Биение жизни. Почему сердце – наш самый важный орган чувств

Биение жизни. Почему сердце – наш самый важный орган чувств
Ширли Сойль

Рейнхард Фридль

Призвание. Истории от первого лица
Во всем мире и во все времена сердце ассоциировалось с такими понятиями, как любовь, сочувствие, радость, отвага, сила и мудрость. Почему так? Этим вопросом задался кардиохирург Рейнхард Фридль, знакомый с сердцем не понаслышке.

Результаты современных исследований его потрясли. Спустя двадцать два дня после зачатия «гормон любви» окситоцин запускает первый удар сердца, и сердцебиение сопровождает нас всю жизнь. Но сердце – не только насос! Благодаря его нервной системе, состоящей из десятков тысяч нейронов, сердце способно воспринимать намного больше, чем мы полагали до сих пор, – и у него есть что сообщить мозгу.

Из этой книги вы узнаете, посредством каких сложных связей человеческие сердца общаются друг с другом и почему здоровый сердечный ритм имеет право быть хаотичным. Доктор Фридль убежден, что ключ к здоровью и исцелению сердца заключается в принятии его как разумного органа чувств.

Рейнхард Фридль, при участии Ширли Сойль

Биение жизни. Почему сердце – наш самый важный орган чувств

Йозефу и Оливии

Reinhard Friedl, Shirley Seul

DER TAKT DES LEBENS:

WARUM DAS HERZ UNSER WICHTIGSTES SINNESORGAN IST

Перевод с немецкого Юлии Капустюк

Печатается с разрешения Verlagsgruppe Random House GmbH, M?nchen, Germany

© 2019 by Wilhelm Goldmann Verlag, a division of Verlagsgruppe Random House GmbH, M?nchen, Germany

© Ю. Б. Капустюк, перевод, 2020

© Оформление. ООО «Издательство АСТ», 2022

Захватывающее повествование о сложной связи между сердцем, мозгом и душой.

Ведь наше сердце – не просто механический насос, а нечто гораздо большее: это как расположенный в туловище второй мозг, который отправляет и принимает сигналы, а также место, являющееся истоком мудрости и сознания.

Данная книга – не медицинский учебник. Постановка диагноза и терапия осуществляются исключительно под контролем врача.

Описанные в книге истории пациентов изменены и помещены в вымышленный контекст.

Мы часто слышим о людях, которые от любви потеряли разум.

Но есть также немало людей, которые из-за разума потеряли любовь.

    Жан Поль

Я раскрыл загадку мозга, и пришло время с такой же академической скрупулезностью и научным тщеславием погрузиться в изучение сердца.

    Джеймс Р. Доути[1 - Клинический профессор нейрохирургии в Стэндфордском университете, США; основатель и директор Научно-образовательного центра по исследованию сострадания и альтруизма.]

Открываем для себя сердце

Бу-Бумм Бу-Бумм Бу-Бумм

Чаще всего вы его не слышите, но, если сердцебиение вдруг пропадет, пропадете и вы. Потому что вы живете, пока бьется сердце: от одного удара до другого. Между ними обитает смерть. Если на смену одному сердечному удару не придет другой, часы жизни остановятся. Это может произойти, когда вы спите или покупаете в магазине продукты. Ни один человек не знает, когда пробьет час его смерти.

Ваше сердцебиение – моя профессия. От 60 до 80 раз в минуту сердце порождает жизнь. Одни сердца бьются спокойно и уверенно, другие постоянно спешат. Даже спотыкаясь, запинаясь время от времени, сердце всегда после этого старается продолжить свою работу. Мне довелось видеть много сердец, которые колотились из последних сил. У этого органа не бывает ни выходных, ни отпусков. К своему 75-му дню рождения оно совершает примерно 3 млрд ударов. Оно взвалило на себя эту ношу за восемь месяцев до вашего появления на свет – через 22 дня после зачатия. Сердце – это первый орган, который начинает развиваться у эмбриона, задолго до того, как начинает формироваться мозг, и задолго до того, как ребенок делает свой первый вдох. Без сердца ничего не работает. Оно бьется годы и десятилетия, до тех пор, пока что-то пойдет не так. Или пока высокотехнологичный прибор не обнаружит случайно дефект, который совсем никак не давал о себе знать.

