Письма самому себе

Побольше прыжков выше головы, только играючи, и как будто так и надо, а не с усилиями и надрывом.

Побольше деловитости. Как хлопочут хозяюшки на кухне.

Побольше тоски. Хорошо, если чего-то не хватает – сразу есть о чём говорить, а не просто молча парить в мягких объятьях абсолютного довольства.

Слушать себя. Где-то послабления себе давать, где-то демонстрировать железную дисциплину. Короче, чувствую я, что просто так другим не объяснить, где и как найти страну муз.

Отправляйтесь в путь на поиски себя.

***

Теперь-то я знаю, что кроме меня здесь никого нет и не будет. Кто-то что-то скажет – ну и скажет. Я смотрю на себя со стороны, и больше не позволю кому-то другому говорить от моего лица. Особенно такие вещи, которые меня опустошают.

Примечание: Курсивом выделентекст автора, обычный шрифт – текст Антона, Жирным – текст Музы, Подчёркнутым – рассказ героев, придуманных Антоном, от первого лица.

Письма

Антон снова был в городе Ё. Он даже виделся с Л., и мир после этого не перестал существовать. Он уже сам раскрасил свою пустоту. Он уже вышел из головокружения разделенности, из пелены. Пепел к пеплу.

Отчего такой восторг? Подумаешь – новостройки и расписанные граффити заборы, отделяемые золотистым туманом из замёрзших, колючих капель воды.

Но эти маленькие стрелы жалили, впрыскивая сладкий яд, с пушком и невероятным ароматом. Антон знал, что это любовь. О любви и персиках им было сказано немало. И то, что любовь пахнет персиками, и то, что персики были созданы Богом как воплощение совершенства, и о том, что это цвет городских зорь.

Чувства, спрятанные глубоко, замороженные подо льдом, просыпались. Хотелось глотать индустриальный воздух Ё. И что здесь такого особенного?

Говорят, что любят не за что-то, а просто так.

Чёртовы персики.

Я прибавил шагу. Огромная головоломка разворачивалась. А сердце, вторя шагам, ускоряло стук, и не хватало воздуха, чтобы дышать, казалось, что воздух не внутри, в лёгких, а под ногами.

Дальше – сесть на знакомый автобус. За окном растрескается сумерками морозный март. В автобусе пахнет газом. И, хотя тусклые лампы лишь немного обгоняют сгущающуюся ночь, мне до безобразия светло.

Во рту пересохло от волнения. Все эти сны и изрешеченная ими, изодранная в клочья, истекающая соком музыки, реальность, гнали в то место, где я однажды жил.

Мне было тесно в теле. Весь выбор заключался в отказе от выбора. Все соки уходили в горние высоты и на алтари муз.

Автобус тем временем мял колёсами снег знакомого района города. Выкидыш больного воображения? Даже если найду нужное, что буду с ним делать?

В руках – блокнот с набросками, как чужой, как музейный экспонат. Что в нём такого особенного? Он источал свет, как и талый пол автобуса.

Ночь наступила бесповоротно.

«Я спокойно отношусь к крушению моих иллюзий. Может быть, даже, с благодарностью. Ведь с каждой парой разбитых розовых очков, я становлюсь чуточку ближе к пониманию истинной природы мира и сущности людей. Разбиваются не только розовые очки, часто разбиваются так же серые, чёрные и коричневые стёкла. Но сейчас всё во мне трепещет от мысли, что какая-то большая тайна может раскрыться».

Конечная. Антон вышел из пустого автобуса в морозную тишину и побрёл к дому, в котором когда-то жил. Почтовый ящик был набит письмами. Антон оттуда переложил их в рюкзак. Теперь прочь из подъезда, пока не разрыдался от ностальгии. Любопытство кусало за бочок, но Антон не открывал рюкзак и не оглядывался назад, как будто от этого станет каменной статуей. И только оплатив проезд в обратном направлении, он устроился на мягком сиденье в самом углу и приняться за чтение.

Украденный смех

Наверное, настоящее одиночество – это когда у тебя не осталось даже воображаемых врагов, потому что они все подохли.

Письмо Музе

Я пишу тебе, муза, потому что каждый раз, когда слова пропадают, я, как маленький ребенок, боюсь, что они никогда не вернутся. Я плачу под кроватью, и читаю детские молитвы словесному богу, я зажмуриваю глаза, представляя, что когда я открою их, все станет как было – слова окажутся там же, где и были до того, как исчезли.

Душа рвется от любви каждую секунду, когда пальцы касаются букв, когда мягко струятся целительные звуки. Это удовольствие, которое нельзя ничем заменить и никак переделать. Это источник моего вечного блаженства.

***

А смех просто стал странным. Я боюсь что никогда больше не смогу смеяться так, как раньше – без скептичной оглядки на причину и суть смеха.

Письмо Антону

Дорогой Антон! Смех – это всего лишь спазм дифрагмы, вызванный шероховатостью описаний, наложенных на реальность, как детские ползунки на взрослого человека, или одни ползунки на другие. Или как один взрослый человек на другого в неудобной для обоих ситуации. Так что, не беспокойся об этом.

Я передала твою жалобу небожителям. Вот, послушай, что по этому поводу сказал месяц.

Вышел месяц из тумана,
Вынул suffer* из кармана:
«Буду резать, буду бить,
Твоё Эго в фарш крошить!»

Ночь жестока, ночь бесстрашна,
Miсяця в тебе плювати**,
Облака клубятся кашей
В голове твоей. В кровати

Usted se acuesta como una mierda.***
Вспоминая неудачи
Ты дрожишь как лист под пледом,
Жалкий, стрёмный, чуть не плача.

Накрутился до абсурда,
Всё плохое вспоминая,
Половину ты придумал.
Nani mo wakaranai.****

Diese erschreckende Tatsache*****
Но надеяться ты смеешь:
Чем твоёго страха запах,
Утро будет мудренее.

* (Англ.) Страдать
** (Укр.) Месяц в тебя плюёт
*** (Исп.) Ты лежишь как кусок говна
**** (Яп.) Ничего не понимаю
***** (Нем.) Это пугающий факт