Огненный омут

– …Говори… Я внимательно слушаю, – страстно шептал он в перерывах между поцелуями. – Так, варвар и… – его губы сомкнулись вокруг напрягшегося соска Эммы.

– Мне все равно… – пролепетала она глухим голосом, словно издалека, выгнулась, задыхаясь, и крепко обняла Ролло.

Все негодование куда-то улетучилось, и она растворилась в его страстных объятиях, моментально став покорной и ласковой.

Эмма скоро полюбила эти полные страстного бреда соития. Сейчас уже и не верилось, что когда-то ее пугала близость с мужчиной, и она теряла сознание, едва Ролло касался ее. Теперь Эмма сама летела ему навстречу, шальная и горячая, ослепленная любовью и страстью.

Однако их отношения всегда были противоборством, и даже сейчас, уступая, она жаждала подчинения. Лишь чудовищная сила Ролло, его удивительная нежность брали над ней верх, доводили ее до исступления. Он видел это и наслаждался ее отзывчивостью, восхищался ее готовностью принять все и вся. За свою жизнь он познал немало женщин, желал и получал их, но когда эта маленькая фурия вдруг становилась столь ласковой и податливой в его руках, он просто терял голову, забывал обо всем, что было у него до нее, упивался ею, любил ее, видел только ее, удивляясь собственной нежности и терпеливости, страстному желанию дать ей изведать еще больше, изумить, завлечь, восхитить…

И он ласкал ее, целовал, испытывал радость ее откровенной восторженности, терял голову от трепетных содроганий и криков, которые потрясали это нежное тело, захваченное порывом страсти, клокотавшей и в нем, даря изумительную по своей силе сладость.

Они так и заснули, прижавшись друг к другу, при мерцающем свете горящих в огромном камине поленьев.

Настали летние дни, ясные, погожие, с ночными грозами и теплой благодатью днем. На полях ровно всходила пшеница, ожидался небывалый урожай яблок, возросли удои молока. Нормандцы разводили особую черно-пегую породу коров, которая считалась особенно удойной и которую уже даже франки называли нормандской.

В Руане и новых крепостях Нормандии нередко можно было увидеть торговцев, ибо при хорошей погоде и в мирное время торговля всегда расцветала. По охраняемым нормандскими воинами дорогам гнали сильных местных лошадей, тонкорунных овец, рогатый скот, везли фуры с солью, бочонки с сидром. Везли и ценные металлы – а таковыми являлись все. Часто можно было видеть вереницы возвращавшихся в Нормандию беженцев, впрягшихся в нехитрые возки со скарбом.

Жители Руана с интересом следили за отношениями между своим господином и его христианской избранницей. И не потому, что норманны редко брали в дом местных женщин, а потому, что мало кто возвышал их до уровня законных жен. Ибо в глазах северян их соотечественницы были более достойными партиями, так как, по языческим представлениям, вели свое происхождение от древних богов. И хотя на такую женщину нельзя было поднять руку или подчинить силой, но и дети от гордых северянок несли в род частичку божественной крови. Ролло же во всеуслышание объявил, что его законным наследником станет ребенок от рыжей христианки.

Когда Ролло только женился, многие твердили, что эти двое не уживутся долго вместе, ибо слишком различны были их взгляды и верования. Это сделало пару объектом почти болезненного внимания как соратников Ролло, так и местных франков. Сплетни о размолвках нормандской четы ползли по городу. Говорили, что рыжая госпожа не оставляет своих попыток влиять на правителя. Прежняя жена Ролло никогда так себя не вела. И конунг, важно уверяли норманны, скоро прогонит христианку.

Судачили и о высоком родстве Эммы с правителями франков, которые, однако, не спешат открыто признавать ее. Но время шло, отношения между супругами не портились, а чувство, казалось, только укреплялось.

Ролло часто уезжал, а когда возвращался, то непременно прежде всего спешил к Эмме. Она восседала подле него, величественная и прекрасная, а когда выезжала в город из дворца, за ее носилками бежал народ, все громко кричали и прославляли госпожу.

Эмма была счастлива, получая все эти почести и купаясь в восхищении толпы. Она полюбила в Ролло мужчину, а не правителя, и, добиваясь его, думала о нем скорее как о варваре, с которым когда-то бродила по лесам Бретани, но не как о конунге, брак с которым вознесет ее так высоко. По своей натуре Птичка, не была честолюбива, но, стремясь к всеобщему вниманию, привыкшая к восхищению толпы, быстро вошла во вкус положения жены правителя, получая удовольствие от почестей и роскоши, которой окружил ее Ролло.

