если я считаю, что будущее за покорением космоса и это самое важное, что сейчас есть в мире, я буду поддерживать Илона Маска – найду способ устроиться в SpaceX или в аналогичную компании, перееду в США. Если я экологически ангажирован, то найду компанию в сфере зеленой энергетики или переработки отходов, спасения редких видов животных и продам им свой труд. Ну а если я думаю, что надо развязать побольше войн и увеличить поток эмиграции из России, я устроюсь в один из подрядчиков, работающих на правительство моей родины.

– Ты совсем не патриот, Юр!

– Патриотизм – это последнее прибежище негодяя. Страна и государство – разные вещи. Я люблю мою страну, но любить местное государство, будто оккупировавшее эту землю и мой народ, подло и глупо, – мрачновато закончил Юрий.

– А я согласен со Юрой, – подхватил Михаил, известный в Профсоюзе своим интересом к политике. – Никогда в истории России, да и мира вообще, у инженера и рабочего не было такой свободы. Он всегда был привязан тем или другим способом к городу, заводу, церкви, государству. Сейчас я сам выбираю, какие из этих связей поддерживать, а какие забыть. Да, все ещё есть формальности, гражданство, например. Но мой российский паспорт никак не мешает мне иметь ещё два вида на жительство в других странах. И такая свобода есть не только у разрабов, она есть у многих других людей в отрасли, даже в России это сотни тысяч людей, если не миллионы. Почти любой, работающий через интернет, может распоряжаться этой свободой: тестировщики, аналитики, рекламщики, блогеры, производители контента. И это личный выбор: пользоваться ли этой свободой, взять жизнь в свои руки или плыть по течение, будто XXI век ещё не наступил и таких возможностей нет. Подумайте, сколько наших коллег – разрабов, тимлидов, девопсов, даже архитекторов – прозябают на скучных, ниже рынка оплачиваемых работах, исполняя прихоти каких-нибудь малограмотных «эффективных менеджеров» на государственных проектах? В одном известном вам государственном банке более десяти тысяч технарей. Скажете, это не совсем государство, да и задачи там технически интересные? Частично соглашусь, но это вопрос компромисса с совестью. Вот другой пример: подрядчики налоговой. Этично ли там работать? Не стыдно ли об этом рассказать детям? Дальше больше: что если вы в подрядчике, который пишет софт для тюрем и ведомств, работники которых очень интересуются тем, что пишут в социальных сетях, и сажают на основе этого в тюрьму недовольных?

– Продолжу твою мысль, Михаил, – взял слово Лев. – Представьте, господа, что наш бессменный лидер осознал свое место в истории и захотел потеснить Шикльгрубера и Джугашвили. Он принялся за окончательное решение русского вопроса. Здесь, под Петербургом, как когда-то его товарищ по роду занятий под Берлином, в Заксенхаузене, он начал строить инфраструктуру: здания, для содержания людей, транспортные пути для доставки людей к этим зданиям, печи. Разумеется, такой проект не обойдется без программного обеспечения: нужен учет прибывших и убывших, нужно видеонаблюдение за лагерем. То, что предшественниками делалось вручную, необходимо автоматизировать. В общем, нужна цифровизация, бюджет есть. Подрядчики соревнуются за написание Государственных информационных систем «РосГулаг» и «РосПечь», понадобятся также продукты в сфере машинного зрения для распознавания лиц заключенных лагеря, рекомендательные системы для палачей, работы много. На каких условиях вы бы были готовы за такую работу взяться?

– Как от темы свободы мы пришли к лагерям, Лев? – с шуточным упреком произнес кто-то из тимлидов.

– Все мы, оставаясь в России, идем на компромиссы. Вопрос в том, где эти компромиссы заканчиваются? Где гибкость совести уже не выдерживает тяжесть грязи, которой ее бомбардируют? – Лев выпил чуть больше обычного и говорил то, что в своем родном городе сказать бы не смог.

5. Профсоюз

Профсоюз начался с взаимопомощи старших товарищей новичку. Когда Вячеслав много лет назад неожиданно был назначен тимлидом на проекте, где он был старшим разработчиком, спокойная жизнь для него закончилась. Он любил код, знал несколько языков и программирование для него было сродни литературному творчеству. Предпочитая лаконичное изложение своих мыслей многословности, он так же относился и к выражению своих идей на языках программирования, проводя иногда часы в поисках элегантного решения задачи как с точки зрения алгоритма, быстродействия, так и с позиций красоты кода. Вячеславу нравилось ощущение сосредоточенности на задаче, будто медитация или молитва, когда мир упрощался до троицы: программиста, задачи и текста между ними, который их связывал. Это был сольный танец: как многие программисты, Вячеслав любил быть один и работать один. Вдруг от него потребовалось большее, то, чего он не умел: быть лидером, руководить, организовывать работу других программистов, объединять людей. И ставка была велика: предыдущий тимлид уходил со всей командой, единственным человеком, который мог подхватить руководство разработкой в проекте был Вячеслав, если бы он не справился, компанию ждало банкротство в течение полугода – два конкурирующих стартапа не дали бы медлить. Таким образом перед Вячеславом стала задача быстро сформировать новую команду и продолжить разработку. Тогда, почти десять лет назад ему помогли Михаил и Лев, они и стали основой будущего Профсоюза. Их советы, поддержка и помощь с наймом новых разрабов и аналитиков спасли дело.

