Пленный лев

– Спасая человека из пламени, я не ожидал навлечь на него такое обхождение! Я отказываюсь служить варвару!

– Возьми свой меч, – повторил Генрих, обезоруженный уверенным спокойствием Джеймса. – Завтра потолкуем об этом.

– Меч свой я возьму не ранее, как уверившись, что жизни этого человека не грозит никакая опасность, – сказал Джеймс.

– Без угроз, сир! Я не даю никаких обещаний, – отвечал Генрих с гордостью, но слова эти были заглушены сильным кашлем, и Бедфорд, положа руку на плечо Джеймса, проговорил: – У него лихорадка, он взволнован, пожалуйста, не раздражай его более. Возьми меч и вели вынести из лагеря своего шотландца.

– Нет, – сказал Джеймс, слишком оскорбленный, чтобы согласиться на какую-нибудь сделку, – если твой брат по собственной воле не дарует жизнь этому человеку, значит, я для него – простой пленник… но не товарищ по оружию…

И он вышел в сопровождении Малькольма. Следующий день ни в чем не изменил намерений Генриха. Временами на него находило непреодолимое упорство, и он не упускал ни единого представившегося случая отомстить шотландцам за смерть своего брата Кларенса под предлогом, что те подняли оружие против своего короля. Сам Бедфорд думал, что пленник будет в безопасности лишь в том случае, если его унесут подальше от короля, что было трудно исполнить, потому что Патрик лежал в палатке Джеймса, находящейся слишком близко от палатки Генриха. К тому же, если Бедфорд с Марчем и сговорились бы вместе спасти больного, большая часть солдат армии заподозрила бы Джеймса в предательстве, узнав, что из его палатки тайком вынесли шотландца.

К тому же пленный был так изнурен, состояние его было так опасно, что перенести его с места на место было немыслимо.

Трудно описать все мучения, испытываемые Малькольмом в это время. Один вид Патрика совершенно перевернул все его мысли: перед ним воскресло воспоминание о Гленуски, опекун и Лилия живо представлялись ему всякий раз, как губы больного бессознательно повторяли их дорогие имена. В его воображении воскресал Холдингхэм и Святой Эбба с Лилией на утесе, поджидающей известий от своего возлюбленного рыцаря – рыцаря, которому брат ее обещал уступить все свое состояние, а теперь по его милости рискующего подвергнуться унизительной казни! Ах, не лучше ли было бы умереть вместо Патрика, чем быть вестником такого ужасного события!

Тысячи мыслей роились в его голове: не было ли все это наказанием не только за измену своим обетам, но и за множество прегрешений, сделанных им за последнее время? И будет ли он когда-нибудь счастлив, если Патрик умрет, а Эклермонда силой сделается его женой? Не лучше ли было тут же поклясться, в случае выздоровления Патрика, возвратиться к прежним своим намерениям?

Малькольм чуть было не произнес этой клятвы, как образ Эклермонды снова смутил его, – он почувствовал, что не в силах добровольно отказаться от нее!.. И чтобы заглушить свою совесть, он дал себе клятву, если Патрик выживет и Эклермонда станет его женой, устроить в Шотландии на свои средства обитель для обучения юношества, как желал того король Джеймс.

Глава II. Последнее путешествие

На следующий день жара стояла невыносимая. Обедню отслужили в походной церкви, находящейся постоянно при Генрихе.

Английский король присутствовал при обедне; войска его выстроились во фронт, готовясь к смотру перед походом. Вся армия, в полном вооружении, сверкающем под яркими лучами солнца, весело и доверчиво готовилась встретить любимого монарха, всегда успешно водившего их в бой.

Один только рыцарь был без оружия, и рыцарь этот был шотландский король. В простом замшевом полукафтанье, с закинутым на плечи плащом, но без оружия, он, со сложенными на груди руками, ожидал окончательного решения короля.

Через несколько минут появился король в самом блестящем вооружении, и, лишь только он вложил ногу в стремя поданной ему лошади, со всех сторон раздались несмолкаемые крики:

– Да здравствует король Генрих!

Король сделал несколько шагов по направлению к знамени, но вдруг поспешно схватился за луку своего седла, пошатнулся и непременно бы свалился с лошади, если бы Джеймс не подбежал к нему на помощь.

– Ничего, – сказал Генрих, – оставь меня…

Слова замерли на его губах, он схватился за бок, выронил поводья, глубоко вздохнул, и ужасное страдание отразилось на его утомленном лице. Короля осторожно донесли до палатки, и положили на только что оставленную постель.

– Развяжите кушак, – сказал он и с улыбкой прибавил: – Перси слишком стянул его.

Действительно, Перси, снаряжая его, сильно стянул кушак, но все равно платье ему было так же просторно, как скорлупа на прошлогоднем орехе!

– Отправляйся вперед, Джон, с войсками… – говорил он, тяжело дыша, – мне надо пустить кровь… Я догоню вас на носилках.

