Пока смерть не обручит нас – 2

– Мне все равно.

Ответила очень тихо, а я сжал пальцы в кулаки. Ей все равно. Сегодня будут резать, топить, ломать тех, кто знает Элизабет Блэр в лицо… а ей все равно. Бесчувственная дрянь. Развернулся и вышел из темницы, закрыл клетку на замок и, проходя мимо стражника наверху, прорычал:

– Головой за нее отвечаешь. Волосок упадет – тебя четвертуют.

Глава 4

Я шла следом за сэром Чарльзом, укутанная в длинную накидку с огромным капюшоном, скрывающим мое лицо, а он был переодет в одежду обычного крестьянина, с выпирающим сзади накладным горбом, с палкой в руке. Я даже не сомневалась, что эта палка могла бы оказаться грозным оружием в его руках. Он вывел меня из темницы на рассвете, а не вечером, как сказал Морган. Стража сопровождала нас, но держалась поодаль, все переодетые в простолюдинов, кто-то с вьюками на спине. Но я видела, как оттягивается ткань просторных штанов с одного бока, под тяжестью мечей, спрятанных под ними и прикрытых длинными льняными рубахами.

Я все еще не могла прийти в себя. Не потому что меня хотели сжечь, не потому что вся продрогла в мокром платье, а потому что не могла понять, что со мной происходит, где я на самом деле и кто я. Перед глазами все время стоит горящая машина, ручейки огня, приближающиеся ко мне, и Миша, лежащий навзничь на снегу, раскинув руки в стороны. И я не знаю, что из происходящего на самом деле правда. Что мне снилось или казалось, а что было на самом деле. Сошла ли я с ума или с нами со всеми происходит что-то неподвластное человеческому восприятию. И меня швыряет из одной реальности в другую.

Когда Морган пришел ко мне в темницу… мыслями я все еще была там, возле горящей машины, возле своего мужа, живого или мертвого. Я видела его там настолько отчетливо, настолько ясно, что казалось, протяни я руку, то смогла бы коснуться его пальто, смогла бы приподняться и подползти к нему, несмотря на боль во всем теле. А потом все исчезло, и я вновь оказалась у столба… а в душе все перевернулось, заныло, засаднило от страха, что я здесь… а кто поможет Мише там? Что сейчас происходит там? И, увидев лицо герцога, сошла с ума окончательно, потому что такое сходство не могло быть даже у близнецов. Так может быть похож человек только на самого себя, но… но ведь он – это не мой муж, и если с моим разумом что-то происходит, то в Ламберте его собственное сознание, и с ним все в полном порядке. Тогда как все это объяснить? Как со всем этим смириться и оставаться в своем уме?

Как же мне хотелось закричать от облегчения, увидев его живым, а потом так же захотелось разочарованно застонать – живой Ламберт, а Миша… Миша там один в снегу, к нему подбирается огонь, и я ничего не могу сделать. Ничего. Я застряла в этом проклятом мире, в этом чужом теле и… с чужим мужчиной, сводящим меня с ума своим сходством с моим мужем. Заставляющим меня изменять ему снова и снова. Мысленно и физически, предавать себя и его, ища оправданий в их похожести.

А тело млеет от ласк, дрожит и трепещет, ноет от страсти и возбуждения, и я ненавижу его, ненавижу каждый кусочек своей плоти, так постыдно вибрирующий от прикосновений герцога, ненавижу напряженные соски, жаждущие его губ, ненавижу сведенный истомой живот, влагу, текущую между ног, и дьявольски острый оргазм, пронизавший так сильно, так необратимо болезненно ярко, что ненависть стала чернее и обожгла все внутренности. Мне хотелось сопротивляться, но я устала сама от себя, устала от этого непонимания и от того, как разрывает на части от любви… и я не знаю к кому. Не знаю, за что мне это мучение и наказание оказаться в этом мире и в этом теле и испытывать эти эмоции по отношению к тому, кто мне совершенно чужой и жесток ко мне настолько, что готов был меня казнить.

Люди все еще не разошлись, они толпились на площади. Растеклись по узким улочкам города. И в каждом из них мне мерещился палач с поднятым топором или факелом. Я видела в их лицах приговор, видела такую жгучую неприязнь, что мне становилось страшно – на какую ярость способен человек и как сильно может жаждать чьих-то страданий лишь из-за своих суеверий и страха.

Мы остановились, нам преградила путь толпа, перекрывающая одну из улиц. Люди молча стояли и куда-то смотрели.

– В чем дело?

– Не знаю. Там, кажется, кого-то нашли.

– Кого? Пусть Арон проверит.

– Эй! – один из переодетых охранников окликнул мужчину в коричневой куртке. – Эй, ты! Что там стряслось?

