1000 не одна ночь

Рифат все еще пил там кофе и курил кальян, поглаживая между ушами Анмара. Огромного черного пса неизвестной Аднану породы. Он нашел его щенком у дороги, ему сказали, что это смесь волка и еще кого-то, что лучше это неизвестное чудовище добить, но ибн Кадир оставил щенка у себя. Со временем пес превратился в полноценного воина в их отряде и повсюду таскался за своим хозяином. Неласковый, в руки идет только к ибн Кадиру и Рифату. Остальных не подпускает к себе, да никто и не рискует гладить бешеную псину, раздирающую людей в лохмотья.

Аднану пес напоминал черного леопарда своей грацией, непредсказуемостью и дикой энергией. В воздухе все равно летал песок и окутывал фигуру Рифата легким бурым маревом. Пес валялся у его ног, уронив голову на мощные, огромные лапы с длинными когтями. Заметил Аднана и тут же поднял морду, и принялся бить хвостом о песок, разметая в сторону облака песка и пыли.

– Ну что? Когда выносить будем? Или бросишь здесь, да двинемся в дорогу?

Ибн Кадир молча сел напротив друга и вытянул длинные ноги к костру. Прохлада начала пробирать и его самого. Под утро всегда так в пустыне.

– Она живая, и выносить МЫ ее не будем.

Рифат сделал маленький глоток и втянул аромат, проведя носом над верхом чашки.

– Надо же. Живучая какая. Я думал, это конец. Или Икрам нашаманил?

– Нет, Икрам, как и ты, предлагал вынести. Она просто жива, и я пока не желаю, чтоб она умирала.

Пока они говорили, Анмар поднялся с песка, отряхнулся и перешел к хозяину, растянулся прямо на его ногах.

– В этом мире все предатели, даже псы. Пока я кормил его, он лежал возле меня. Но стоило прийти тебе, как я стал совершенно неинтересен.

Аднан почесал пса за ухом и усмехнулся.

– Он был бы предателем, если бы поступил наоборот. Променял бы меня на твой кусок мяса. Тогда б я пристрелил его.

– Не променял бы. Я уже не раз пытался дать ему кусок пожирнее, чем ты даешь. Этот волчара предан только тебе. Я вообще удивляюсь, тебя всегда любят животные и бабы. Кстати, о бабах… если твоя русская жива, почему б не развлечься с ней, пока дышит? Я бы попробовал беленького мясца и потолкался членом в ее розовый ротик.

Аднан развернулся к Рифату так резко, что пес вскочил на лапы от испуга.

Глаза ибн Кадира потемнели настолько, что сейчас казались почти карими. С лица Рифата тут же исчезла плотоядная ухмылка.

– Давай проясним этот момент прямо здесь и сейчас – это моя вещь. Это мой подарок. Я не собираюсь ни с кем ею делиться. Ни сейчас, ни когда-либо потом. Если она мне надоест, я просто отрежу ей голову.

Рифат ухмыльнулся, но ухмылка вышла натянутой.

– Твоя, конечно. Я просто предложил.

– А ты не предлагай, если тебе не предлагают. Я хочу, чтоб ты понял – к ней нельзя приближаться, прикасаться, разговаривать, пока я не дал такого распоряжения. Пусть это уяснят все. Кто тронет – отрежу руку за воровство.

– Не слишком ли много заботы о вещи? Руку отрезать за эту русскую шавку? Что с тобой?

– Я просто предупредил. Не трогать! И да, отрежу руку – это касается всех, даже тебя, Рифат.

Друг промолчал, допил кофе, остатки плеснул в песок. Когда допивал, пальцы слегка подрагивали. Давно его предводитель с ним так не разговаривал.

– Пойду, обойду лагерь.

Аднан посмотрел ему вслед и зарылся рукой в прохладный песок, перевел взгляд на шатер, а перед глазами ее полуобнаженное тело, как навязчивая картинка, и от одной мысли, что кто-то еще его увидит, кровь вскипает в венах смертельным ядом. Это его вещь, и только он имеет на нее все права.

* * *

Я открыла тяжелые веки, несколько раз моргнула и вдруг резко распахнула глаза. Подскочила на матрасе, тяжело дыша и чувствуя, как тянет кожу на руках и на спине, но уже не жжет как раньше, словно ее опустили в кипящее масло. В голове немного шумело, и на губах остался привкус чего-то терпко-горького с примесью мяты и алкоголя. В горле пересохло, и мне ужасно хотелось пить, глаза тут же выхватили на полу кувшин, я схватила его обеими руками и жадно принялась глотать воду. Она показалась мне вкуснее всего на свете. Прохладная, все с тем же привкусом мяты и с легкой кислинкой. Наверное, туда добавили лимон. Я пила так алчно, что вода стекала у меня по подбородку на разгоряченную кожу, и только когда холодные капли потекли по груди, я с ужасом поняла, что я почти раздета. Отняла ото рта кувшин и замерла. Меня парализовало на несколько секунд. Я даже не сразу поняла, что сижу голая до пояса с кувшинов руках и смотрю на того, кто вдруг обрел на меня все права.

Он сидел напротив, растянувшись на шкурах, и смотрел на меня… точнее, не смотрел. Нет. Так не смотрят. Я никогда раньше не видела таких взглядов. Мне казалось, меня подожгли, и я горю от этого взгляда до костей. Ничего более откровенного и страшного я в своей жизни не видела. Холодная вода стекла по соску, и я почувствовала, как он сжался в тугой комок, а взгляд бедуина стал темнее и невыносимо тяжелым.