Двойник с лунной дамбы

Вернувшись домой, мы быстренько освободили место для стереосистемы и стали ждать. Каждый раз, когда на улице раздавался шум мотора, Рёко подходила к окну и смотрела вниз. Наконец из-за угла появился грузовичок, который привез наше приобретение. Мы встретили его радостными возгласами и бросились вниз по лестнице навстречу грузчику.

Пока доставали систему из коробки, присоединяли провода и приходили в себя от радости, наступила ночь.

Рёко аккуратно достала из конверта пластинку Дебюсси и, включив проигрыватель, поставила иглу на начало «Арабески № 1». Я присел на кровать, откинулся назад и, опершись о правый локоть, приготовился слушать.

Тихо зазвучало фортепиано, и в квартире, погруженной в тишину ночи, которую время от времени разрывал ужасный грохот грузовиков, зазвучал голос далекого мира. Такую музыку я слышал впервые. Она вызывала ассоциацию с яркими световыми бликами. Представлялась разлитая на асфальте вода, в которой отражается утренний свет, мелкие осколки стекла…

Стекло? Разбитое зеркало?! На меня неожиданно нахлынула волна страха. Мелкие осколки зеркала, разбросанные на камнях…

– Будто море, правда? – услышал я вдруг голос Рёко, и всплывавшие перед глазами видения в мгновение ока улетучились.

– Море?.. Да, похоже.

– Когда я училась в начальной школе, какое-то время ходила в школу по дороге, откуда открывался вид на море. Когда жила в Мацусиме[21 - Мацусима – группа островов в префектуре Мияги, на северо-востоке Японии. Считается одним из наиболее живописных уголков страны.]. Ну да, я жила там до окончания средней школы[22 - Школьное образование в Японии включает в себя три ступени: начальную, где дети учатся шесть лет, среднюю – три года, и старшую – еще три года. Обязательным образованием являются первые две ступени. Поступать в университет можно по окончании старшей школы.] и никуда не ездила. Я шла на уроки и видела море. Особенно оно запомнилось мне зимой. Еще не было восьми, когда я выходила из дома на обледенелую горную дорогу. Морская гладь ослепительно сияла под лучами солнца. Зимой солнце там необыкновенно яркое. Такое, что долго смотреть на море невозможно. И в то же время солнце такое доброе, ласковое. Теплое. А утро зимнее, холодное… Хотя в воспоминаниях всегда все красиво… Когда я в первый раз услышала эту вещь, у меня сердце так и зашлось – перед глазами встало утреннее море. Я увидела эту картину четко-четко. А ведь, казалось, все уже забыто… Я давно об этом не вспоминала. Странно так… Я полюбила эту музыку. Она – утреннее море в Мацусиме. Для меня это так. Зимнее море, переливающееся на солнце…

Зимнее море Мацусимы? А ведь и в самом деле, слушаешь, закроешь глаза и видишь простирающееся вдаль водное пространство, по которому будто рассыпан искрящийся золотом порошок. Музыка глубоко тронула меня. Действительно прекрасная вещь. Когда она кончилась, Рёко предложила послушать еще раз. А получилось не раз, а целых четыре.

Встав с кровати, я потрогал свою куртку, в нагрудном кармане которой лежали мои права. Быстро вынул их, сложил обложку так, что карточка с позолоченными иероглифами «Водительское удостоверение» оказалась с наружной стороны и, подняв ее повыше, окликнул Рёко.

Она повернулась ко мне и увидела, что у меня в руке.

На лице Рёко появилась гримаса ужаса. Глаза ее широко распахнулись, рот приоткрылся, но я так и не дождался ни слова. Она опустила голову.

– Откуда это? – спросил я.

– Откуда? Из твоей куртки.

– Из куртки? Значит, оно в куртке лежало?

– Когда мы встретились в Коэндзи, ты ночевал у меня. Когда уснул, я стала складывать куртку, и оно выпало из кармана. Даже если б мы тогда расстались, у меня был бы предлог снова с тобой увидеться, чтобы отдать права. Поэтому я их и спрятала. Прости меня, пожалуйста…

– Ладно, не бери в голову.

Вот оно что! Тогда все понятно. Потому-то Рёко и не беспокоилась из-за прав, когда мы перевозили вещи на грузовике. Не иначе, они у нее были с собой. Когда я ей сказал тогда, что потерял права, она как-то странно на меня посмотрела. Хотела подшутить надо мной? Думала, если нас остановит полиция, раз – и достанет права: «Вот, пожалуйста»?

Рёко поджала под себя ноги, коснулась обеими руками пола и, выпрямившись, робко подняла голову. На лице ее была нескрываемая тревога.

– Я хотела сразу тебе отдать, – еле слышно проговорила она, – но, услышав там, на Тамагаве, что ты потерял память, решила их припрятать, чтобы ты, Кэйсукэ, остался со мной. Я испугалась, что ты уйдешь.

Я слушал ее молча. Почему она так думает? С чего решила, что я ее брошу?

– Ты ездил туда… по адресу, который на правах?

– Нет. Доехал до Сибуя и повернул обратно. Чего ты так боишься?

– Прошу тебя! – Рёко почти кричала. – Не езди туда пока! Подожди хотя бы неделю, хоть пять дней, хоть денек! Прошу! Тогда ничего не случится!

Рёко впилась в меня взглядом. В ее широко открытых глазах закипали слезы.

