Байки об искусстве, прекрасных дамах и фееричных кражах. Комплект из 3 книг

Банделло знал, что эта сладость манер и спокойная красота были присущи графине всегда, хоть он и не помнил ее в юности: разговоры о тех годах и ее молодой прелести он только слышал.

Впервые Банделло узнал о существовании Чечилии, кажется, лет пятнадцать назад. Тогда было совершено убийство, и преступником оказался сын покойного Фацио Галлерани. Сей Фацио при жизни был герцогским придворным в должности magister ducalis intratarum, или, как еще говорят, referendario-generale, то есть человеком не из последних. Но в Милане судачили, что герцог Лодовико Сфорца (тогда еще герцог города Бари, а не самого Милана, ибо племянник его был еще жив) уберег этого сына от возмездия не по заслугам мертвого отца. А из-за горячих просьб своей юной возлюбленной Чечилии, которая обнимала его колени, и обливалась слезами, и умоляла пощадить брата.

Но все было совсем не так, хоть Банделло узнать об этом было неоткуда.

* * *

В родительском доме ей было тесно, бедно, громко. Отец referendario-generale умер, когда ей было семь, какие-то деньги он оставил, но их почему-то всегда было мало. Мать пыталась управлять домашним хаосом, но нелепо. Дом был набит братьями Чечилии. Они вечно были вокруг, горластые, хвастливые: Сиджерио, Лодовико, Джованни Стефано, Федерико, еще один Джованни (но уже Джованни Франческо), а потом еще Джованни Галеаццо. Еще была сестра, Джанетта, но она, как и сама Чечилия, мелькала бледной тенью в этом пристанище мрачного буйства.

Обе девочки были молчаливые и старались прятаться в дальних комнатах и на чердаке. Но Джанетте было легче, чем Чечилии, – она была обычной, и потому на нее обращали меньше внимания. Чечилия же с младенчества считалась «красавицей», и мать обязательно вытягивала ее из укромного уголка, когда хотела похвастаться перед гостями и соседями своим потомством. Мать хвалилась ее красотой – красотой античной статуэтки из слоновой кости, ее изяществом и иными качествами, которыми, как ей казалось, обладала дочь. Но, не обращая на Чечилию никакого внимания в те дни, когда в доме не бывало гостей, мать на самом деле ничего толком о ней и не знала. И потому перед гостями похвалялась ее познаниями в греческом – а девочка учила только латынь, игрой на лютне – а Чечилия играла на чембало, и большими успехами в паване, хотя дочь блистала в гальярде. Неудивительно, что девочка, все больше замыкаясь в себе, научилась хранить свой внутренний мир за семью замками.

Образование, кстати, Чечилия – будущая муза поэтов и художников, действительно получила отличное. Позаботился покойник-отец, бывший посол, который знал, каким важно быть, чтобы преуспеть в обществе. В завещании он отдельно оговорил особую сумму, за которую к детям Галлерани годами ходил один гуманист. Он не был знаменитым или талантливым, но античную словесность знал крепко, а для поддержания почтения среди шести мальчиков щедро использовал розги, отчего братья Чечилии его боялись до дрожи. Поэтому спокойные часы занятий в классной комнате, обставленной красивыми книгами, статуэтками, кораллами и ракушками, были для девочки чуть ли ни самими любимыми за весь день. Она обожала читать, а братьев – совсем нет, хотя они не обижали сестренку, а один, став подростком, так вообще начал заботиться о ней, еще ребенке, настолько нежно, что даже мать это заметила, отодрала недоросля собственноручно и затем отослала из Милана служить оруженосцем у одного кавалера. Других последствий эта история не имела. Чечилия лишь стала еще более спокойной и молчаливой.

