Край воронов, или Троянский цикл

– Я раньше очень восхищался тобой в детстве, потом в юности стеснялся и боялся… А после двадцати все это уже скучно и не хочется заморачиваться. Теперь я вне комплексов.

Антония безо всякого выражения поискала Настю глазами и, переводя разговор в бытовую плоскость, тем самым небрежно отгородилась от откровений, споров и похороненных фактов.

– Возьмешь ее к себе на воскресенье?

Восторк был совсем не против, но отпустил занудную статистику в ее сторону, никуда не целясь, ничего этим не преследуя:

– Стало быть, тебе – личную жизнь, Трою – свободу, а мне – Настю…И все это тоже входило в ваш причудливый брачный контракт?

Она ответила равнодушно и свысока:

– Мне казалось, ты всегда был рад очутиться на месте Троя. Кроме того, вы с Настей оказались в одной школе. Так что работай, волк-одиночка, ничто не выходит за грани твоих личностных и профессиональных интересов. Или… тебе заплатить?

– Давай, давай, – сказал он мрачно, – как раз, когда тебе деньги понадобятся, мне будет, что отдать без ущерба для себя.

И он удалился в сторону столовой, где и собирался провести свободное время до занятия с пятиклассниками.

10.

Свадьба Воркония состоялась в декабре 1990, когда младшему брату шел уже одиннадцатый год. Праздник проводили в одном из центральных ресторанов, недалеко от дома невесты. На регистрации Артем с родителями не был, потому что Селена настояла, чтобы он высидел все уроки. Они подъехали к банкетному залу к двум часам дня, но ждали до полдника, пока молодые прокатятся по всему Харькову. Трой был вместе с ними в машине, поэтому Артем провел пару часов в нехорошем душевном одиночестве, наблюдая, как монотонно выносят блюда и тарелки и время от времени загораживаясь самодельным английским словариком в целях подготовки к субботнему диктанту. Его терзали любые совместные с обоими родителями праздники. На них не было никакой надежды! Они смахивали на малых детей – они могли разодраться в общественном месте, а вот сын к десяти годам начал стыдиться и их криков, и своих заодно…

Когда стало много народу и все началось, Троя так и не пустили к Артему. Белокурая невеста с выразительными серыми глазами постоянно усаживала его вблизи себя, ставила рядом на всех фотографиях – и он стоял там и только мигал. Артем мало что понял из наряда молодой жены, запомнил только, что Влада Андреевна забрасывала ей монетками подол и что она пришла в белых сапогах, а потом переобувалась в уголке, опираясь на руку Воркония. И так она странно танцевала, еле двигалась в своем платье, в то время как его мама зажигала танцпол и одета была лучше всех!

А потом они шли по снегу в темноте длинной вереницей. Многие собирались переночевать у невесты, чтобы с утра взяться за домашние пироги. Селена упрямо твердила, что они едут домой, потому что Артему нужно завтра на английский. Она ругала отца за все обидные слова, которые он позволил себе утром, днем и вечером. Артем очень боялся, что отец услышит эти упреки и поддержит диалог. Он пытался отвлечь Селену на какие-то свои заботы – она живо от них отмахивалась; пытался внушить ей, что отец не следил за речью и имел в виду совсем другое, а может быть, даже списывал на жену свою кружившуюся голову…

– Не пори ты чушь! – воскликнула она. – Твой папаша не пьет!

Это, увы, соответствовало действительности. А выпила, к сожалению, мама. Два бокала. Не больше, чем остальные. Даже меньше. Хмельного дядю Колю жена добродушно вела под руку. А трезвый папа почему-то нападал на трезвую маму и называл ее пьяницей, и осуждал ее танцы, и винил ее за улыбки – и все-все это списывал на алкоголь.

А вот папины «сестры» (не папины, а между собой, но к папе какое-то отношение они имели!) пили больше, и у них текла косметика – но папа держал их в объятиях на каких-то захватанных фотографиях, которые потом показывал маме и заверял, что это было шуточное веселье планового отдела. Что он только поддерживал порядок и провожал всех домой, что он самый воздержанный – и у всех только на него и надежда. Но он не пил только потому, что алкоголь не держался в его организме и выходил наружу, а, как известно, добродетель по необходимости не является убежденной и истинной. Мама не верила и таилась, а потом начинала вещать об этом на площадях, на праздниках… И ничего хорошего это не предрекало.