Все, что связано с сердечными делами, автоматически выглядит драматичным. Покалывание в сердце и в области бедра – это совершенно разные вещи. Все, что касается нашего сердца, мы ощущаем как нападение на нашу жизнь, нашу неприкосновенность. И даже если выяснится, что опасности для жизни нет, боль в сердце – это повод для беспокойства и часто сопровождается страхом смерти. Головная боль – порой тоже опасный предвестник смерти в результате инсульта или кровоизлияния в мозг. Однако сильная головная боль пугает нас куда меньше, чем легкая сдавленность в груди. Мы, люди, глубоко внутри осознаем: сердце – это источник жизни.

Я – кардиохирург, и мне доводилось держать в руках тысячи сердец. Я оперировал недоношенных младенцев и восстанавливал сердечные клапаны у пациентов-долгожителей. Я имплантировал «турбинные заменители сердца» и зашивал ножевые ранения. Как орган сердце изучено досконально, до мельчайших подробностей. Очевидно, мы знаем о нем все – и все-таки не знаем ничего. Каждую неделю появляются сотни новых научных публикаций с информацией об органе, который ничуть не изменился за последние 300 тысяч лет, когда на сцену вышел Homo sapiens [1]. Слова французского философа и математика Блеза Паскаля (1623–1662), кажется, актуальны по сей день: «У сердца свои законы, которых разум не знает».

Независимо друг от друга, разделенные пространством и временем, не зная друг о друге и разговаривая на разных языках, люди во всем мире используют сердце как символ любви, земной и небесной. Что это – глубоко укоренившаяся в каждом человеке внутренняя правда? Или лишь желание, которым мы все неосознанно делимся? Во всех значимых человеческих культурах, от каменного века до современности, во всех религиях и духовных школах сердце было и остается символом, биологическим центром любви, сопереживания, радости, отваги, силы, правды и мудрости. В век трансплантаций и передачи данных волшебство сердца как будто улетучилось, не в силах вынести наш техногенный мир. Однако, возможно, именно эти качества нам и понадобились бы для того, чтобы построить гуманное будущее. Маленький принц говорит: «Зорко одно лишь сердце». Однако мы до сих пор не обнаружили на этом биологическом органе ни глаз, ни датчиков сочувствия и любви, ни насоса, который бы закачивал отвагу и силу. Однако все мы осознаем эти сердечные качества как внутреннюю реальность, которая также способна направлять нашу жизнь. Но как это связано с сердцем-насосом? Что можно сказать с естественно-научной точки зрения об этом «другом» сердце, о масштабах его «разума»? И как это влияет на заболевания и терапию?

Аристотель полагал, что наши чувства живут в сердце, а не в мозгу. Современные разделы нейробиологии придерживаются мнения, что любовь зарождается в нейронах. Может, они и украли у сердца тайны любви? И наш язык – всего лишь воспоминание. О чем? Неужели это не более чем бессмысленные метафоры, пустые слова, когда мы говорим, что кто-то прочно вошел в наше сердце, что мы кого-то не можем оторвать от сердца, что мы что-то принимаем близко к сердцу, что у нас на сердце тяжело, что мы что-то делаем скрепя сердце, что рано или поздно с сердца может упасть камень и сердце начнет трепетать, что сердце может быть разбито, что нас в любой момент может хватить сердечный удар, что мы способны открыть свое сердце и рассказать положа руку на сердце все, что вертится на языке, и это лучше, чем если сердце лопнет от радости или сожмется от страха? Что у сердца на сердце? С некоторыми из описанных симптомов нужно идти к кардиологу – например с нарушениями сердечного ритма или с чувством стеснения в груди. О, доктор, у меня такое чувство, будто у меня на сердце камень. Прежде я, хирург, занимался исключительно такими пациентами, а сегодня меня интересует весь человек в целом.