Примерно тогда же десятилетнюю Чечилию помолвили с неким парнем из семьи Висконти. Славная фамилия – ее носили герцоги Милана всего три поколения назад, пока престол не занял муж одной из дочерей Висконти – Франческо Сфорца. Сейчас герцогом Милана назывался его юный внук Джан Галеаццо Сфорца – слабак и пьяница. Настоящим же правителем города являлся дядя герцога – Лодовико по прозванию Иль Моро, то есть «Мавр», который с детства был регентом над юношей и ничего не сделал, чтобы помешать тому вырасти слабаком и пьяницей; после совершеннолетия безвольного герцрога дядя продолжил управлять страной, будто и не заметив этой вехи.

Сей Лодовико Сфорца был одним из самых блестящих государей своей эпохи. Ни папа, ни король французский, ни император не могли сравниться с ним. Его двор был ослепительным, его дворцы великолепными, конную статую своего отца он заказывал у Леонардо да Винчи, а портик любимой церкви – у Браманте. Когда он выходил из церкви, его окружала свита, наряженная столь великолепно, что вы могли вообразить себя на празднике Вознесения в Венеции или словно в триумфальном шествии, какое было в обычае у римлян, когда они возвращались в город после покорения восточных царств.

Вот так однажды он и выходил из церкви Санта-Стефано-Маджоре (той самой, где его брат получил удар кинжалом в живот) и увидел Чечилию, которая тогда вступила в первую пору своей женской прелести. Она стояла в толпе, среди других нарядных миланских женщин, но выделялась и среди них. Аврорного цвета платье, темные косы, изящная шея, огромные глаза олененка и молчащие сомкнутые уста – эта 14-летняя девушка была удивительной красавицей.

Мастер Алтаря Сфорца. «Пала Сфорцеска». 1494–1495 гг.

Пинакотека Брера (Милан)

ГИГАНТСКАЯ «ПАЛА СФОРЦЕСКА» («АЛТАРЬ СФОРЦА») – ЭТО РАБОТА АНОНИМНОГО ХУДОЖНИКА, СОЕДИНЯВШЕГО ЛЮБОВЬ К ПЫШНОСТИ С ИНТЕРЕСОМ К МАНЕРЕ ЛЕОНАРДО ДА ВИНЧИ. ЛОДОВИКО СФОРЦА (СЛЕВА, В СИНЕМ) ВМЕСТЕ СО СВОЕЙ ЖЕНОЙ (СПРАВА, В ПОЛОСАТОМ ПЛАТЬЕ) И ДЕТЬМИ ИЗОБРАЖЕН КОЛЕНОПРЕКЛОНЕННЫМ ПЕРЕД МАДОННОЙ И СВЯТЫМИ.

ВСЕ ПОРТРЕТЫ ГЕРЦОГА ЛОДОВИКО СФОРЦА ВСЕГДА ПОКАЗЫВАЮТ ЕГО СТРОГО В ПРОФИЛЬ. ЭТОТ РАЗВОРОТ БЫЛ ТИПИЧНЫМ ДЛЯ ИКОНОГРАФИИ ИТАЛЬЯНСКОГО ПОРТРЕТА XV ВЕКА И ВЕЛ СВОЮ ИСТОРИЮ СО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ: В РЕЛИГИОЗНЫХ КАРТИНАХ МАДОННА И СВЯТЫЕ ИЗОБРАЖАЮТСЯ В ФАС ИЛИ ТРИ ЧЕТВЕРТИ, А ВОТ РЕАЛЬНЫЕ ЛЮДИ – ЗАКАЗЧИКИ, ВСЕГДА ИЗОБРАЖЕНЫ В ПРОФИЛЬ И СТОЯЩИМИ НА КОЛЕНЯХ, С ЛАДОНЯМИ, СЛОЖЕННЫМИ В МОЛЕНИИ. СО ВРЕМЕНЕМ ОТДЕЛЬНЫЙ ПОРТРЕТНЫЙ ЖАНР СЕПАРИРОВАЛСЯ ОТ РЕЛИГИОЗНОЙ КАРТИНЫ, НО ЕЩЕ НЕКОТОРОЕ ВРЕМЯ СОХРАНЯЛ ЭТУ АРХАИЧНУЮ ЗАСТЫЛУЮ ИКОНОГРАФИЮ. ПОТРЕБОВАЛИСЬ ЭКСПЕРИМЕНТЫ ТАКИХ НОВАТОРОВ КАК САНДРО БОТТИЧЕЛЛИ И ЛЕОНАРДО ДА ВИНЧИ, ЧТОБЫ В ЖАНРЕ ПРОИЗОШЕЛ «РАЗВОРОТ ИЗ ПРОФИЛЯ В ФАС» И ЛЮДИ НА ПОРТРЕТАХ СТАЛИ ИЗ-ЗА ЭТОГО ГОРАЗДО ЖИВЕЕ И ЭМОЦИОНАЛЬНЕЙ. ВТОРАЯ ПРИЧИНА, ПОЧЕМУ МОГУЩЕСТВЕННЫЕ ВЛАСТИТЕЛИ РЕНЕССАНСА ПРЕДПОЧИТАЛИ ПОРТРЕТИРОВАТЬСЯ В ПРОФИЛЬ, – ЧТОБЫ БЫТЬ ПОХОЖИМИ НА ЦЕЗАРЕЙ С АНТИЧНЫХ МОНЕТ.