Мужчина обернулся с округленными от ужаса глазами. Его подбородок дрожал, а лицо покрылось испариной и явно не от жары. Утро выдалось очень прохладным, и роса дрожала на листве, а трава покрылась инеем.

– Жуть жуткая. Отродясь о таком зверстве не слыхивал. Не иначе, как сам дьявол пришел из преисподней, чтобы утянуть нас в пекло.

– И что там?

– Дочь кузнеца мертвая на дереве у церкви висит… Ее распяли и гвоздями к веткам приколотили. Упаси меня господь вблизи этот кошмар увидеть. Лишь бы ее другой дорогой повезли.

– Да говори ты уже, трясешься весь и меня пугаешь, – рыкнул на него сэр Чарльз, меняя интонации голоса. – Что с ней не так?

– Ей кто-то волосы вырвал, глаза…. внутренности все…, – мужчина закрыл рот и надул щеки в попытке сдержать рвотный спазм. А я дернулась было вперед, но Чарльз меня за руку удержал.

– Куда?

– Может, жива она, может, помощь нужна. Может, никто не понимает и…

Начальник охраны герцога повернулся ко мне, и его брови сошлись на переносице, пальцы сильнее сдавили мою руку под локтем.

– Если кто-то узнает вас – вы здесь и умрете, ясно? Они вас на лоскутки разорвут! А потом герцог разорвет на лоскутки меня!

И словно в ответ на его слова послышался дикий крик.

– Это ОНААА! Это сука Блэр! Воскреслаааа, и как бабка ее, пришла жизни наших детей отнимать.

– Так помиловали ж ее, вот и начала убивать.

– Помиловали, потому что не Блэр это была. Блэр сожгли давно. Глупости говорите. Какой-то извращенец Марьям убил. Ляжками голыми светила, когда в поле ходила, парней заманивала, вот и отомстил кто.

– Это не месть! Это лютое зверство. Зачем волосы вырывать и глаза выдергивать… зачем ее всю вот так кромсать? И подвесили потом? Ведьмааа это сделала! Красоту ее себе забирает. Вот почему у ведьм цвет глаз меняется. Она их у других ворует! Глаза!… И кровь выпивает, и плоть жрет, чтоб всегда молодой быть.

У меня все похолодело внутри от этих ужасных предположений. Я вспомнила лицо свое перед зеркалом и то, как глаза мои цвет меняли. Или мне казалось… Не может ведь на самом деле… Бред это все! Маньяк какой-то, псих среди них. Просто им сил, навыков не хватает, знаний. Только меня это не спасет… прав Чарльз, едва узнают, раздерут на куски.

– Думаешь, она это была?

– Уверен, что она. Бернард, который крикнул, что узнал ее – сегодня в хате своей ночью сгорел. Едва с казни пришел и заполыхал. Говорят, кто-то дверь завалил и поджег. А окна узкие… Бернард, сам знаешь брюхо во какое… не смог вылезти. Так и поджарился.

– Страсти-то какие.

– Я слыхал, герцог с королем повздорили. Из-за ведьмы, видать?

– Черт его знает из-за чего.

– Говорят, король ее сжечь хотел, а герцог наш помешался на сучке и не дал. Приворожила она его, притянула к себе.

Я на Чарльза посмотрела, а он на меня.

– Герцог наш справедливый. Все ради народа делает. Не помиловал бы он, если б ведьмой была.

– Ты ее видел? Такой красоты не бывает среди людей! Только ангелы и дьяволы могут быть настолько ослепительны. С ума она его свела, окрутила. Он и к жене в первую брачную ночь не пошел, а к ней… Полюбовница она его.

– А тебе почем знать?

– Знаю. Люди зря болтать не станут.

– Это кто тебе такие подробности рассказывает?

– Расступись!

Послышались крики, и толпа начала расползаться в обе стороны, открывая дорогу священнику, идущему впереди, двум стражникам и телеге. Я видела, как бледнеют лица, как сгибаются пополам люди, и их тошнит прямо на мостовую. На телеге везли мертвую девушку. Ее руки раскинуты в стороны, с обрывками веревок на пробитых запястьях. Я в ужасе смотрела на нее и ощущала, как холодеет все тело и ползут мурашки по коже.

– Расступись!

– Да! Это ведьма убила малышку Марьям! Нелюдька! Зверь! Смотри, что сотворила!

– Найти ее надо и самим уничтожить!

Я смотрела на пробитую руку девушки и на тянущуюся по мостовой веревку. Даже не веревку, а тонкую окровавленную тесьму. Я ее где-то видела, но не могла вспомнить, где именно. Телега проехала мимо меня, и все обернулись ей вслед.

Священник читает молитву, а кто-то из детей затянул уже знакомую мне песню, от которой все волоски на теле дыбом встали.