Одержимый

– Ты ведь не поимел ту девчонку Дарнби, не так ли?

Анаис увидела, как замерли, вдруг став твердыми, широкие плечи Линдсея, но он снова ничего не ответил, лишь потянулся за вторым сапогом.

– Господь свидетель, той девочке – как же ее… Анаис… – грубо рассмеялся Уэзерби – не помешает хорошая, основательная случка. Слишком много о себе мнит эта крошка! Вечно смотрит на меня свысока, так пренебрежительно, словно я – какой-то ничтожный слизняк. Но твоя мать, ты знаешь… Мысль о том, что ты обесчестил очаровательную и невинную девчушку Дарнби – эту скромную, милую малютку, – приковала бы твою мамашу к постели как минимум на неделю. Я не могу этого допустить. В конце недели у меня запланирован званый вечер для джентльменов. Я уже спустил на подготовку к этому событию кучу денег и теперь не могу допустить, чтобы твоя мать оставалась дома и притворялась, будто прикована к постели. Я хочу, чтобы она отправилась в Лондон вместе с тобой. Так что, если ты от души развлекся сегодня вечером с девчонкой Дарнби, сейчас самое время засунуть свой член обратно в штаны и отправиться домой.

Линдсей наконец-то удостоил отца вниманием, хотя на его лице отразилось лишь с трудом сдерживаемое презрение.

– Леди Анаис вернулась домой тотчас же после нашей прогулки верхом.

Лорд Уэзерби опять грубо загоготал:

– Значит, крошка не захотела задрать свои юбки для кого-то вроде тебя, да? Не сомневаюсь, она думает о тебе то же самое, что и о твоем родителе. Кукиш с маслом с такой получишь, с этой фригидной серой мыши! Не понимаю, с чего это она так вознеслась. Перед тем как выйти замуж за лорда Дарнби, ее мать слыла сущим ничтожеством! Пришла из ниоткуда, была никем и звали ее никак! За душой ничего, кроме внешности, и могу тебе сказать точно, – Уэзерби искоса посмотрел на сына, – ее мама оказалась на брачном ложе отнюдь не девственницей.

– Отец! – резко оборвал Линдсей, на мгновение бросив всполошенный взгляд в сторону укрытия Анаис и снова впившись глазами в своего наглого папашу. Увы, Линдсей знал – точно так же, как и сама Анаис, – что ее мама была далека от святости. На самом деле матери больше подошло бы определение «лицемерка»: она проповедовала одни вещи, а делала прямо противоположные. Анаис и не питала иллюзий относительно благородства своей матери. Дочь давным-давно смирилась с ее поведением.

Анаис было восемь лет, когда она впервые заметила, как мать флиртует с другом отца во время пикника. Той ночью, когда Анаис крадучись вышла из дома и направилась к озеру, чтобы полюбоваться на светлячков в компании Линдсея, она увидела мать, одетую в белый пеньюар, которая бежала по газону к оранжерее. Друг отца томился там в ожидании. Мать упала в его объятия прежде, чем за ними закрылась дверь. Последнее, что услышала Анаис, были слезные мольбы матери, обращенные к любовнику.

– Забери меня из этого ада, – просила она. – Сотри следы прикосновений моего мужа, человека, которого я презираю! Обращайся со мной как с женщиной, так, как никогда не умел мой муж…

Даже в восемь лет Анаис понимала, что представляла собой ее мать. Карьеристка. Обманщица. Прелюбодейка. И тот случай, допускала Анаис, вряд ли был для матери первым. И уж определенно не последним.

Прошли годы, и однажды, уже в подростковом возрасте, Анаис обнаружила свою мать в мансарде с молодым привлекательным лакеем, только что принятым на работу. Помнится, тогда Анаис не сбежала прочь, как в другие разы, когда становилась свидетельницей того, как мать изменяет отцу.

Анаис схлестнулась с ней, высказав все, что думает, напрямик.