В ту пору подобные дела, если ты герцог, делались быстро. Его слуги выяснили, что это за девица и из какой семьи, личный секретарь навестил мать и старшего брата, уже допущенного тою до семейных дел. Потом Чечилию отвели на исповедь к настоятелю Санта Мария делла Грациа – фра Винченцо Банделло. Там же, в кабинете доминиканца, оказался и Лодовико Сфорца, который разглядел ее повнимательнее и затем имел с ней долгую беседу. Она сначала дичилась – держаться в обществе ее еще не научили. Но Лодовико вспомнил ее отца и его службу, заговорил с ней о Вергилии и Петрарке – и она стала с ним разговаривать и говорила умно. Лодовико изучил Чечилию и она понравилась ему еще больше. Ему было 35 – это был зрелый мужчина с сытой шеей, лицом повелителя тысяч и глазами хитрейшего дипломата, который годами балансировал между Римом, Венецией, Неаполем и Парижем, стравливая их друг с другом. Чистота Чечилии же была как букет ландышей, как шерстка белого котенка… Ее хотелось обнимать и защищать. Лодовико оказался влюблен.

Его секретарь опять поговорил с матерью. Герцогам отказывать неудобно, особенно щедрым. А вдобавок – вот и повод разорвать помолвку Чечилии с тем юношей Висконти, и не придется выделять ее приданое из общих семейных денег, что было весьма кстати. С утра мать позвала Чечилию и сказала девушке, стоявшей, как провинившаяся, посреди комнаты, что отныне она будет жить в другом месте и обязана слушаться любого слова герцога. «Хоть какой-то из тебя вышел толк, – сказала под конец мать, – а то ты такая нелепая, хоть и хорошенькая. Не молчи! Что ты молчишь с этим своим лицом неподвижным! Никогда не могу догадаться, о чем ты думаешь!». «Да, маменька», – лишь ответила девушка.

* * *

И вот перед Чечилией открывается новая жизнь. Казалось, надо грустить, что она покидает родительский дом, но она не грустила. Казалось, надо радоваться грядущей судьбе, но она не радовалась. Чечилия никогда не испытывала сильных чувств, мир вокруг нее вечно был окрашен в пастельные тона. Лишь войдя в церковь Святой Екатерины – храма монастыря, в котором ее поселили, она была поражена яркостью золотых крыльев и лазоревых тканей на старинном образе Мадонны кисти Амброджио Лоренцетти. Эта неожиданная радость запала в ее душу надолго. «Хотелось бы, чтобы моя жизнь была такой же яркой», – мелькнуло в ее голове, но мимолетно. Она была довольна и тем, что имела.