Кардиохирурги способны усыплять сердца и заставлять их биться, но они, как правило, разговаривают не с сердцем, а c приборами: устройством жизнеобеспечения, ЭКГ, ультразвуком или даже с искусственным сердцем. И, разумеется, со своими коллегами – врачами-ассистентами, анестезиологами, кардиотехниками, санитарами в послеоперационной. Операция на сердце – в высшей степени интимная процедура. Скрытое в глубине грудной клетки, хорошо защищенное ребрами, а теперь освещенное ярким светом, сердце открывается сосредоточенному взгляду множества пар глаз в операционных, оснащенных по последнему слову техники. Для кардиохирургов сердце в первую очередь – насос, который нужно отремонтировать; двигатель жизни. В отличие от остальных врачей, кардиохирург знает о том, как функционирует этот двигатель, не только по фильмам и на основании данных, собранных с помощью ультразвука, компьютерной томографии, сердечного катетера или МРТ (магнитно-резонансной томографии). Даже в эпоху высокотехнологичной медицины, чтобы по-настоящему понять этот орган, нужно увидеть его своими глазами, прикоснуться руками, а не судить о нем по мониторам.

Я, кардиохирург, проникаю глубоко в грудную клетку и прикасаюсь к сердцу. Оно не приучено к тому, чтобы до него дотрагивались. На прикосновения сердца могут реагировать очень чувствительно. Некоторые в буквальном смысле слова пугаются и отвечают нарушениями ритма. Однако даже больные сердца до того выносливы, что я каждый раз удивляюсь, какая в них живет сила. Сердце лежит в моей ладони, и я чувствую, что оно – средоточие бытия, чистая и безусловная воля к жизни. Для меня каждое сердце – самобытное существо; уникальное и не похожее на все остальные. Каждый раз, рассекая скальпелем кожу и вскрывая грудную клетку, я не знаю, что меня ждет. Одни сердца энергичные и мускулистые, другие – пухленькие, накопившие немного жира. По многим сердцам можно прочесть их долгий жизненный путь и их заболевания, и они выглядят уставшими и изношенными. Но у всех них есть кое-что общее: они настырно бьются, с каждой секундой продлевая жизнь.

Так что же у меня в руках? Обыкновенный насос или, скорее, источник всего человеческого разума?

Нейробиология не знает ответ на вопрос о зарождении разума. Принято считать, что он возникает в результате биохимических и электрофизиологических процессов в центральной нервной системе, в мозгу. Нейробиологи досконально разбираются в составных частях, их функциях и сложных соединениях. Но как из органической материи нашего тела возникает что-то духовное вроде мысли или чувства, до сих пор неизвестно. По мнению известного нейрохирурга Александра Эбена и других исследователей мозга, становление разума – это белое пятно на карте нейробиологии [2, 3]. А что если сердце могло бы заполнить хотя бы часть этой неизведанной территории?

Остановка

Я до сих пор хорошо помню тот момент, когда, будучи молодым врачом, впервые увидел сердце. Оно напомнило мне нежный, только что очищенный фрукт. Я с благоговением смотрел на этот орган размером с апельсин. Сплошные мышцы, частично покрытые тонкой жировой пленкой, которые качают и качают – и больше ничего. Так мне показалось на первый взгляд. Я держал устройство, чтобы отсасывать выступающую кровь, и был очень рад тому, что мне есть за что ухватиться, настолько мощными были впечатления. Сердце продолжало невозмутимо биться, пока мои коллеги тщательно готовили подключение к аппарату жизнеобеспечения и накладывали бесконечные тончайшие швы на сердце и аорты. Большинство операций на сердце могут проводиться лишь после его остановки. Для этого снабжение сердца кровью и кислородом прерывается. Для безопасной остановки этого органа в коронарные артерии впрыскивается специальная смесь, в основном это кровь и калий. Электрическое возбуждение сердца при этом останавливается, и оно прекращает биться. Количество потребляемой им энергии снижается, и его клеткам требуется меньше кислорода. Иногда сердце дополнительно охлаждают. Так оно может без большого вреда для себя пережить некоторое время, пока в нем снова не восстановится кровоснабжение. Для того, чтобы искусственная остановка сердца не привела к гибели пациента, его перед остановкой подключают к аппарату жизнеобеспечения. Механизм перегоняет кровь вместо сердца, отдыхающего во время операции, а также обогащает его кислородом.