Тогда-то мать и поведала Анаис правду, о которой та давно уже догадывалась. Мать сказала, что брак с отцом Анаис принес ей богатство и положение в обществе. Именно по этой, одной-единственной причине она и вышла за него замуж. Деньги лорда Дарнби подарили ей счастье и множество любовников. От интимной близости с мужем ей становилось дурно. Точно так же, впрочем, как и при взгляде на детей, которых ей пришлось произвести на свет, потакая желаниям презренного супруга. Она ненавидела своих детей за то, во что они превратили ее тело. Она с трудом переносила моменты, которые вынуждена была проводить с внушавшими отвращение отпрысками, – даже притом, что общение с ними было сведено к минимуму. А больше других детей, как сказала мать, она презирала Анаис, потому что та, в отличие от двух своих сестер, была очень похожа на отца – и наружностью, и характером.

Еще мать с издевкой сообщила тогда, что нравственность – совершенно бесполезное качество, не стоящее и пенни. Следование нормам морали способно принести лишь страдания и ощущение петли, которая крепко-крепко затягивается на твоей шее.

Анаис выбежала из мансардной комнаты, которая когда-то была ее детской, чувствуя настоящее омерзение. Видеть свою мать, занимающуюся таким возмутительным распутством в комнате, где когда-то, еще детьми, спали она и ее сестры, – это вызвало у Анаис отвращение и заставило в полной мере осознать, какой же бессердечной развратницей, готовой спать со всеми подряд, была ее мать.

Анаис не стала сообщать ужасные новости отцу, ведь он просто не вынес бы такого предательства. Она ничего не сказала и своей старшей сестре, Эбигейл, потому что, сказать по правде, из всех детей Эбби больше всего напоминала мать. Самая младшая, Энн, была еще совсем ребенком. Так и вышло, что Анаис поведала о своих горестях единственному человеку, на которого могла положиться. Единственной во всем белом свете душе, которой безгранично доверяла. И, как всегда, он, Линдсей, ждал Анаис в конюшне, держа уже оседланную для нее лошадь и терпеливо всматриваясь в даль в надежде увидеть знакомый силуэт.

Рыдая, Анаис упала в его объятия – точно так же, как много лет назад ее мать упала в объятия своего любовника. С Линдсеем было так спокойно, так безопасно… Он прижимал Анаис к себе, позволяя ей орошать горькими слезами свою рубашку. Тогда ему было восемнадцать. Уже больше мужчина, чем мальчик. Линдсей мог запросто оставить ее одну: в конце концов, Анаис еще считалась ребенком, даже в свои шестнадцать лет. Но он не ушел, не бросил, и бедняжка отчаянно цеплялась за него, как плющ – за стены ее дома, а верный друг продолжал утешать, поглаживая ладонью. Даже сейчас Анаис могла вспомнить это сильное, теплое прикосновение к своей спине.

Доверив свои беды Линдсею, Анаис избавилась от терзавшей душу боли, но осознание того, что холодная и безжалостная кровь матери течет в ее венах, всегда приводило ее в ужас. Минули годы, но Анаис по-прежнему не могла с этим смириться.

Она не хотела превратиться в собственную мать. Она никогда не станет такой, как мать, поклялась Анаис, слушая, как лорд Уэзерби изрыгает свой яд. И этот яд, к несчастью, был абсолютной правдой – она точно это знала.

– А что именно ты так не хочешь слушать, мой мальчик? – усмехнулся отец Линдсея, отвлекая внимание Анаис от желваков, яростно заходивших на лице возлюбленного. – Что приводит тебя в такое бешенство? Тот факт, что я не выношу эту маленькую сучку, которую ты называешь своей подругой, или то обстоятельство, что я когда-то засадил ее матери?

– Прекрати! – негодуя, потребовал Линдсей.

Но лорд Уэзерби лишь мерзко захихикал и похлопал сына по плечу:

– Не стоит корчить из себя благородного, сынок. Ты сам понимаешь, что далеко не такой. Я знаю все о тебе и твоих привычках. Итак, скажи же мне, каково это: ощущать, что ты – весь в отца, в свои двадцать девять перетрахал всю округу!

– Тридцать, – резко бросил Линдсей, потянувшись за своим пиджаком.

– Ты это о чем?