У нее были свои удобные покои, свои пажи, свои кравчие, свой сенешаль, был и целый отряд викингов-охранников и, по крайней мере, около тридцати личных слуг и рабов. Ближнюю свиту новой госпожи составляли специально подобранные женщины, своего рода фрейлины, частью франкские жены, частью – скандинавки. И все они дивились ее смелости перед мужем, когда она вдруг дерзко в чем-то противоречила Ролло, смела кому-то протежировать без его дозволения, карать или миловать. Однако эта юная девочка-госпожа уже хорошо понимала своего мужа и знала, что, добившись любви такого могущественного человека, она и сама приобрела часть этого могущества.

А их ссоры… Боже правый, Эмма сама не понимала, как получается, что, несмотря на всю любовь и нежность, между ними то и дело происходят перепалки. Случались меж ними и дикие сцены ревности, когда Ролло требовал, чтобы Эмма прекратила напропалую кокетничать, а она, в свою очередь, требовала, чтобы он услал из Руана его прежних наложниц с детьми. На что Ролло отвечал, что эти дети – его кровь и плоть. И они будут жить там, где он прикажет, нравится это его Эмме или нет. Что же до былых любовниц… Ролло даже удивлялся: он и имен этих женщин уже не помнил.

Эмма все же настаивала, а порой и наступала на мужа, сжав кулаки, – чем веселила и смешила его. Тогда она обижено запиралась в своих покоях, а он врывался к ней, выбивая двери и круша мебель. А потом оставался у жены на ночь. Ибо, несмотря на все противостояние, эти ссоры только сильнее разогревали их ночи, возбуждали страсть, ибо натуре Ролло, и Эмме необходима была борьба, чтобы полнее ощущать жизнь.

Порой, когда во дворец правителя прибывал епископ Франкон, они с Ролло и Эммой допоздна засиживались за трапезой со множеством изысканных блюд. Вышколенные слуги расставляли свечи и аромат воска смешивался с запахом свежести после легкого нормандского дождя.

Эмма обычно восседала рядом с мужем, вслушиваясь в словесные баталии Франкона и Ролло. Епископ убеждал язычника, что негоже такому могущественному правителю оставаться идолопоклонником, когда главная его задача – укреплять положение государства. А этой цели можно достичь быстрее, если уравняться с соседями прежде всего верой. Тогда все правители будут видеть в нем ровню.

– Они и так не слепы, – ковыряя ногтем в зубах, лениво перечил епископу насытившийся Ролло. – Во мне есть сила, с которой нужно считаться. Вон послы из Англии привозят мне послания от своего короля. Граф Бодуэн Фландрский заключил со мной перемирие на десять лет. А люди из Кордовы, которые поклоняются Магомету…

– Молчи, молчи! – взмахивал руками и начинал неистово класть кресты Франкон. – Во имя Отца, Сына и Святого Духа!.. Мне горько сознавать, Роллон, что ты скорее объединишься с еретиками-мусульманами, нежели со своими соседями франками. А твой казначей – вообще иудей, а…

– А мой советник по составлению новых нормандских законов – именно ты, христианский священник. Как видишь, я не брезгую общением ни с одной из религий, и это только приносит мне пользу. Ибо каждый из вас силен в чем-то одном, я же использую каждого по назначению. У мусульман я закупаю оружие, у христиан-фризов – сукно, франкские каменотесы возводят мне укрепления, а мои соотечественники несут военную службу. Так что я всем доволен и мне незачем о чем-то молить вашего Христа. Пусть он мне только не мешает, а с остальным я управлюсь сам.

Эмма молчала, переводя взгляд с одного собеседника на другого. Ролло, уставший за день, расслабленный едой и вином, порой глядел на нее и мягко улыбался. Франкон изысканно объедал каплунью ножку. Ценнейшие перстни поблескивали на его холеных пальцах. Церковные богатства нормандского примаса весьма возросли при власти Ролло, и Франкон чувствовал бы себя вполне счастливым, если бы не знал, что этот варвар готовится к новым завоеваниям. Ролло к этому побуждала воинственная религия северян. Епископ опять заводил речь о том, что Ролло куда больше смог бы сделать для своего края, если бы не разжигал войны с христианами.

