Она странная

Она странная
Ульяна Павловна Соболева

Ричард Малкович приходит на прием к Альберту Стоуну, чтобы разобраться в отношениях с женой. С ней происходит нечто необъяснимое после автомобильной аварии, в которую они попали вместе, и он боится ее потерять, но в то же время его пугает ее поведение. Она то исчезает из дома, то возвращается, не давая ему объяснений. То плачет, то смеется невпопад или разговаривает сама с собой. Малковичу кажется, она сошла с ума и доводит до безумия его самого. Она стала странной…

Ульяна Соболева. Она странная

– Меня зовут Ричард Малкович…и мне нужна ваша помощь.

Он ответил не сразу, какое-то время рассматривал собственные пальцы с очень коротко обрезанными ногтями. Настолько коротко, что кожа на кончиках нависла над ногтями.

– Я знаю, что вам нужна моя помощь. – достал лист бумаги и положил перед собой, сунул простой карандаш в точилку и несколько раз провернул. Это гипнотизировало – то, как грани оранжевого цвета исчезали в дырке, словно она с хрустом пожирала дерево и чавкала, давясь стружкой.

Я пришел к нему без очереди и без записи. Наверное, это нагло, но у меня не было другого выбора. Нашел его номер телефона в ее сумочке. Альберт Стоун. Так было написано на белоснежной визитке черными буквами.

«Я помогу вам пройти через это». Возможно, раньше я бы высмеял ее стремление решить наши проблемы с помощью посторонних, но не сейчас…Сейчас я уже слишком сломлен этой откровенной утопией и согласен на что угодно. Даже на семейного психолога. Ради нее. Ради нас.

– Расскажите о ней.

Его бархатистый голос совершенно не вязался с неприятной внешностью. Словно им управлял чревовещатель. Но мне было плевать, как он выглядит. Я дошел до такой точки отчаяния, что готов был влезть в пасть к самому дьяволу лишь бы понимать, что с нами происходит после той гребаной аварии.

– Она странная. Иногда мне кажется, я ее не знаю. Иногда мне кажется, что она не знает меня. Словно мы совершенно чужие, и никогда друг друга не любили. Два человека, живущие в одной квартире, как соседи…И я схожу с ума от этого равнодушия, доктор. Мне хочется сделать ей больно, и я делаю. Так больно, что потом становится страшно самому…

Я поднял голову и посмотрел на мужчину, сидящего напротив. Он водил простым карандашом по бумаге, нажимая на стержень толстым указательным пальцем, и не сказал мне ни слова. Его жидкие волосы с прямым аккуратным пробором блестели в свете настольной лампы, а очки слегка запотели. Но он их не протирал, хотя клетчатый платок лежал рядом.

Несмотря на отопление, в кабинете Стоуна было довольно прохладно, и из его рта вырывались полупрозрачные едва заметные клубы пара. Я бросил взгляд на окно, в обрамлении темно-зеленых штор, на капли дождя на стекле, а потом – на равномерно раскачивающиеся на письменном столе железные шары. Сам не понял, как зажал их рукой, чтоб перестали издавать звук, от которого вскипали мозги, и мистер Стоун вздрогнул, а потом медленно поднял на них взгляд. Они отразились в его зрачках, все пять железных шариков. И мне показалось, что в этом есть нечто пугающее и неправильное, но я так и не смог понять, что именно.

– Я не знаю, почему она так поступает, доктор. Прихожу домой, а Эбби услышит, что дверь открылась, и бежит к себе в комнату, как от прокаженного, запирается изнутри. Я говорю с ней, а она молчит и даже не смотрит на меня. Она никогда не была такой, моя Эбби…никогда. Стоило мне переступить порог, как она бросалась мне на шею. От нее пахло вишневым сиропом и сексом…да, утонченным и в то же время животным сексом. Я брал ее прямо у порога, прижав спиной к двери. Она была для меня опиумом… и я подыхаю от ломки, мистер Стоун. Вы знаете, что такое ломка? Вы когда-нибудь голодали по человеку?

И в голове вспышками моя Эбигейл. Такая нежная, хрупкая и безумно красивая, с очень маленькими веснушками на кончике вздернутого носа и с синей лентой в волосах… Цвет ночи. Так она его называет. Я протягиваю ей букет полевых цветов, а она задыхается от восторга, обнимая меня руками за шею и лихорадочно дергая воротник моей рубашки. Соскучилась моя малышка. Я и сам изголодался до сумасшествия. Так и вижу ее с растрепанными каштановыми волосами, запрокинутой головой и широко открытым в стонах ртом. Ловит мои губы, чтоб орать в них, содрогаясь от оргазма и утягивая меня в эту агонию вместе с ней. И словно плетью по нервам – а сейчас я не могу даже прикоснуться к ней. Словно опротивел настолько…словно ненавидит меня или боится. Все в одночасье изменилось. Звонит ей кто-то по вечерам. Эбби трубку ладонью прикрывает и говорит так тихо, чтоб я не мог расслышать. А мне кажется, однажды я задушу ее от ревности.