Лодовико Сфорца был страстно влюблен в свою юную красавицу. Он навещал ее в отдельных покоях в монастыре, когда желал. Помимо всего прочего, он вел с ней долгие беседы, желая развить ее ум. Она же… нельзя сказать, чтобы она тоже влюбилась в него, чтобы тоже обожала. Подчас ей казалось, что этого чувства, так сладко описанного Петраркой и Боккаччо, у женщин просто не существует. Но Лодовико стал дорог ей. Выросшая без отца девушка нашла в нем опору и заботу. Она была благодарна, что он забрал ее из уныния материнского дома, за то, что он смотрел ей в глаза и знал, что она любит танцевать гальярду, а не павану. Она встречала его искренней улыбкой, когда Лодовико приходил к ней, но совершенно не скучала, когда он отсутствовал. У Чечилии был редкий дар – ей было хорошо одной и она всегда знала, чем себя занять. В монастыре ее навещал прежний учитель, который по ее просьбе продолжал просвещать ее.

Приходила настоятельница, в прошлом знатная дама, и рассказывала, как устроен мир и двор. Чечилия подружилась еще с несколькими монахинями. Герцог приставил к ней вдову-дворянку, когда-то служившую покойной герцогине-матери, урожденной Висконти.

Эта вдова научила девушку одеваться со вкусом, а еще, вместе со своей служанкой, тем секретам ухода за собой и своим гардеробом, которым не научила ее настоящая мать, вечно забывавшая о ребенке. «Удивительно, как вы смогли вырасти такой красавицей в столь запущенном доме, – приговаривала вдова. – Что, у вас и собственной служанки не было? Как же вы жили?!»

Еще эта добрая дама научила Чечилию тому, что раз герцогу так нравится плотская близость с нею, то ему совершенно не нужно знать, что ей-то самой все равно. «Равнодушие ранит, моя девочка. Доставь человеку радость доставить тебе радость, притворись довольной», – учила ее она. И исповедник тоже говорил Чечилии, что ее долг – доставлять Лодовико счастье, и с легкостью отпускал ей грех прелюбодеяния, уговаривая не мучиться из-за него стыдом. А она и не мучилась, потому что по ее разумению – грех, это когда хорошо, а не когда никак.

Сестра Джанетта не навещала ее – она вышла замуж и уехала. Мать являлась пару раз, но Чечилия отказалась передаривать ей пару приглянувшихся подарков герцога, и мать, обидевшись, прекратила приходить. Сначала, преисполненная гордыни, мать ждала, что Чечилия, которую она считала «любящей дочерью», сама прибежит просить прощения. А та за это время и думать о ней забыла.

Братьев в женский монастырь не пускали.

Прошло два года подобной жизни, Чечилии исполнилось шестнадцать. Лодовико был опорой ее бытия, единственным хорошим, что она знала в жизни, хотя почему-то при нем ее голова становилась какой-то туманной. Она не любила его, но почитала. Ей не нравилось, когда он сажал ее на колени, но нравилось, когда рассказывал о своих планах украсить город. Она рассматривала архитектурные планы, которые он приносил с собой, и потом, когда Сант-Амброджио была построена Браманте, ей было приятно думать, что вот это здесь и вот это там предложила именно она. Еще ей прислали из Авиньона старинную рукопись «Элегии мадонны Фьямметты» Боккаччо, а потом еще его же «Тезеиду» с прекрасными миниатюрами (так, на одной дама в высоком атуре, вздымавшемся над ее головой подобно огромному рогу, принимала поклонение автора), которыми она зачитывалась и засматривалась. Еще у нее были и другие прекрасные книги, музыка и любимый учитель. Таково было маленькое счастье Чечилии.

Кончался год 1489-й.