А фортепиано все звучало, не считаясь с нами.

– Ладно… но ничего же не изменится, что бы ни случилось. Ни наша жизнь, ни мое отношение.

Рёко опустилась на пол и обхватила мои колени.

– Не бросай меня! – Она произнесла это так, будто жить без меня не могла. Удивительно! Я и во сне не мог представить, что это ее так напугает.

– Конечно, – ответил я. Рёко уткнулась мне в нос головой, там, где пробор. По ее телу пробежала дрожь.

Почему она думает, что я ее брошу? И Рёко, и наша с ней жизнь – это уже часть меня. Если взять и разрубить, кровь польется.

– Я тебя никому не отдам, – сказал я. – Никогда.

Кому придет в голову разделить собственное тело надвое? Однако Рёко в ту ночь не сомкнула глаз.

11

Жена из Рёко получилась в общем-то замечательная. Было только одно «но» – готовила она не очень. Умела отлично приготовить омлет – и всё. Она делала его как-то по-особому, выдавливая на тарелки лимон… Но на этом ее репертуар заканчивался. Приготовление любого другого блюда, кроме омлета, становилось для нее настоящим вызовом.

Часто можно было видеть такую картину: Рёко раскрывала на полу кулинарную книгу, одолженную у хозяйки кондитерской, где работала, начинала двигать кастрюли, потом присаживалась перед книгой на корточки, что-то в ней вычитывала, вставала и, бубня себе под нос, снова гремела кастрюлями. Выражение лица у нее в эти минуты было такое отчаянное, что любую попытку заговорить с ней она просто не воспринимала.

Но потом Рёко делала все, чтобы я был доволен. Массировала мне плечи, когда я приходил домой, всегда старалась приготовить что-нибудь вкусненькое. Получалось, правда, не всегда, и если она понимала, что из ее стряпни не вышло ничего хорошего, отбирала у меня тарелку: «Не ешь, не надо».

Рёко, похоже, была убеждена, что в Нисиогу, по адресу, указанному в водительском удостоверении, живет моя жена. Больно было смотреть, как она бьется, чтобы удержать меня от поездки в Нисиогу и не уступить моей невидимой жене. Я жалел ее – и в то же время испытывал эгоистическую радость от того, как она меня обихаживала.

Наличие водительского удостоверения имело много плюсов с точки зрения работы на заводе, однако объяснять там ситуацию – целое дело, поэтому я решил оставить все как есть: останусь Кэйсукэ Исикавой. Рёко, хотя и знала теперь мое настоящее имя, по-прежнему называла меня Кэйсукэ.

Наступило воскресенье, 28 мая. В этот день мы договорились поехать в Йокогаму. Рёко поднялась пораньше, приготовила онигири[23 - Онигири – блюдо из риса, слепленного в виде треугольника или шара, с разнооборазными начинками.] и, завернув в фольгу, положила в корзинку.

От Мотосумиёси до Йокогамы можно доехать по линии Тоёко без пересадок. Мы миновали станцию «Цунасима»; мимо проехала запутавшаяся в улочках маленькая неприметная табличка «Курсы по астрологии ???» с трудноопределяемой фамилией.

Ага! Теперь, когда известна дата моего рождения, можно будет съездить к Митараи. Скажем, завтра. Пластинку-то надо вернуть, думал я.

Проехали Кикуна. Дальше для меня начиналась неизведанная территория. По крайней мере, она стала таковой, когда я потерял память.

Мы сошли на «Сакурагитё»[24 - Одна из старейших в Японии железнодорожных станций, открытая в 1872 г., когда началось движение поездов между Токио и Йокогамой.], и Рёко сказала, что хотела бы поехать сначала в Ямасита-коэн[25 - Приморский парк, разбитый на месте городских кварталов, разрушенных катастрофическим землетрясением 1923 г. Одна из главных достопримечательностей Йокогамы.]. Мы не знали, какой автобус туда ходит, и решили пойти пешком. Пройти пришлось изрядно. Часть пути проходила по улице Басямити, очень красивой.

– Раньше приезжавшие в Йокогаму иностранцы селились в районе Каннай. Из портового квартала Хатоба ездили в Каннай в повозках по этой самой дороге[26 - Басямити дословно переводится как «дорога повозок».]. Погляди-ка! Что это? Поилка для лошадей. В те времена здесь останавливались повозки, когда надо было напоить животных.

– Ого!

Сохранившаяся поилка находилась немного в стороне от Басямити, а напротив стояло сложенное из красного кирпича здание в европейском стиле.

Мы прошли еще порядочно, пока наконец впереди не показалась яркая живописная аллея Ямасита-коэн. Народу в парке было немного, наверное потому что было воскресенье и время еще раннее. Мы взялись за руки и, пересекая лужайку, направились к берегу.

Почему так приятно смотреть на воду? Думаю, нет человека, который мог бы прожить год, ни разу не взглянув на воду. Мне, например, доставляло большое удовольствие смотреть на канал, проложенный возле нашего завода; зайдя в парк, я вздыхаю с облегчением, если вижу перед собой пруд. Поэтому для меня возможность взглянуть на море – это награда.

В море выдавалась площадка в форме полукруга. Мы подошли к краю, уселись на перила и стали наблюдать, как волны вяло накатывают на каменную ограду. Сквозь удивительно прозрачную воду хорошо просматривалось дно, усыпанное черными камнями.