– Я не помню, когда у нас был последний раз секс…она отдалилась от меня. Она даже в ванной запирается изнутри. Я стучу и слышу, как она там рыдает. Что мне делать, доктор? Мы никогда особо в Бога не верили. А сейчас она с Библией не расстается и крест на шею повесила…Свечи жжет и что-то шепчет под нос. Сама с собой разговаривает. Может, в секту какую втянули ее? Не узнаю мою девочку…я скоро сам в чокнутого психа превращусь после аварии этой. Как подменили ее. Я понимаю, что виноват был, я скорость превысил, понимаю, что из-за меня ей по ночам снятся кошмары и она кричит так, что кровь леденеет в жилах. Но я сожалею. Я ужасно сожалею. Неужели так трудно простить? Уже год прошел. Долбаный год она со мной как с чужим.

Смотрю, как он все быстрее карандашом водит по бумаге, рисует силуэт мужской. Я разжал пальцы, отпуская шары, и те быстро начали ударяться друг о друга, и снова взгляд из-под очков, в зрачках мелькает металл.

– Вы любите её?

Первый вопрос за все то время, что я сижу в этом кабинете, выкрашенном в зеленый цвет.

– Люблю…, – отвернулся к окну, – иногда мне кажется, я от любви в психопата превращаюсь. Я не могу ни о чем думать, кроме как о ней. Я работу забросил, с друзьями не общаюсь. Мне кажется жизнь, моя в черное пятно превратилась. Мы больше десяти лет женаты, а я хочу ее до дикости, и меня все еще сводит с ума каждая крошечная родинка на ее теле, каждая кудряшка и запах за мочкой уха ближе к затылку, где волосы растут. Там самый высокий концентрат вишневого сиропа. Только ей больше все то не нужно. Я трогаю ее…а она плачет, доктор. Черт бы ее побрал! Иногда мне кажется, что я способен ее убить, если все это не прекратится и она не придет ко мне…Может, у нее кто-то другой? Я с ума схожу.

Резко встал со стула, и тот с грохотом упал на пол. А я распахнул форточку и увидел в отражении, как Стоун вскинул голову и протер платком лицо.

– Вся надежда на вас…мне больше не к кому пойти.

– Пусть ваша жена придет ко мне.

Я обернулся к доктору и коротко кивнул.

– Конечно, я скажу ей…Не уверен, что это сработает…но я попробую.

Не помню, как оказался на улице, кутаясь в пальто и поднимая воротник повыше. Черт, как неудобно без машины. Когда ее уже вернут из ремонта? Я скучал по своему «немцу» и терпеть не мог общественный транспорт. Ехал в метро и смотрел на отрешенные лица людей. Одинаковое выражение, как у манекенов. Один другого не видит. Иногда кажется, что сквозь меня смотрят. Зомби. Недавно один наглый наркоман грузно завалился на кресло в автобусе, словно нет рядом никого, а когда я толкнул его изо всех сил локтем под ребра, заорал, ублюдок трусливый и деру дал. Черт его знает что ему там показалось Хорошо, что в салоне людей не было, урод бежал прямо по сиденьям, наступая на них грязными ботинками.

Домой все равно ужасно хотелось…несмотря на то, что она там такая…чужая и странная. Все равно к ней тянуло. Просто рядом побыть. Запах ее втянуть. Услышать, как на кухне посудой гремит и, несмотря на то, что мы не разговариваем, всегда мне кофе в чашку наливает или в тарелку обед кладет. Я ем и она. Все молча. Потом свечку ставит на кухне и уходит к себе. А я дую на огонь и смотрю, как тонкая струйка дыма вьется над фитильком. Услышу, кто ее так обработал – кожу живьем сдеру. Эбби слишком впечатлительная у меня. Слишком поддается чужому влиянию. Узнать бы, с кем общается, чтоб ноги сломать и руки заодно. Коп я или нет, в конце то концов?

Повернул ключ в замке, но дверь не поддалась. Попробовал еще раз, но так и не вышло. Подергал за ручку. Что за…и словно лезвием по венам – она, что, сегодня замки сменила? Вот так все просто? Не поговорив со мной? Сел на скамейку, откинув голову назад, ощущая пульсацию в висках вместе с горечью на языке. Твою ж мать, как же я устал. Что с нами, Эбби, детка? Где мы что-то упустили? Почему ты со мной так, а? Мимо прошла соседка с первого этажа. Противная старушенция вместе с худой облезлой оранжевой таксой, которая вечно на меня лаяла. Я вежливо поздоровался, соседка отыгнорила, а вот ее пес принялся тявкать, как и всегда. Она обернулась, окинула меня мутным взглядом, нахмурила косматые брови.

– Хватит, Мувик. Успокойся.

Впервые одернула пса, осмотрелась по сторонам и вошла в подъезд. Ну хоть какой-то прогресс, раньше ее не волновало, что милый Мувик меня как-то люто ненавидит.