На острове Кипр, через который в Милан везли персидские ковры, королева, которая всегда помнила, что она – Дочь Республики, отрекается от престола и передает земли родной Венеции. Арагонский король договаривается, что его дочь Катерина станет женой принца Артура с холодного острова Британия. Совсем на далеких островах неожиданно умирает 23-летний красавец-сегун Асикага Есихиса с усами-ниточками. А в соседней Ферраре собирают приданое для юной, но уже прославившейся своим умом и обаянием Изабеллы д’Эсте, которой предстоит отправиться к жениху в Мантую.

Как раз тогда один из братьев Чечилии убил человека. Не вспомнить, который – то ли один из троих Джованни, то ли еще кто. Она не хотела просить любовника заступиться за брата. Не потому что держала зло на семью – если честно, детство почти полностью изгладилось из ее памяти, в ней остались лишь воспоминания о темноте и запахе сырости. Просто это были чужие люди из мрачного мира. Но мать, которая, конечно, вспомнила о ней в столь трагические дни, настаивала. И Чечилия попросила герцога о милости. Она так редко что-то просила, что Лодовико, продолжавший ее обожать, с радостью согласился помочь. Он думал, что доставляет своей нежной возлюбленной большую радость. Для нее же это было избавлением от досадного пустяка, от шума ноющей родни.

Брата уберегли от наказания за убийство, но почему – стало интересно всему городу. О Чечилии до этого знали лишь немногие приближенные, теперь же слух о ней распространился по всему Милану. Фра Маттео Банделло услышал о ней именно тогда – от своего дяди фра Винченцо, настоятеля монастыря, прежде хранившего деликатное молчание о своей гостье… Да и герцог решил, что не стоит больше скрывать свою жемчужину. Чечилия выросла, стала еще большей красавицей, и он хотел хвастать своим счастьем. Наставница-вдова придала лоск ее манерам и нарядам, беседы с Лодовико развили ее ум. Она была готова выйти в большой мир. Герцог переселил ее в свой замок. Чечилия Галлерани стала официальной фавориткой.

Лодовико Сфорца был горд ею и был холост. Соперниц ей не существовало. Поэтому Чечилию воспевали все придворные певцы и поэты. Скалигеро слагал сонеты, Беллинчионе – мадригалы. Герцог пригласил своего любимого живописца, мастера Леонардо да Винчи, написать портрет возлюбленной. Тот не любил работать на заказ, хотя всю жизнь приходилось, поэтому обычно капризничал и саботировал. Но Чечилия заворожила мастера. В ней была та юная прелесть, та чистота, из-за которой она не была неприкрыто женственной в том смысле, который так не любил Леонардо. Наоборот, в ней ощущалась какая-то мальчишеская робость и угловатость. Леонардо понравилось писать ее портрет, и он даже закончил его вовремя.

В руки он дал ей целомудренного горностая, ибо Чечилия была из рода Галлерани, а «горностай» по-гречески – «гале». Ребус предложила сама девушка, недавно принявшаяся за изучение этого языка. В долгих беседах, которые они вели под музыку на сеансах позирования, мастер дал ей добрый совет – быть больше Минервой, чем Кипридой, питать свой интеллект, не оставлять ученых занятий.

Придворные Чечилию, кажется, полюбили (насколько способны на это придворные, сборище горгон). Красота ее оправдывала высокое положение, в которое ее поставил Лодовико. Чечилия не была настолько надменна, чтобы ее ненавидели за тщеславие, и не считала свое положение настолько греховным, чтобы ее презирали за кротость. Простая и милая, шествовала Чечилия по залам кастелло Сфорцеско, метя подолом наборные полы. Несколько лживых подруг, искательниц выгод, пытавшихся через близость к ней проникнуть в постель или в карман к герцогу, научили ее относиться к людям с недоверием и следить за своими манерами и жестами, научили выражать приязнь и симпатию, не чувствуя их. И даже родная мать не могла больше ей крикнуть вослед «ничего не могу прочесть по твоему лицу!», потому что с возрастом и опытом Чечилия научилась притворяться. Притворятся, что действительно живет.