Стало зябко и невыносимо холодно, ухудшилась видимость; Селена оставила его руку и смело пошла вперед. Он случайно обернулся и с ужасом обнаружил, что сзади надвигается отец. Через мгновения всеми уважаемый Христофор Леонидович оттолкнул сына и хищно рванулся на жену, на фоне приближавшегося дома невесты…

Противный грязный снег залетел Артему в рот. Все-таки он кошмарно крикнул – но деваться от стыда и ужаса ниже земли было некуда. И оставалось кричать планомерно и надуманно, распугивая всех вокруг, уничтожая всю сцену и ситуацию, перетягивая центр внимания на себя. Так он кричал и криком заражался, сдвигаясь от здоровья в сторону – при таких родителях себя было не жалко. Его очень быстро подняли и потащили в подъезд. Шапка и варежки слетели с него и болтались на резинках. В квартире он пришел в себя и начал говорить словами. У невесты оказалось очень много комнат, его втолкнули в одну из них, узкую и длинную, как пенал. Вдоль двух стен напротив друг друга стояли две кровати под синими покрывалами, между ними тумбочка – и все.

– Влада Андреевна… Где же моя мама? Нам ведь нужно домой…

– Она устала, Артем. Она ляжет в другой комнате… Ты сможешь сам расстегнуть пуговицы?

– Да… да… я могу, – он принялся лихорадочно сдирать джинсы и рубашку, – пустите же меня к ней… Я, именно я должен лечь с мамой…

– С ней побудут. Не выходи из комнаты, малыш. Сейчас много народу, все пьяные. И нам всем нужно побыстрее заснуть…

Она поспешно вышла, притворив дверь, а он остался стоять на пороге в трусах и майке, зажимая глаза и рыдая бесконечно – кроме чужих стен стыдиться было уже некого. Дом наполнился голосами и хлопаньем комнатных задвижек о косяки. Около его поместилища топтались и разговаривали. Влада Андреевна заглянула еще один раз и прямо в объятия к Артему втолкнула такого же раздетого младшего сына. Они прижались лбом ко лбу, и он приглушенно выл:

– Трой-й-й… Трой-й-й… – до тех пор, пока уже никого и ничего, кроме него, не стало слышно. Тогда он замолчал, закрыл глаза и принялся думать, куда же дели маму, не положили ли ее вместе с отцом и не будет ли он убивать ее ночью, не рассердилась ли мама, что он к ней не пришел, а остался здесь, и разрешила ли она ему пропустить субботний английский…

На кровать его мягко усадил Трой. Синее покрывало сдернули и закопались в белые подушки. Они вполне влезали в одну постель и, соорудив из разных концов одеяла бугристые гнезда, сидели, выставив костлявые коленки, напротив друг друга. Каждый из них думал про то, как же «он на меня похож».

– Ты спать-то будешь? – спросил Трой. Они впервые оказались одни в чужой спальне – и совершенно непонятным был дальнейший сценарий: засыпать, разговаривать или уже начать кидаться подушками. Поэтому даже расстроенный Артем ответил искреннее «не знаю». Закрыть глаза и лежать будто в полном одиночестве представлялось нелепым, мысли на ум лезли мрачные – то родительские концерты, то Троевы очередные гастроли – и хотя Артем очень любил поворошить все это, сейчас на него медленно ложилось состояние отходняка, при котором следует разучивать равнодушные жесты и искать возможность переключиться. В этом свете напускное веселье представлялось кощунственным: отвлечься и развлечься – разные занятия. Так они посидели, покачались из стороны в сторону – и тут Трой гибкости ради принялся под разными углами крениться в сторону пола, пока не перевалил через край и его голова не очутилась под кроватью. В этом неудобном положении он висел некоторое время, словно был чем-то занят.

– Что там? – не вытерпел Артем.

– Ах, это всего лишь варенье! – ответил Трой снизу тоном довольного человека, который что-то угадал. Он оторвал ноги от постели и удачно приземлился на ковровую дорожку. Он выгреб трехлитровую банку с мутной жидкостью грязно-малинового цвета и водрузил ее на гладко лежащую середину одеяла, ало мерцавшую в разрезе пододеяльника.

– Ты поставил ее прямо как в чей-то разинутый рот, – отметил Артем.

– Похоже, – рассмеялся Трой. – Это страшное чудище, внутри которого жил дядя с погребом или Карлсон! Стоило бы нам тоже попробовать, пока они все не съели.

– Ты будешь есть?

– А ты не будешь? Я ведь уже накрыл…

– Мне тогда нужен кусок белого хлеба с маслом…

– Но можно закусить ягодами. Ты представь: зима, огород в снегу, дурацкая свадьба с мясными разносолами. И вдруг – засахаренная малина! Детям положен десерт. А во время сончаса родителей он даже выложен в нужных количествах.

