Твои не родные

– Че? У нас даже уборщицы те еще куколки, а? Шаня доволен будет.

Жермен схватил меня под локоть.

– Если все пройдет хорошо, получишь хорошие деньги, поняла? А что не так – укопаю, усекла? Все! Пошла!

Кивнула, глотая слезы, подворачивая ноги на лестнице, меня волокли под руки. Я от страха даже сопротивляться не могла. Мне казалось, я снова в каком-то кошмаре, как когда-то очень много лет назад, когда Егор выгнал меня из дома, и я так и осталась стоять на улице с сумкой и дочкой на руках.

По коридору шла, оборачиваясь назад, в какой-то беспомощности и жалкой надежде, что кто-то увидит, вмешается, а стук каблуков тонул в красной ковровой дорожке, пальцы охранника стискивали мою руку до синяков, дотащил до какой-то двери с серебристыми буквами «ВИП 6» и втолкнул в нее за затылок.

Я с трудом удержала равновесие и на мгновение словно ослепла от неонового луча от светящегося шара под потолком. Позади что-то щелкнуло, и я поняла, что закрыли комнату снаружи. Невольно забарабанила в дверь.

– Выпустите меня! – в истерической попытке подергала ручку.

– Я же говорил, что панель – это твое место. Здравствуй, Аня.

От этого голоса наяву и настолько близко в замкнутом пространстве по коже прошел очень болезненный разряд электричества. И тут же волной едчайшей и неразбавленной ненависти вместе с пониманием. Как же я не поняла сразу, кто все это придумал, не поняла, чьих рук это дело. Кто загонял меня, словно дичь, в свой капкан и ждал, когда я в него попадусь и… я все же попалась. Медленно обернулась, глядя на него из-под спутавшихся и прилипших к заплаканному лицу волос.

– Как и твое среди шлюх.

Сидит в кресле. Хозяин жизни в темном костюме, ноги широко расставлены, руки на спинке, и первые пуговицы белой рубашки расстегнуты. В неоновом свете она не просто белая, а светящаяся, как и белки его глаз. Кожа контрастом темная… он всегда был смуглым. К нему загар цеплялся даже зимой.

«– Шумаков, скажи мне – ты ходишь в солярий?

– А ты?

– Что?

– Если ты ходишь, и я хожу. В твой.

– Не хожу.

– Я знаю… хочешь пойти?

Пальцы с моими сплетает и в глаза смотрит невыносимо пристально, даже не моргает. Красивые у него глаза. Светлые, нежные… даже взглядом ласкать умеет, а иногда и сжигать в пепел, так что стонать от возбуждения вслух хочется.

– Нет. Я просто спросила. У тебя кожа смуглая.

– Правильно, не надо в солярий. Мне нравится, когда ты такая белая. Нравится быть на тебе темным… когда руку на грудь кладу, и контраст этот, пиз**ц.

– Перестань! Я же о другом говорила.

– Почему? Представила, да? Что представила? Как ласкаю тебя?

– Перестань! Мы же в кафе!

– И что? Оближи губы, Нютааа…»

Как же я любила его тогда. До безумия, до исступления. Нельзя так любить, правильно мама говорила. Нужно себя себе оставлять. Не отдаваться всей душой. А сейчас моя ненависть плескалась и выплескивалась наружу. Мне кажется, ею пропитался воздух вокруг нас. И у нее даже запах есть. Она воняет сгоревшей проводкой, и мне кажется, я вся дрожу от нее.

– Как давно ты себя причисляешь к шлюхам? А где же «я не такая, я жду трамвая»? Как раньше?

Затянулся сигаретой и усмехнулся, зубы сверкнули в полумраке, и он всколыхнул лед в бокале.

– Чего ты хочешь от меня?

– Сейчас или вообще?

Очень сильно работали кондиционеры, и мне казалось, что я превращаюсь в кусок льда. Я еще никогда не видела у него такого жуткого выражения лица. Даже когда выгнал меня, не смотрел вот с этим ледяным цинизмом, замораживая меня на кристаллы и заставляя бояться. Вдоль позвоночника словно прошлись иглами, вгоняя их под самые кости и заставляя выпрямиться, напрягаясь всем телом.

– Вообще, – очень хрипло.

– Я и сам не знаю. Но точно знаю, чего хочу от тебя сейчас. Иди на сцену, Аня.

Судорожно сглотнула, и хочется заорать, броситься на него с кулаками, но меня останавливает этот взгляд, которого раньше я никогда не видела – замерзшая ртуть или иней поверх стального клинка. Отрицательно качнула головой. А он открыл портмоне и достал несколько купюр, положил на стол.

– Тебе ведь нужны деньги?

И я понимаю, чего он добивается – чтоб я доказала своим поведением, что он не ошибся – я шлюха.

«Шлюха! С кем трахалась? С кем, твааарь?! Я убью тебя! Слышишь, мразь? Я тебя убью? С кем, мать твою? Чья она?»

Вздрогнула, выныривая из воспоминаний, и процедила сквозь зубы:

– Пошел ты!

Склонил голову к плечу, усмехаясь. Вся его былая эмоциональность исчезла, и вот эта циничная ухмылка с тяжелым взглядом из-под полуопущенных век заставляла покрываться мурашками и подрагивать.

– Ты отсюда выйдешь, только когда станцуешь, Аня. Если на это потребуются сутки – ты будешь стоять на этой сцене сутки. Двое суток – значит, двое. Неделя – значит, неделя. Без воды, еды и туалета. Тебе ведь надо домой к дочери?

– Ублюдок!

– Так обычно называют детей, рожденных вне брака или от другого мужика? Верно? Я вроде был рожден в браке и от своего отца… МОЯ мать шлюхой не была.

Не договаривает, давая мне прочувствовать каждое слово. И то, что спрятано между строк. И у меня щеки полыхают, как от ударов… как тогда, когда бил бумагами по лицу, а потом ладонью наотмашь, швырнув мне результаты проклятого теста. И сейчас он меня бил еще раз только уже намного чувствительней, потому что просчитал каждый удар.

– Иди на сцену, Аня. Ты ведь еще не разучилась двигаться? Станцуешь, разденешься догола, возьмешь деньги и свободна. На сегодня.

– За что? Что я сделала тебе, спустя пять лет? Ты ведь уже успел забыть обо мне!

Опрокинул бокал до дна и затушил сигарету в пепельнице, медленно поднял на меня взгляд:

– Давай, я жду! А я очень не люблю ждать.

Посмотрел на часы, а потом снова на меня.

– Каждая минута моего ожидания – равна часу. Буду ждать пять минут – ты просидишь здесь пять часов.

Глава 7