Она смотрела на свой портрет с белоснежным горностаем на руках, и радовалась тому ощущению жизни, которое удалось уловить Леонардо. Оставаясь наедине с собой и глядя в большое зеркало – дорогой подарок любовника, она пыталась поймать, повторить это дыхание, этот порыв, но не удавалось.

Грядущие неприятности, казалось бы, должны были разбить эту стену спокойствия – спокойствия не ледяного, а воскового, медового. Милого и прелестного, но все-таки спокойствия. Дело в том, что ее возлюбленный и покровитель, великий Лодовико Сфорца, звезда итальянской политики, все еще оставался герцогом Бари. Его племянник, владыка Милана де-юре, а не де-факто, все еще был жив. Да еще он успел жениться – на принцессе из арагонской династии, женщины которой (даже бастарды, как хорошо знал Боккаччо) отличаются характером. И успел заделать с ней детей. Жениться поэтому надо было и самому Лодовико. Давний договор, заключенный еще его отцом, делал его невестой Беатриче д’Эсте, дочь феррарского герцога, младшую сестру мантуанской маркизы Изабеллы, той самой обаятельной острословицы.

* * *

Невеста герцога вступила в брачный возраст, пришло время выполнять договор. Но в феррарском дворце ее отца, украшенном фантастическими фресками Франческо дель Косса и Эрколе ди Роберти, собрались родственники девицы и дипломаты обоих государств. И бушевали споры.

А виной тому была прекрасная Чечилия. В донесениях и письмах из Милана подробно излагалось, как жених боготворит свою любовницу и какое почетное место она занимает при дворе. Мать невесты, еще одна арагонская принцесса (ах, вредные все же женщины в этом семействе), нестарая еще дама с выдающимся носом, отказывалась отдавать Беатриче в такой дом. Отец невесты, старый герцог, поддакивал угрюмо и устало. Его сын и наследник, молодой Альфонсо д‘Эсте, уговаривал быть снисходительными, говоря, что так устроен мир и никуда от этого не деться. Он был заинтересован во всеобщем согласии, этот юный любитель юной науки артиллерии – по договору свадьба должна быть двойной: Лодовико Сфорца женится на его сестре Беатриче, а он сам – на племяннице герцога Анне Сфорца. Ему хотелось и приданого, и супруги – чтобы рожать законных сыновей. И он никак не мог предвидеть, что Анна Сфорца стремительно сойдет в могилу бездетной, а матерью его наследника станет Лукреция Борджиа – в те дни жена одного из ублюдков дома Сфорца…

В спор вступила ненадолго приехавшая с визитом старшая сестра Изабелла д’Эсте, жена мантуанского маркиза, к тому моменту уже одна из прославленных женщин своего века. Ее золотые волосы сияли подобно солнцу, и, как солнце, она никогда не оставалась незамеченной. Сияние ее воли исходило от нее даже в темноте. Не первая красавица Италии, не самая умная и не самая образованная, Изабелла обладала такой силой личности, такой мощью характера, что распространяла свою власть повсюду. Новая ли песнь Ариосто, чирей ли римского папы – до всего ей было дело. Она знала каждого, и каждый был ей обязан. Стоило ей надеть платье нового покроя, и ей принялись подражать знатные дамы по всему полуострову. Младшую сестру она, конечно, любила, хотя и завидовала немного: ей совершенно справедливо казалось, что с Лодовико Сфорца они бы составили непобедимую пару. Но по воле отца несколько лет назад ей достался Федерико Гонзага, талантливый военачальник. Но что такое Мантуя? Муж-маркиз нанимался полководцем к другим государям.

