Дорогие мои старики

над лодочкой утлой —
и с каждой минутой
душа твоя будет печальней.
Плечами
почувствуешь холод беды незнакомой
и вспомнишь, что дома
все птицы ночные кричали…
Ныряй!
Окунайся в запретную темень
обветренным телом,
рассветная дева.
Зеленый огонь обожжет твои ноги,
и брызги в тревоге
скользнут по щекам…
Кукушка, считай!
Считай все слезинки колдуньи умытой,

что в этот ручей
в свете ранних лучей
скатились по зелени трав перевитых
из детских очей…
Горячей! Горячей
огонь разгорается желто-зеленый,
зеленого меньше, но больше огня —
и слезы не гасят костер разожженный…

На площади
в городе
ведьму казнят.

Одиночество

Стареет аист.
Дерево растет,
гнездо приподнимая к небу,
и урожай сменяет недород,
и в быль перерастает небыль.
И женщина стареет, и слеза
плывет своей привычною дорогой,
и не смахнуть с усталого лица
сеть времени. И светится убого
в ночи пустынной старенький «Рекорд»,
и в этом свете, медленном и странном,
мерцает женщина… Но гаснет за экраном
заемной жизни голубой узор.
А ночь, пространство сжав до пустоты,
плывет все дальше, медленно и скучно,
но наконец на смену ей тщедушный
встает рассвет из дебрей темноты.
И нужно жить среди забот дневных,
а женщина все смотрит за ворота,
где старый аист парой крыл тугих
все машет и, готовясь к перелету,
знакомит с небом малых аистят,
их крылышки беспомощно свисают,
но в каждом аистенке виден аист —
и их глаза загадочно блестят…

Проводы

Спасенный эхом, звук вернется,
но здесь его уже не ждут —
уже захлопнуто оконце,
и лишь ольхи недужный прут,
быть может, на ветру качнется…
Следы к дороге приведут.

Уже телега отстучала,
и безразлична вновь трава,
лишь у дощатого причала
волна качается едва.
Потом и речка замолчала,
отговорив свои слова.

А там и лодки след растает,
и, завершая долгий круг,
звук, ставший эхом, перестанет
тревожить, наконец, мой слух…
А дальше – тишина пустая.
Да время валится из рук.

Засуха

Умирает колодец.
Охрипшее горло его
обложил душный мох, как налет при ангине.
И пустым возвращается к небу ведро —
ничего, кроме солнца в безжалостной сини.

И расплавленный воздух стекает на дно,
выпивая последнюю влагу колодца.
Но со дна – если вверх посмотреть, как в окно, —
видно: в небе звезда не погасшая бьется.

«Олень склонился над рекой…»

Олень склонился над рекой —
рога, как взрыв над головой, —
и пьет неторопливо.
Не потревожьте водопой,