Часто кому-то приходится удерживать сердце в грудной клетке в определенном положении, чтобы во время операции на клапанах обеспечить хирургу доступ к полостям сердца или выполнить шунтирование на задней стенке. Часто этим занимается самый младший врач-ассистент. И вдруг мне вложили сердце в ладонь: я вообще не понял, что произошло. От шока я окаменел и не мог пошевелиться. Только бы ничего не повредить! Только бы не ошибиться! Я держал сердце в руке, как недоношенного младенца. Оно казалось мне таким хрупким, нежным, ранимым и одновременно мощным, ведь его мускулатура ощущается даже в состоянии сна. Никогда прежде я не ощущал эту консистенцию, эти ткани, эту сущность сердца. По-моему, это было сердце мужчины, хотя могло было быть и женским. Они одинаково сильные и весят около 300 граммов.

Шли месяцы и годы, и мои задачи в качестве начинающего кардиохирурга в операционной становились все более сложными. Теперь мне разрешалось вскрывать грудную клетку, подключать пациента к аппарату жизнеобеспечения, а затем и зашивать во время шунтирования. Учителя ястребиным оком следили за каждым моим движением, время от времени направляя мою руку. От волнения у меня порой едва не вываливалась из рук игла, и, если где-нибудь просачивалась хоть одна капля крови, мое собственное сердце готово было остановиться. Не уколол ли я слишком глубоко, или все в порядке? Мой опытный коллега промолчал, значит, можно продолжать. Я научился контролировать свои эмоции, а в лучшем случае – не иметь их вообще. Миллиметр за миллиметром игла наощупь пробиралась сквозь стенки коронарных артерий, внутренний диаметр которых составляет всего 1–2 мм, а стенки тонкие, как пергаментная бумага. Если аорта, представляющая собой великий поток жизни, порвется, кровь прыснет высоко, вплоть до лампы операционной. Поэтому у всех начинающих хирургов дрожат руки. Здравый ум и предельно точная механика делают операцию безопасной. Я усвоил этот момент и с каждым разом работал все более уверенно, но за пределами операционной это холодное функционирование сжимало мое сердце, и даже в своих самых дерзких стремлениях я не мечтал стать хорошим хирургом.

Спустя 8 лет, будучи кардиохирургом, я ушивал кожу в конце длительной операции, почти ни о чем не думая. Я восхищался технологиями и теми завораживающими возможностями, которые они предлагали. К тому времени я уже мог в рутинном режиме проводить операции по шунтированию даже на бьющихся сердцах. Однако в большинстве случаев во время операции сердце все-таки останавливают, ремонтируют и после этого снова заводят. Сложные вмешательства при починке сердечных клапанов и громадная ответственность профессии привлекали меня в равной степени. Сердце почти не прощает ошибок, а давление времени предельно, ведь находиться в состоянии покоя сердце, как правило, должно не дольше 60–90 минут. Чем короче этот промежуток, тем лучше. Это чем-то напоминает смену покрышек в «Формуле-1». Остановка в боксе замены не должна длиться слишком долго, иначе пациент выбывает из гонки. Мой чудесный учитель сформулировал это так: «Во время операции пациент не должен вылететь на вираже, и условием для этого является мастерски отремонтированный двигатель».

Прежде всего, я как врач хотел помочь своим пациентам. Однако, скрывать не стану, меня привлекали и внешний глянец, и восхищение, которым часто пользуются кардиохирурги. Ответственность, престиж, авторитет врача этой специальности вполне можно сравнить с ответственностью и престижем летчика реактивного самолета. Однако по сравнению с сердцем самолет – скорее, предсказуемая, управляемая машина, которая каждый раз одинаково реагирует на команды. Как кардиохирург я не могу полагаться ни на одну очевидную причинно-следственную связь (в смысле: «Если я нажму на эту кнопку, клапан зашевелится»). Механика сердца гораздо тоньше. Ей нельзя управлять, и зачастую сердца ведут себя крайне неожиданно. Хирург должен быть готов ко всему, следить за всем, сохранять спокойствие – и, прежде всего, не должен позволять чувствам взять над собой верх. Эти качества воспитал в себе и я.