Тогда, много лет назад три тимлида поняли, что буквально спасли бизнес, что это сделали именно они, а не менеджеры или собственники. Усилия, труд, воля этих троих людей, двое из которых даже не работали в компании, сохранили рабочие места, производство и ту кодовую базу, которая была дорога Вячеславу: триста тысяч строк кода на джаве, в которых он жил как кари в Коране. Осознав сделанное, они втроем почувствовали силу в себе, силу, которая повлекла их вперед к новым проектам уже в новом качестве: формально оставаясь наемными работниками, они знали, что это они настоящие хозяева и главы проектов. В проектах, разумеется, были директоры, проектные менеджеры, менеджеры продуктов, менеджеры программ и ещё множество разных менеджеров, но управляли проектами на самом деле вовсе не они.

Вокруг тимлидов сформировалось сообщество высокопрофессиональных технарей, которые любили и умели работать. Со временем к этим троим стали присоединяться другие тимлиды, разделяющие их взгляды на жизнь, работу, людей. Аксиомой для каждого из них была точка зрения, что человек – это ценность, а умный человек, будь то программист, тестировщик или аналитик – это ценность вдвойне. Естественным образом выходило так, что их политические, религиозные, нравственные взгляды были очень близки. Все они были патриотами: любили свою страну и презирали текущее ее руководство. Религиозные взгляды редко бывали предметом обсуждения, и чаще они обсуждали науку. Золотое правило всех религий было основой их взаимоотношений. Они опирались на эти личные связи, которые крепли с годами, и строили сеть, узлами которой были тимлиды, за каждым из которых была команда.

Профсоюз защищал своих участников. Если раньше на рынке труда они должны были конкурировать друг с другом за рабочее место, то сейчас, объединившись, они делились информацией о хороших проектах и помогали друг другу с переходами из проекта в проект. Часто они делились разработчиками. Если в каком-то проекте была острая нужда в специалистах, а с рынка нанять не получалось, тимлид просил товарищей по Профсоюзу дать ему кого-то. Так высокопрофессиональные программисты, звезды, работали на двух и даже на трех проектах с таким же числом зарплат, что было возможным только благодаря доверию между их руководителями – тимлидами. Если у кого-то из тимлидов случался конфликт с руководством, он мог быть уверен, что без работы он надолго не останется и команда поддержит его в конфликте. Понимая это, менеджмент компаний, в которых работали участники Профсоюза, вел себя максимально корректно и тактично. Эксцессы приводили к уходу всей команды разработки, а те, кто оставался, были глазами и ушами ушедшего тимлида в истекающем кровью проекте. Замена грубого менеджера обходилась компаниям дешевле поиска новой команды разработки. Это реализовывало инверсию контроля: руководитель проекта был полностью руководим разработкой и начинал приносить пользу команде. Так к тимлидам присоединялись и менеджеры, уставшие от бессмыслицы бесконечной отчетности ради отчетности и способные получать удовольствие от настоящего процесса разработки программного обеспечения. Хорошие профессиональные менеджеры часто предлагали участникам Профсоюза новые проекты под своим руководством, понимая, что эти люди вытянут любой проект.

Профсоюз был требователен к своим участникам. Не каждый программист, занимавший роль тимлида или девлида, мог присоединиться к организации. Новые тимлиды попадали в Профсоюз только по рекомендации двух и более участников. Это могли быть руководители соседних команд на сложных проектах, где подрядчиков работали на одного заказчика. Или знакомство с новым кандидатов в Профсоюз могло случится на конференции для разработчиков или управленцев. Вступить в Профсоюз было сложнее, чем найти работу на it-рынке, где за каждым бегала стайка эйчаров, предлагающих удивительные и прекрасные новый проекты.

За декаду из Профсоюза никто не ушел. Не было ни одной причины отказываться от коллектива товарищей и общего духа, который царил в коллективе. Профсоюз менял взгляд участников на самих себя, успехи в карьере и рост самосознания стимулировали личностные изменения, придавали сил, мотивировали на достижение новых результатов, на развитие. Отказ от этого был равносилен отказу от самого себя, от своей природы. Даже переезжая в другие страны, получив работу зарубежом, участники сохраняли связь друг с другом, усиливая себя и как следствие коллектив.

Профсоюз не имел официального статуса: не было ни устава, ни правил, ни членских взносов, была лишь группа людей, объединенных вначале профессией, а потом – взглядами, мировоззрением. Впрочем, даже если бы Профсоюз захотел стать официальной организацией и получить регистрацию от государства, это бы не принесло блага участникам. Режим в России руководствовался древним принципом «разделяй и властвуй», справедливо полагая, что объединение граждан, укрепление гражданского общества неминуемо приведет к смене коррумпированной элиты. Профсоюзное движение, как одна из форм гражданского общества, подавлялось и контролировалось государством. Тимлиды старались не привлекать внимание к Профсоюзу и даже участники их команд редко знали о существовании Профсоюза, было негласное табу на произнесение этого слова вне общества участников.

Ежедневно общаясь в интернете, многие из тимлидов никогда не видели других участников Профсоюза вне сети. Разбросанные по стране или живущие заграницей, путешествующие, цифровые номады, они всегда оставались на связи. Незримая связь, соединяющая людей одного рода занятий, вне пространства, поверх границ государств, вне одной корпорации или проекта, живо ощущалась участниками Профсоюза. Они были частью новой зарождающейся метанации, метанарода, объединенного набором человеческих языков и языков программирования.

6. Об эмиграции

Маленький бар, все помещение которого занимала п-образная барная стойка, по периметру которой сидели посетители, был одним из самых уютных в городе: приглушенный свет, камерная атмосфера и лучшая «Кровавая Мэри» были ингредиентами успеха. За барной стойкой сидели двое старых знакомых, которые впервые увидели друг друга лицом к лицу пару часов назад.