– Варвик, Солсбери… – начал было Бедфорд.

– Нет, нет! – решительно сказал Генрих. – Или я, или ты! Если бы только у меня хватило сил! Но тут в боку что-то засело, мешает сесть на лошадь и говорить. Отправляйся сию же минуту, тебе известна моя воля, я догоню тебя!..

Противоречить было немыслимо: всякое возражение увеличивало его нетерпение, а вместе с ним и страдания. Бедфорду ничего не оставалось, как покориться и взять в свои руки бразды правления.

– Ты сможешь остаться с ним? – обратился Джон к шотландскому королю.

– Не прямая ли это моя обязанность? – ответил тот.

– Не сердишься ли на него? – спросил Бедфорд. – Я с ума бы сошел, если бы пришлось оставить его в таком положении на чьих-нибудь посторонних руках! Одни слишком глупы, а других… он не послушается.

– Я сделаю для него все от меня зависящее, – сказал шотландский король, сжимая его руку. – Что бы он ни делал, Гарри навсегда останется для меня Гарри. Но поторапливайся, он успокоится, когда узнает, что ты уехал.

Бедфорд тяжело вздохнул. Ему было трудно оставить брата в ту самую минуту, когда более всего нуждался в силе духа: не делался ли он главнокомандующим накануне важного сражения? И он старался запомнить до малейших подробностей все приказания Генриха, отданные им, несмотря на страдания, как обычно толково и ясно.

Генрих почти что выгнал брата в то время, как цирюльник пускал ему кровь. Вся армия уже вышла в поход, и в лагере водворилась тишина, так как король оставил у себя самый незначительный конвой, отослав всех своих приближенных, попавшихся ему на глаза.

Кровопускание несколько облегчило страдания больного, но он страшно побледнел и задремал в совершенном бессилии.

– Кто тут? – промолвил он, просыпаясь через несколько часов. – Почему ты здесь, Джеймс, ты, всегда алчущий сражений?

– Не менее, чем видеть тебя здоровым, – ответил Джеймс.

– Я чувствую себя лучше, – сказал Генрих, – и теперь могу ехать, – да это и необходимо. Я задохнусь, если мне придется пробыть до полудня в этой палатке!

– Хорошо, но ты не поедешь за армией.

– Хорошо, я возвращусь назад. Место больного подле своей жены. Не стану оспаривать у Джона славу сегодняшнего дня, – он слишком заслужил ее!

Прежняя раздражительность Генриха сменилась благодушием. Тотчас же были приняты меры к обратному путешествию в Венсен; отыскали большую барку, решив, что поедут по воде, а не в носилках, сильно утомивших короля.

Никто не упоминал ни о Патрике Драммонде, ни о вчерашней размолвке. Генрих, видимо, совершенно забыл об этом. Что же касается Джеймса, то он был слишком великодушен, чтобы тревожить Генриха в то самое время, когда тот был поручен его заботам. Нечего было бояться, что казнят пленника, так как король пожелал лично заняться этим делом; одна только опасность грозила Патрику – чтобы кто-нибудь не открыл его случайно и не убил его по собственному произволу, как шотландца, скрывающегося у своих врагов.

Драммонд, после проведенной в беспамятстве ночи, впал в глубокий и тяжелый сон, и Джеймс решил оставить его на руках Нигеля Берда до того времени, как удастся в Венсене выхлопотать его помилование у английского короля. Малькольма он взял с собой, чтобы тот помогал ему ухаживать за больным королем.

Генрих собрался с силами и, опираясь на руку Джеймса, дошел до барки и лег на приготовленные ему подушки. Тректон и Китсон находились тут же. Король поблагодарил их за усердие, прибавив:

– Итак, отважные мои рыцари, вам приходится теперь вместо сражения ухаживать за больным!

– Да, сир, – ответил Китсон. – Я тем охотнее остаюсь здесь, что Тректон сильно ослаб после своей лихорадки, и нечестно было бы с моей стороны, ввиду известного вашему величеству дела, идти воевать полным сил, тогда как он еще не оправился от своей болезни.

Такая откровенность рассмешила короля; прежняя веселость вернулась к нему на мгновение, и он воскликнул:

– Трудно найти телохранителей лучше вас, храбрые мои воины!

Слова короля ободрили йоркширцев; они переглянулись. Тректон многозначительно толкнул Китсона локтем, и оба бросились на колени с такой силой, что пошатнули барку.

– Сир, – сказал Китсон, не изменяя обычный свой тон, – у нас с Тректоном есть большая просьба к вашему величеству.

– Говорите, – сказал Генрих, – все возможное будет для вас сделано, кроме разве разрешения перерезать друг другу горло.

– Нет, не то, сир, – Вилли Тректон, к несчастью, слишком слаб для этого. Да к тому же в настоящее время мы не расположены к состязанию. Теперь, сир, мы просим разрешить нам отправиться на богомолье.

– Как на богомолье?