– Что? Неужели всегда ночью сладкого становится больше?

– Оно становится доступно. Ты когда-нибудь лазил самостоятельно в буфет? Там всегда стоит весовая емкость. А сколько тебе подают к столу? Две чайные ложки в мелкую тарелку.

Тут Трой снял крышку и принялся разнимать прилипшие друг к другу на поверхности варенья ягоды.

– А знаешь, – сказал с сомнением Артем, – ты скоро возненавидишь эту банку…

– Ну и пусть, – беспечно отозвался Данаев-друг, – я тогда избавлюсь от нее. Считай, исполню уже второе свое желание. А ты все еще подавляешь в себе первое…

Одна ягодка Артему нравилась, но в разговоре она неожиданно очутилась почти в зубах у Троя.

– Ой! Я хотел ее, – малиновый плодик так быстро исчез из поля зрения Артема, что он непроизвольно испугался и не сдержался.

– А! Тогда бери, – Трой придерживал ягоду липкими, сладкими, слегка подкрашенными фруктовым оттенком розового цвета губами. Можно было свободно протянуть ладонь и заполучить ее… Почему же он подался вперед всем телом, забыв про лежавшие на одеяле руки?.. Ягоды он коснулся губами и языком… Романтического поцелуя, который бывает при этом у взрослых, даже и не случилось, но Артему показалось, что его ударили да еще и перевернули вверх ногами. Все чувства от этой ягоды – вкусовые и тактильные – стремительно улетели в пятки, и сразу заболел живот, хоть он не успел ее раскусить. Когда-то лет в пять похожая боль началась во сне – и приснилась жуткая туча с громом, а под ней маленькая девочка, в руках ее цветок с тошнотворным запахом. И потом еще несколько раз выпутываясь из удушья этого проклятого сна, он уже точно понимал – рвота! Теперь все было по-другому. Его словно наяву тащили по песочной дорожке и окунали в холодную воду. Делалось мокро и противно, воды вокруг набегало столь много, что отчетливо хотелось выпустить ее из себя. Он поднялся, как скорченная морская фигура, не рискуя разогнуть спину, и принялся истерически отряхивать трусы. Казалось, песок был везде – и внутри, и снаружи. Хотя на одежде его не было, руки не ощущали, но в глубине тела он першил и колол, да еще и обжигал какой-то химической примесью. Артем дошел до туалета и… ничего не смог сделать… «Никогда не терпи, – говорила мама, – мочевой пузырь может лопнуть».

– Вот, кажется, и лопнет, – подумал он, наваливаясь лбом на шершавый косяк двери в уборную. Перед глазами завертелись родители с бранью, Трой с вареньем, вода с песком и… слезы. Не надо было ни спать, ни разговаривать, ни отвлекаться – следовало реветь до самого утра. Оказывается, непролитых слез оставалось еще много! Он пробовал походить взад-вперед от одной двери к другой. Трой неподвижно сидел на соседней кровати, без варенья, похожий на бледную куклу. Раз за разом подходил Артем к порогу, а друг становился белее и сосредоточеннее. Повисло тягостное и безразличное молчание. Разогретыми в ванной ладонями Артем пытался снять свой холод, потом ворочался в постели, подыскивая удачную позу, которая бы принесла успокоение, и заворачивался в одеяло, стараясь создать тепло вокруг себя; потом он просунул руку и тер до первых искр. В результате запылали… уши, и не менее горячий сон накрыл его, отгородив от далекого и близкого. Небывалое теплое блаженство между ног почувствовал он на холодную трезвую голову, проснувшись от посторонних звуков на фоне прежней тишины. Трой все еще находился на синем покрывале неразобранной постели, но уже неудобно лежал, передавленный посередине боковой деревянной спинкой, и отплевывался на пол… Артем прекрасно знал, что это значит и неплохо разбирался в способах оказания первой помощи. Однажды он уже видел это со стороны: будучи восьмилетним второклассником, поднялся он темным осенним утром раньше будильника и застыл на пороге родительской спальни, глядя, как Селена хлопочет, а Христофор корчится над тазом…

Найти кого-то в недрах закрытых комнат казалось совершенно невозможным, и стакан воды с таблеткой активированного угля нашлись на кухне значительно быстрее. Утром Влада Андреевна буквально за вихры таскала новоиспеченного мужа. Именно он напоил малолетнего брата красным вином <…>

11.