Маркиза Изабелла вступилась за младшую сестру – не дело, чтобы жених так выставлял напоказ любовницу! Миланский же посол в Ферраре настаивал, что эта мелочь не стуит стольких слов. Споры продолжались не один день. Герцог послал в Феррару нового дипломата, звавшегося Франческо да Касате, с подарком для невесты – дьявольской красоты ожерельем из крупных жемчужин, оправленных в золотые соцветия, завершением которого служила подвеска в форме груши из рубинов, да жемчугов, да изумрудов. Беатриче восторженно хлопала в ладоши, мать ее смягчилась, а сестра Изабелла приложила подарок к своей груди и зарумянилась.

А Чечилия жила и не знала, что из-за нее ломается столько копий. Мысли ее были о другом – Бог после долгих лет благословил ее чрево, и теперь Лодовико Сфорца с трепетом ждал своего первенца – пусть бастарда, но первенца. Хотя, может, и не первенца? Кажется, была еще какая-то Джованна, или, может, Мария… Впрочем, не важно. Одна только мысль смущала его, как соринка в глазу, совсем чуть-чуть. Лодовико знал, что обожает свою прекрасную Чечилию. Но из-за беременности – которая, безусловно, дар Божий – красавица слишком округлилась, перестала быть похожей на изящную статуэтку, превратилась из Прозерпины в Цереру. Из весны своей жизни она вступила в лето, а Лодовико и думал только о том, как ее портит спрятанное внутри дитя и как тяжелеют ее прекрасные груди, ранее бывшие совершенством.

Чечилия знала о грядущей свадьбе герцога и волновалась, конечно, о своей судьбе и судьбе будущего ребенка. Но Лодовико дал ей слово, что все будет хорошо, и она поверила ему, решив не задумываться о будущем. Она перестала выходить в свет – платье уже не скрывало ее положения. Чечилию навещали друзья и подруги, а Лодовико приходил все реже и не ночами. Подруги советовали ей беспокоиться, а Чечилии было все равно, что он исчезает, как пропала раньше ее мать.

И вот наступил день свадьбы Беатриче д’Эсте и Лодовико Сфорца, день столь великолепный благодаря тому, что торжества придумывал и украшал Леонардо да Винчи. Жених поклялся всему роду Эсте, что с Чечилией он после родов порвет, и феррарцы поверили ему. Сама же невеста, воплощенная невинность, об этих препятствиях не знала.

Кристофоро Романо (?). «Портрет Беатриче д’Эсте». 1490–1491 гг. Лувр

МРАМОРНЫЙ БЮСТ – ОДИН ИЗ НЕМНОГИХ ДОСТОВЕРНЫХ ПОРТРЕТОВ БЕАТРИЧЕ Д’ЭСТЕ (ОТНОСИТЕЛЬНО «ЕЕ» ПОРТРЕТОВ МАСЛОМ ВЕДУТСЯ МНОГОЧИСЛЕННЫЕ СПОРЫ). ЛИЧНОСТЬ МОДЕЛИ УДОСТОВЕРЯЕТ НАДПИСЬ С ИМЕНЕМ, КОТОРАЯ ТАКЖЕ НАЗЫВАЕТ ЕЕ «ДОЧЕРЬЮ ГЕРЦОГА ЭРКОЛЕ», Т. Е. ЭТО ИЗОБРАЖЕНИЕ ЕЩЕ НЕЗАМУЖНЕЙ ДЕВУШКИ. ЗДЕСЬ ЕЙ 14–15 ЛЕТ И ОНА УЖЕ ПОМОЛВЛЕННАЯ НЕВЕСТА, ОБ ЭТОМ ГОВОРИТ СИМВОЛИКА СКУЛЬПТУРЫ: УЗОР НА ГРУДИ ПРЕДСТАВЛЯЕТ СОБОЙ СОВМЕЩЕНИЕ ЭМБЛЕМ ЭРКОЛЕ Д’ЭСТЕ И ЛОДОВИКО СФОРЦА – ОБВИТОЕ РАСТЕНИЕМ КОЛЬЦО С ТРЕУГОЛЬНЫМ БРИЛЛИАНТОМ С ДВУМЯ РУКАМИ, СЖИМАЮЩИМИ ТКАНЬ.