Не знаю, сколько просидел на проклятой лавке. Часы на руке стали. Но судя по тому, что машины почти не ездят, уже за полночь. Услышал, как мягко подкатил к дому автомобиль, и обернулся, а потом стиснул челюсти так, что затрещали кости и в зубах отдалось оскоминой. Она приехала с кем-то… Ее привез какой-то ублюдок. Лошок в элегантном костюме и в круглых очках. Тачка дорогая. На жену мою смотрит так, словно это кусок сыра. Зачесались руки съездить по лощенной морде козла. Если зайдет с ней в подъезд, я его похороню. Но она вошла в него одна, как всегда в последнее время демонстративно не замечая меня, поднялась по лестнице – я за ней.

– Эбби, мать твою! Что это за урод?!

Отперла дверь и хлопнула ею у меня перед носом. Но я толкнул ее в бешенстве, двумя руками распахивая настежь и не давая ей повернуть изнутри ключ в замке. Вскинула голову, посмотрела на меня ошарашенно и тут же прошла мимо, чтоб двери закрыть, на ходу набирая чей-то номер. А во мне ярость поднимается волной бешеной. Трясет всего. Или сегодня она поговорит со мной, или катись оно все к дьяволу.

– Да, мам. Я уже дома. Кэвин меня подвез. Да, из конторы по продаже недвижимости. Не знаю…Я еще не готова, наверное. Конечно, приеду к тебе на Рождество. Я тоже очень соскучилась. Да, устала немного. Сейчас в душ и спать. И я тебя люблю, ма. Спокойной ночи. Не переживай, со мной все хорошо. Честно. Да, я схожу к врачу, обещаю.

Да что здесь, черт возьми, происходит? Какая продажа недвижимости? Какой на хрен Кэвин? И почему на Рождество к маме? Это же наш праздник. Семейный.

Я выбил из ее рук телефон и увидел, как она резко отшатнулась назад к стене.

– А вот теперь мы поговорим, и мне плевать, что ты этого не хочешь! Кто такой этот Кэвин?! Ты с ним спишь?!

Стиснул ее запястья со всей силы.

– Рик? – синие глаза широко распахнуты, – Не надо. Пожалуйста. Не надо…

– Да, мать твою, кто ж еще? Или пока игнорила, забыла, как я выгляжу? Ты что продавать собралась? Нашу квартиру? Меня ты спросила?

У нее глаза влажно блестят, и губы дрожат, потом вдруг бросилась от меня прочь, я за ней. Сегодня она не уйдет от разговора. Сегодня мы поставим все точки над «и». Заскочила в свою комнату, но я толкнул дверь ногой и вошел следом за ней. Смотрит на меня, а по щекам слезы катятся, назад отступает к стене. А я на нее иду, и меня трясет от злости и от похоти. Гребаные месяцы ни черта и не с кем. Только ее хочу. До боли, до исступления только ее. Лицо ладонями обхватил и в губы впился яростным поцелуем. Соленые они, такие соленые и мягкие, целую их, и трясет всего от страсти бешеной. Она и не сопротивляется больше, только дрожит сильно и несмело руками мой затылок обхватывает. От нее все так же пахнет вишневым сиропом.

– Маленькая моя, хочу тебя до безумия, до смерти хочу…,– жадно запястья ее целую где следы от моих пальцев остались, – девочка моя…прости меня. Не гони, не отвергай опять. Вернись ко мне.

В глаза ей смотрю, а она лицо мое гладит ладонями.

– Я вернусь… я обещаю. Я так люблю тебя, Рик. Я безумно люблю тебя. Я так соскучилась, так истосковалась по тебе. Думала, смогу… и не смогла.

На руки подхватил и на постель отнес. Она глаза закрыла, и из-под пушистых ресниц слезы катятся беспрерывно, а я остановиться не могу, целую ее, как обезумевший, оголодавший до лихорадки первобытный дикарь. Утром ранним проснулся, а она спит рядом, и на ресницах все еще слезы блестят. А меня распирает от счастья бешеного, что снова со мной она. Все хорошо теперь будет…И ошибся…Она мне солгала.

Пока она быстро одевалась, я метался по квартире и сшибал все, что под руку попадалось. Я рычал и бил стекла кулаками, разрезая пальцы. А она плащ накинула и по лестнице сломя голову побежала. Я за ней, на улицу, и внутри раздирает от понимания – это конец. Ушла от меня. Все же решилась! За что, мать ее? Кто против меня настроил? Какая тварь влезла в жизнь нашу? Выбежал на улицу и увидел, как ее такси быстро от дома отъехало.

– Мать твою, Эбби?! Почему?! Вернись! Я люблю тебя, Эбби! Не бросай меня!

Швырнул вслед комок снега, и на меня в удивлении обернулся прохожий.

– Что смотришь? Отвернись урод и иди куда шел.

Вернулся домой, пока поднимался, соседский пес из-за двери рычал, и я пнул в нее с кулака так, что стена затряслась. Раздался скулеж, и псина затихла. Я прикрыл за собой дверь, прошел по квартире, переступая через сломанную мебель и осколки стекла. Сел на нашу постель, а потом рухнул на спину, чувствуя, как от простыней все еще пахнет нашим сексом и стонами…Воспоминания сменяли друг друга кадрами, а я глотал слезы агонии и сжимал руки в кулаки. Потерял мою девочку…не знаю почему, но я ее потерял. Только я не отступлюсь. Малковичи не сдаются.