В шесть часов сорок минут первый этаж потрясся залпами песни Nilo ‘Mare’, одновременно яркий свет люминесцентных ламп вспыхнул Восторку – Немеркнущему в глаза. Все было шикарно! Он сел на постели, музыка продолжала громыхать в зале. На столе неровной стопкой лежали разрезанные пополам ученические однотонные тетрадки в линейку. Половинок насчитывалось двадцать штук. Вчера он долго-долго шел пешком от школы по ступенчатому ландшафту между красных многоэтажек наверх, к продуктовым ларькам, покупал там йогурты, глазированные сырки и кексы. А потом вышел на магистраль и обнаружил в канцелярском магазине тетради еще советского образца. Желание это возникло внезапно: потерялся ключ от кабинета 5 класса, и они занимались в другом конце здания, в одном из торжественно обставленных классов двести второй школы. Там он и увидел выкроенные из тетрадей зачетки для пятиминутных контрольных работ. Потом вспомнил, что в начальной школе у них с Троем были блокноты такого же размера для математики.

– Теперь они разрисуют обложки и будут выполнять в них мои листочки, – думал Восторк. В августе он прочитал учебники, примерно понял, чему учить, а дальше принялся сам печатать на компьютере все задания. По его словам, назвать номер упражнения из книжки мог любой бездарный учитель. Конечно, были у детей отпечатанные в «Полиграфике» разноцветные «мультяшные» тетради, но использовались они в основном под конспекты восторженно – филологической мысли Восторка. Реальная его скрытая потребность диктовала внешнюю тягу к детскому творчеству; он изобретал все новые источники ребячьей живописи, и дети рисовали ему – дай только повод. Каждый день он увозил в машине несколько стопок работ по русскому языку и литературе, проверял их в университете…

В эту пятницу он не нагрузился никаким скарбом, чтобы посвятить выходные Насте, Артему и всем тем, кому, если вспомнить, он еще что-то обещал. До вечера он просидел в учительской на диване, распивая кисломолочное и выставляя оценки. Без детей и без учителей школа приобретала для него особую прелесть – она начинала принадлежать ему целиком, у него на руках оставались ключи от всего развивающего отделения; он отбрасывал ботинки и разваливался на работе в различных вдохновенных позах, как дома…

В субботу с утра Немеркнущий обычно еле переставлял ноги и спотыкался на лестнице, спускаясь из спальни в кухню. Он долго не мог собраться, хотя практически не обращал внимания на свой внешний вид – в рабочие дни за это же время он молниеносно рисовал на глазах стрелки и убегал из дома уже в семь. Подъезжая к школе около восьми, он слушал звонок на первый урок по расписанию муниципального учреждения – и отправлялся через все здание в пустующий образовательный центр «Умка», чтобы сидеть там до девяти, набираться рабочего запала и строить радужные планы на предстоящие четыре-пять уроков. Войдя же в университет после половины девятого и застрявши на площадке второго этажа, оставалось только одно: ждать Артема. Снизу поднимались толпы юных созданий, и он сканировал их взглядом, представляя и себя молодым студентом, мысленно вписываясь в течение их жизней. Когда ему было 17 лет, он, как и многие, считал поступление в главный государственный университет престижным для себя, однако не поступил по совсем иным причинам, в то время как народ проваливал экзамены, но не отказывался от своей мечты. Восторк назвал здание сельской школой из-за расположения боковых лестниц по обеим сторонам главной! В Государственном Техническом архитектура была хитрее: переход на верхние этажи можно было вполне обнаружить в неожиданном месте – в стенном проеме между двумя широко расставленными аудиторными дверями, например. Там можно было прятаться и уединяться на подоконниках среди рассыпанных окурков – что только в этом хорошего? Но теперь, стоя на ступенях центральной лестницы и подпирая спиной перила боковой, он испытывал неприкрытую гордость – и в состояниях ее несвоевременной зашкаленности он был готов по-американски класть ноги на стол в кафе «Старый Замок», что читалось у него на лбу и чем он травмировал персонал. Имея дома подъем в рай, он уже не думал о пыльных прокуренных лестницах, пронизывающих двенадцать этажей Технического вместо скромных четырех Главного…

Они с Артемом висели в этом университете и на социальной лестнице. Раз в неделю посещали пары своего руководителя Октора Грайворонского, на которых он читал лекции филологам третьего курса; при этом Восторк являлся бывшим дипломником все еще не защитившегося аспиранта из команды того же Октора, и теперь, встав с прежним преподавателем на одну ступень, он совершенно запутался в своих научных связях. Костя Едейко по этому поводу удачно шутил: