Твои не родные

– Заберем, а что. Я на балконе сложу.

– У меня в кладовке место есть.

– У меня места особо нет, но я могу забрать и у себя сложить картины, гардины и еще кое-какие некрупные вещи.

Я повторяла «спасибо», а у самой в голове звенит и кажется, что весь мир снова рушится на осколки и никогда не станет прежним.

За час мы разнесли мое барахло по соседям. Тетя Соня перебинтовала мне пальцы. Маша помогала Варе – носила мамины рисунки и ее наборы для вязания и нитки. Складывала в шкафчике. При ней мне пришлось взять себя в руки и не рыдать. Но она все и так понимала. Обхватывала мое лицо ладошками и заглядывала мне в глаза.

– Не плачешь? – жестами.

– Не плачу.

– Точно.

– Точно.

Пригрозила мне маленьким пальчиком, а я сгребла ее в охапку и зарылась лицом в золотистые кудряшки. Если бы не она, я бы, наверное, не выжила. Я бы не справилась. Все же женское счастье заключается именно в детях, и чтобы не произошло, именно в них и сокрыт смысл жизни. И когда кажется, что раскрошило в пыль и уже никогда не подняться на колени, приходится собирать всю волю в кулак и подниматься. Жить ради них.

– Я нашла работу, тетя Соня.

– Ну вот. Не так уж все плохо, моя хорошая. Попей чаю. Я заварила мяту и листья смородины. Все свое. Люда любила мой чай, царство ей небесное.

Меня слегка передёрнуло. До сих пор не могу смириться, когда о маме так говорят. Это о ком-то другом. Мама живая. Она просто куда-то уехала, куда-то, где мы пока не можем встретиться.

– И когда выходишь?

– Сегодня в ночную.

– И что это за место такое, что ночью надо?

– Хорошее место. Я потом все расскажу. Вчера вот тоже вышла, и сразу уволили.

А сама Машеньке хвостики поправила и на колени посадила к себе.

– Как Маша себя вела без меня? Татьяну вашу не доставала?

– Нет, ты что. Машутка нам, как и Варенька, родная. Мы с Людой тридцать лет душа в душу. Семья мы.

А мне стыдно стало, что на голову им свалилась. Старшая дочь тети Сони им Варю привезла на время своей командировки вместе с мужем – у них общий бизнес, и я на голову свалилась с Машей на неопределенный срок. И платить особо пока нечем.

Пиликнул мой сотовый. И я на автомате достала его из кармана и тут же вся внутренне сжалась в камень.

«И как с работой? Тяжело? О «панели» не думала? Туда всех берут»

Глава 5

– Я разве говорил, чтобы вынесли ее вещи?

Схватил за шиворот Заверина и вдавил в стену.

– Говорил, чтоб глаз с нее не спускали? Говорил, мать твою?

Протащил по кабинету и, схватив за затылок, ткнул рожей в монитор ноутбука. Так и придержал сплюснутым носом в экране. Хотелось еще поелозить, но я разбил ему нос, и вытирать потом дисплей после его кровавых соплей мне не хотелось.

– Что это? Что это такое? Как это могло произойти? Как ты, урод, мог допустить, чтоб это рванье ее тронуло? Ты где был?

На экране бомжи выдирали из рук Ани вещи, а какая-то баба с пропитой рожей и клочками волос на голове ударила ее бутылкой из-под водки по затылку. Когда я это увидел, мне захотелось убивать. Нет, не сраных бомжей, а тех уродов, которых я к ней приставил следить и вести ее. Бомжи и так трупы на прогулке. А этим тварям я плачу немалые деньги, чтоб все делалось, как я приказал.

– Полчаса. Мы… отвлеклись на полчаса. Никто не думал, что она на свалку пойдет.

– А тебе просили думать? Ты здесь не для того, чтобы думать – я думаю за тебя, а ты делаешь, но у тебя не хватает мозгов даже на это.

Отшвырнул его на пол и дернул воротник рубашки. То жарко, то холодно. Она в моей жизни двое суток! За эти двое суток я уже больше не был собой.