Конунг небрежно отмахивался. Почему он должен думать о мире, когда сами франки воюют между собой?

Епископ не нашелся, что ответить. В Руане знали, что на Луаре Эбль Пуатье ведет нескончаемые войны с Адемаром, графом Ангулемским; Фульк Анжуйский, по прозвищу Рыжий, враждует с Тибо Турским; на грани войны и отношения между дядьями Эммы герцогом Робертом Нейстрийским и королем Карлом Простоватым. Да, франки воюют, ослабляют себя междоусобицами, в то время как власть Ролло крепнет. И этот варвар не скрывает, что ждет своего часа, когда пойдет большим походом на франков, ибо не отказался от намерения однажды стать главой всех земель Франкии.

– Ты очень честолюбивый человек, Роллон, – вздыхал епископ.

Конунг дерзко улыбался, но серые глаза цвета холодного моря его северной родины оставались серьезными.

– Только честолюбивые люди получают то, что хотят.

– Никто не в силах достичь невозможного, – неопределенно отвечал Франкон.

Он бросал украдкой взгляд на гордое лицо и мощный торс Ролло. Порой и Франкону казалось, что этому варвару под силу совершить невозможное. В нем жил дух Аттилы и Теодориха, а Франкон читал в анналах, сколь многого они достигли и какую память оставили в веках. И он, Франкон, считал, что должен сделать все возможное, чтобы остановить Ролло, не допустить нового нашествия. И в этом рассчитывал на благоразумие Эммы.

Молодая женщина сидела между ними, нарядная и красивая. Франкон видел, как сияют глаза Ролло, когда тот обращает взор на жену. Она очень изменилась, повзрослела за последнее время. Сейчас, когда волосы ее были высоко зачесаны и уложены короной, удерживаемые обручем с невысокими зубчиками, Эмма выглядела, как настоящая королева.

Поклонник всего прекрасного, епископ не мог не воздать ей должное и отмечал у этой девочки врожденный вкус, умение выбирать одежду и украшения. Сейчас на ней было широкое одеяние цвета топленого молока с вышитыми по подолу и на рукавах узорами в виде дубовых листьев, фактурой напоминающие тонкую резьбу по дереву. Длинные ажурные серьги изящно покачивались при повороте головы, отбрасывая легкие лучики на щеки и длинную шею молодой женщины. Она выглядела прекрасной и цветущей, беременность отнюдь не портила ее, а уже выступавший под складками платья живот только умилял и придавал ее девичьему облику нечто трогательное.

Неожиданно стукнула дверь, вошел стражник, сообщив Ролло, что прибыл его посланник. Ролло поднялся, вмиг превратившись из расслабленного, лениво-сытого зверя в напряженного, увлеченного охотой опасного хищника. Вышел, даже не попрощавшись, а Эмма с тревогой поглядела ему вслед. Она уже знала, что следует за такими поздними визитами и такими новостями. Ролло теперь или придет к ней поздно ночью, либо может не прийти совсем, и она лишь услышит дробный топот копыт под окнами. Она уже привыкла к его отлучкам.

Эмма любила Ролло как мужчину и мужа, но испытывала и огромное уважение к его мудрости и силе правителя. Во власти он был упрям, безжалостен, неуступчив, решителен и настойчив. Он был милостив к тем, кого признал и возвысил, но его гнев заставлял трепетать любого, кто выходил из повиновения. Казни не были редкостью в Руане, а Ролло порой приходил к Эмме в опочивальню весь пропахший запахом пыточной, и она брыкалась и ругалась, не желая принимать его. Порой, когда он устало засыпал, едва его голова касалась подушки, Эмма разглядывала мужа. Во сне черты его разглаживались, становились безмятежными, спокойными. Порой же он хмурился во сне, и лицо его обезображивалось жестоким, почти звериным оскалом.

– Жги! – выкрикивал он во сне, и Эмма вздрагивала, отшатывалась. Тогда она ласково проводила рукой по его лицу, словно стирая оскал зла, и Ролло успокаивался.

– Эмма… – негромко бормотал он, и властным, бессознательным жестом притягивал ее к себе.

Эмма вспоминала эти мгновения и мягко улыбнулась. Она понимала, какой человек ее муж, поэтому, хотя порой и вела себя дерзко и неуступчиво, но в душе хотела облегчить его жизнь, привнести в нее радость. И пока у нее получалось.