Пробуждение

Изо дня в день я работал с сердцами. Я существовал в стерильной реальности операционных. Мои встречи с сердцами ограничивались тем, что я каждый день стоял над вскрытой грудной клеткой. Вместе со своей командой возвращал к жизни наполовину мертвых пациентов, ремонтировал насосы, чтобы вернуть их владельцам достойное качество жизни, и не думал почти ни о чем, кроме того, что касалось операционного стола. Операции на сердце – это манипуляции с источником жизни, и у большинства людей этот источник снова начинает биться. Однако некоторые умирают. И с этим нужно смириться. Чувствовать слишком много нельзя и уж точно не стоит сопереживать. Иначе ты перестанешь правильно функционировать. Однажды я заметил, что перестал слышать голос собственного сердца. Поэтому все чаще задавался вопросами, которые (это трудно себе представить) не имели к хирургии никакого отношения. Сердце – это просто насос, или нечто большее? Способны ли мы ощущать реальность с помощью сердца? А может быть, даже действовать исходя из того, что подсказывает нам сердце? Есть ли связь между голосом сердца и заболеваниями, наполненной и счастливой жизнью и жизнью, полной страданий? Мне хотелось найти ответ на все эти вопросы. Результат моего путешествия к тайнам сердца вы теперь держите в руках.

С чего бы начать? Как ученый я собирал информацию у других коллег как в моей области, так и в других сферах. Математики, инженеры и специалисты в кардиологии давят на сердце нарастающим количеством технологий и виртуальной реальности. Все это в высшей степени интересно и захватывающе, ведь я и сам разрабатывал навигационные системы для сердца. Но, к сожалению, я нашел вовсе не то, что искал. Пока однажды в книжном магазине на железнодорожном вокзале мне не бросилось в глаза ярко-красное сердце. «Боль в сердце», гласил заголовок в газете «Бильд», а следом шел вопрос: «Как узнать, больное ли у меня сердце?». Поскольку мне это тоже очень хотелось узнать, я подошел ближе и пробежал глазами уже давно известную информацию на тему инфаркта и тому подобного. На расположенной рядом стойке для журналов одно из изданий обещало читателю: «Все, что вам нужно знать о высоком давлении, холестерине, инфаркте, сужении сосудов, болезнях сердца, нарушениях сердечного ритма, стенокардии и замене органов». Ученым нельзя оставаться в стороне от реальности, и поэтому я потратил 8 евро 90 центов, но не узнал ровным счетом ничего.

Друг прислал мне статью. «Неврология. Как живот управляет головой». Я прочел интересные факты о нервной системе кишечника и ее коммуникации с «головным мозгом», как его там называли, о том, как злость бьет по желудку, а также о том, что в кишечнике могут появляться определенные виды сознания. «Мозг в животе в высшей степени разумен», – заявил американский нейробиолог Майкл Гершон, возглавляющий отделение анатомии и клеточной биологии Колумбийского университета в Нью-Йорке. Если уж «разум» водится в животе, который до сих пор был известен прежде всего тем, что переваривает пищу и формирует фекалии, значит, и в расположенном выше сердце можно что-то найти. Однако, продолжив читать, я зашел не в ту степь: «Напротив, сердце – это примитивный насос», объяснял Гершон. На мгновение мое собственное сердце отправилось в нокаут. Но я не поддался: у меня сжалось горло, застучало в голове, возмущение поднялось грозной волной. Примитивное? «Мое» сердце? Да ни за что!

Когда-то я занимался боксом и научился быть всегда готовым к ударам противника. Однако этот удар застал меня врасплох. В глубине души я осознавал, что это не так. Но как это доказать? Как скрипичный мастер любит скрипку Страдивари, так и я ценил биологию сердца, его звуки и механику. А скрипка – это не просто ящик с четырьмя струнами. Для того, кто умеет на ней играть, она рождает целую вселенную музыки и эмоций.

Если сердце – лишь примитивный насос, тогда почему до сих пор никому не удалось создать насос, работа которого хотя бы отдаленно напоминала выдающуюся работу сердца? Почему нельзя просто заменить этот орган и почему столько пациентов, стоя в листе ожидания, умирает, не дождавшись пересадки?