– Значит так – все, что эти твари растащили, найти и привезти ко мне. Все до мелочей, ясно?

Он кивал, быстро вставая с пола и одергивая пиджак.

– Ясно, Егор Александрович. И мы это… мы дальше следили, она на работу устроилась.

Я медленно обернулся, чувствуя, как руки сжимаются в кулаки.

– И куда?

– В Каприз.

Я ударил кулаком по столешнице с такой силой, что по ней расползлись трещины, как паутина, быстро разрастающаяся в размерах.

– Куда? – переспросил, глядя на тонкие нити и откалывающиеся кусочки.

– В Каприз… Мы… мы не думали, что туда пойдет, с хозяином еще не говорили и…

Я потер сбитые костяшки пальцев, посмотрел на сочащиеся сукровицей ссадины. Примерно так же у меня саднило внутри при упоминании ее имени. Одна только фамилия в списках, и моя жизнь остановилась, и я понесся под откос на дикой скорости. Переломанный, перебитый и сросшийся заново моральный инвалид в жутких шрамах и рытвинах. И я, как тот Дориан Грей, смотрю на себя в зеркало и вместо своего лица вижу уродливое месиво, а вместо кожи тонкую изъеденную кислотой пленку.

– Мы можем отправится туда прямо сейчас и разнести это заведение в щепки.

– Не можете. Я не давал такого указания.

Подхватил со спинки кресла свое пальто и сотовый со стола, Заверин поплелся следом за мной. Хлюпает разбитым носом. Да, хук у меня все еще весьма силен. Носы хрустят на ура. Я хотел увидеть это лично. Ее там среди блядей у шестов или где-нибудь в вип-комнате. Увидеть и снова понять, что это просто драная шлюха, которая притворялась при мне маленьким и чистым ангелом. И до сих пор, когда вижу ее, мое сердце сжимается болезненно сильно так, что кажется – вся кровь из него хлещет фонтанами из тех самых дыр. Идиот, а ведь я даже предположить не мог, что она пойдет в такое место… у меня там, на уровне подкорки она и всякие гадюшники вместе не сочетались, но суки всегда сношаются по подворотням. Она и тогда себе нашла любовника из таких же, как и сама. Когда увидел мразь, не смог удержаться, чтоб не сломать ему челюсть и нос.

Запрыгнул в тачку сам. Злость поднимается из глубины души. Темная, вязкая и очень липкая. Бурлит и вскипает, как смола. Педаль газа вдавил, и мотор зверем взревел под капотом, а мне кажется, что вот так же внутри меня мечется какая-то обожжённая кипящей смолой тварь без глаз, носа и рта. Мечется и раздирает меня изнутри когтями.

Бросил машину у входа, и плевать, что закрыл там несколько тачек озабоченных упырей, пришедших подрочить на девочек или получить вип-обслуживание. Хотя в этом зачуханном городе вряд ли вообще понимают значение слова вип. Это здание, которое только с фасада светится неоном и требует основательного ремонта. Мне уже прислали и имя владельца, и чем он дышит.

Постоял две секунды на пороге, давая черной вязкости поползти по венам и отравить меня изнутри, и распахнул резко дверь. В ноздри ударило запахом табака, освежителем воздуха, смешанными ароматами парфюма и пота. Наркотой и сексом. Окинул взглядом сцену, на которой извивались голые шлюхи в одних чулках и туфлях на каблуках такой длины, что казалось, они на ходулях. Вертят задницами и наклоняются так, что их подкрашенные гениталии сверкают в неоновых вспышках. Народ верещит. На сцену летят купюры. А я хотел было прямиком наверх к начальству… но едва ступил на первую ступеньку лестницы… остановился. Голос ее услышал. Отчетливо. Как будто рядом со мной стоит, обернулся и оторопел… И в голове…

«Егор… Егорушка мой… мой… мой. Ты соскучился по мне?». Вместо привет она всегда спрашивала – «ты соскучился по мне?».