Франкон же надеялся, что эта девушка может поспособствовать тому, чтоб удерживать Роллона подле себя. Кажется этого должна была хотеть и сама Эмма, однако став его женой, она все больше склонялась к тому, чтобы не вмешиваться в те его дела, которые касались отношений Ролло с соседними правителями. И Франкон понимал почему так: Эмму задело холодное равнодушие, с каким ее вельможная родня отнеслась к ее браку с правителем Нормандии. Они до сих пор даже не желали признавать свое родство с Эммой и в их владениях ее не именовали иначе, как нормандской шлюхой.

Франкон поднялся из-за стола и прошелся по покою, окидывая его взглядом ценителя красоты. Эта девушка, безусловно, выбрала самые благоустроенные строения старого Руанского дворца. Окна ее комнат выходили в тихий садик клуатра, где цвели примулы и ноготки и слышалось тихое журчание недавно починенного фонтана. Окна были двойными, образуя полукруглые ниши, разделенные, по романской традиции, посредине витой колонной. Над головой выгнутые арки складывались веерным сводом, а сочленения их были украшены ярким орнаментом. Дощатые полы покоев были тщательно выскоблены, бронзовые светильники умело расставлены, возле резных кресел лежали меховые коврики. Вся мебель украшена резьбой, будто оплетена тонким кружевом.

Взгляд Франкона остановился на нише в углу, где возвышался аналой из дорогих пород черного дерева, называемого эбеновым, над которым висело старинное распятье из потемневшего серебра. И одновременно с этим непременным атрибутом покоев христианки внимание епископа привлекли богатые языческие ковры, какими Эмма увесила стены своих апартаментов. Длинные, с цветной каймой, они украшали белые стены, и сейчас, при свете множества свечей, казалось, что фигуры воинов на них словно бы двигались. Воины были с выступающими бородами, круглыми щитами, ехали верхом и шли куда-то рядами – типичные викинги. А меж ними яркими красками выделялись языческие боги: крылатые девы-валькирии с мечами; Тор, вкладывающий руку в пасть волка; вороны Одина и, наконец, сам одноглазый владыка скандинавского Асгарда[12 - Асгард – небесный чертог, в котором обитают боги скандинавов.] на восьминогом коне.

Франкону стало не по себе, оттого, что жилище его духовной дочери украшают подобные языческие изображения. Он вернулся к Эмме.

– Итак, дитя мое, как ты относишься к завоевательным планам своего супруга?

Эмма коротко вздохнула, отрываясь от своих мыслей. Глядя на епископа, пожала плечами.

– Думаю, ваше преподобие, вопрос чисто риторический. Я сама была когда-то жертвой такого набега и не могу вспоминать о нем без содрогания. Однако вы понимаете, что Ролло вряд ли прислушается к моим словам, даже если я брошусь ему в ноги и начну молить, чтобы он остановился на достигнутом и повесил на стену меч.

Франкон плохо представлял, как эта горделивая красавица будет валяться в ногах Ролло.

– Дитя мое, ты не должна воспринимать все, что я тебе говорю, как глас трубы, зовущей к бою. Однако не забывай, девочка, что умная жена всегда найдет способ влиять на мужа, разыщет тропинку к сердцу избранника и добьется своего. И не в Совете воинов, где ее слабый голос никто не услышит, а там…

И Франкон указал перстом в сторону дубовой лестницы, ведущей наверх, в опочивальню.

Эмма смущенно опустила ресницы, поджала губы, скрывая невольную улыбку. Что мог знать о любви этот толстый одинокий старик, посвятивший себя Церкви и религии?!

– Я смирился с вашим языческим браком, – монотонным голосом спокойно продолжал Франкон, искоса поглядывая на тканое изображение Тора на ковре. – Но я знаю, как многого ты можешь добиться, Птичка. Ведь ты убрала со своего пути Снэфрид, женила на себе Ролло, ты поднялась от положения рабыни до законной правительницы. Теперь же, чтобы как-то оправдать греховность вашего союза, ты должна влиять на супруга, дабы он думал о мире и союзе с франками, а не о новом походе.

– Кажется, вы несколько преувеличиваете мои силы, преподобный отче. А что касается набегов Ролло на христиан… Безусловно, я сделаю все, что в моих скромных силах, однако учтут ли это правители франков, которые и по сей день стыдятся открыто объявить меня своей родственницей?