Кто знает, сдержал бы Лодовико Сфорца эту клятву, когда б не прелесть юной Беатриче д’Эсте. Невесте было шестнадцать лет, она была похожа на статуэтку из слоновой кости. Чистота Беатриче была как букет ландышей, как шерстка белого котенка… Лодовико потерял голову от молодой жены еще стремительней, чем когда-то от юной Чечилии. И дело было не только в том, что за прошедшие годы он постарел сам, но и в характере юной Беатриче. Где Чечилия молчала, там Беатриче распевала во весь голос, где Чечилия терпела, Беатриче топала ногой и стучала кулачком в грудь мужа. Она привыкла повелевать, эта избалованная, обожаемая и богатая принцесса. Шут Фрителла как-то сказал о ней, что душа Беатриче преисполнена гордыни, а натура – кошачья.

Мраморный бюст – один из немногих достоверных портретов Беатриче д’Эсте (относительно «ее» портретов маслом ведутся многочисленные споры). Личность модели удостоверяет надпись с именем, которая также называет ее «дочерью герцога Эрколе», т. е. это изображение еще незамужней девушки. Здесь ей 14–15 лет и она уже помолвленная невеста, об этом говорит символика скульптуры: узор на груди представляет собой совмещение эмблем Эрколе д’Эсте и Лодовико Сфорца – обвитое растением кольцо с треугольным бриллиантом с двумя руками, сжимающими ткань.

Герцогиня Беатриче чувствовала ослепление своего мужа и пользовалась этой влюбленностью. Откуда проснулась в девочке эта наука? Молодая жена села Лодовико на шею, принялась дергать поводья, заставляя делать все, что только ее душе было угодно. Никто и не думал, что Лодовико Сфорца станет таким мягким в женских ручках. Впрочем, если б Беатриче не была ему ровней по знатности, ничего бы у нее не получилось. Таковое мнение высказала ее старшая сестра Изабелла, знавшая все подробности миланской придворной жизни не только из писем сестры, но и из корреспонденции друзей, которых она успела завести во время своих визитов в город. Например, фра Маттео Банделло и шут Фрителла. А то и просто от платных агентов, сетью которых она умудрилась опутать всю Италию. Впрочем – разве платных? Нет, очарованных. Слышать вовремя слухи было очень важно – так, однажды Изабелла благодаря такому письму избежала ошибки. Ей предложили торжественно въехать в Венецию – как оказалось, в один день с сестрой, герцогиней Беатриче. Натурально, ее процессия совсем бы поблекла на фоне роскоши Сфорца.

«Да, чтобы воистину покорить Иль Моро, нужна была принцесса! Эх, если бы это оказалась я, умная женщина, как бы все вышло!» – размышляла порой маркиза Изабелла, причем не из зависти к младшей сестре. Недостатком характера Изабеллы была не зависть, а излишняя хозяйственность. Так, как-то муж ее, разбив на поле битвы французского короля Карла, прислал ей трофей из королевского шатра – ковры и альбом с портретами дам, которые понравились королю в Неаполе больше других. Потом ему пришлось долго умолять ее отдать эти ковры, когда ему нечего было подарить герцогине миланской. Или вот Чезаре Борджиа, разграбив урбинский дворец Елизаветы Гонзага, захватил там прекрасные статуи – и подарил их маркизе Изабелле. И безуспешно потом эта Елизавета умоляла маркизу Изабеллу (между прочим, жену своего родного брата) вернуть ей эти статуи, тем более что Чезаре Борджиа погиб и не обидится – нет, отныне они принадлежали Изабелле.

Но Изабелла ошибалась. Умная женщина никогда бы не смогла управлять Лодовико, это было доступно лишь надменной девчонке.

Он засыпбл жену подарками, дарил и жемчужные булавки, и дворцы, и смотрел глупыми глазами быка на бойне.