– Мне исполнилось тридцать в прошлом месяце. Но разумеется, я и не надеялся, что ты об этом вспомнишь. В конце концов, последние годы ты провел в пьяном угаре, развлекаясь в Лондоне со своими любовницами и закадычными дружками!

– Что ж, хорошо, тридцать, – констатировал отец, и в его тоне не послышалось ни намека на раскаяние. – Так ответь, каково это – быть мужчиной, способным притащить сюда какую-нибудь хорошенькую служаночку и отжарить ее как следует прямо у стены?

– Да, я – мужчина, вот уже много лет я исполняю типично мужские обязанности, отец, – огрызнулся Линдсей, влезая в пиджак. – Пока ты шатался по шлюхам и пьянствовал годы напролет, я повзрослел. И стал тем, чем ты, увы, не являешься, – джентльменом.

Отец наклонился вперед и хитро подмигнул, упреки Линдсея нисколько его не задели.

– Так кто же с тобой был, та пышногрудая крошка Салли? Я как раз трахал ее на днях. Бойкая малышка, к тому же еще и умелая! Такой красивый, широкий ротик… Ой, да перестань ты, – порочно усмехнулся отец, заметив, как хмурится Линдсей. – То, чем ты занимаешься, вполне естественно. По крайней мере, это естественно для тебя и меня, – поддразнил лорд Уэзерби, подтолкнув сына локтем под ребра, а потом, не в силах устоять на ногах, пошатнулся влево. – Какой мужчина время от времени не наслаждается ртом женщины? Черт возьми, лучшую разрядку, которую ты только можешь найти, мой мальчик, способен подарить искусный, старательный ротик, готовый удовлетворить все твои желания. Ротик, на котором тебе не придется жениться, который не будет донимать тебя остаток твоих дней.

И отец снова гаденько усмехнулся.

– Ты мне омерзителен! – с раздражением бросил Линдсей.

– Я счастлив, мой мальчик, – провозгласил отец, подчеркнуто не обращая внимания на его резкие слова. – Меня от души порадовали слухи о тебе, долетевшие из города. Если молва не лжет, яблоко действительно не падает далеко от яблони.

Анаис увидела, как кровь отлила от лица Линдсея. Теперь оно приобрело ужасающий мертвенно-бледный оттенок. Она никогда прежде не видела, чтобы Линдсей выглядел таким встревоженным. Возможно, он беспокоился потому, что отец сказал о его предыдущих амурных завоеваниях в ее, Анаис, присутствии? Может быть, Линдсея волновали ее чувства, особенно после того, что между ними произошло?

Анаис понимала, что Линдсей знал других женщин – в его-то возрасте! Она не была наивной, чтобы верить в то, что возлюбленный берег себя для нее. Кроме того, Анаис почувствовала, как искусен был Линдсей в амурных делах, с первого же прикосновения его рук к своему телу. Но, даже сгорая от ревности и страдая, она нисколько не сомневалась: то, что их связывало, было более значимым, чем все приключения Линдсея с другими женщинами.

Анаис ничего не оставалось, как верить в это, потому что осознание чего-то иного было бы слишком болезненным, мучительным, просто непереносимым…

– Что ж, раз так, я ухожу, вернусь в дом, чтобы сказать этому напыщенному ослу Дарнби, что его вздорной дочурки здесь, с тобой, нет. Я-то знал, что у тебя гораздо больше вкуса для того, чтобы не спариваться с кем-то вроде нее, но твоя мать… – лорд Уэзерби усмехнулся и снова зашатался на месте, – твоя мать не успокаивалась до тех пор, пока я не бросил свой портвейн и уже сданные карты и не отправился тебя искать. Ах, эта чертова женщина, не знаю, чем я заслужил подобную участь!

Уэзерби повернулся было, чтобы удалиться, но вдруг резко бросил:

– И кстати, ты мог бы хоть чуточку повежливее общаться с крошкой Грантворт! Она стоит целое состояние и намного красивее той девчонки Дарнби. У Мэри одно из самых больших приданых на ярмарке невест в этом году, и ты ей явно нравишься. Обязательно позабочусь о том, чтобы ты отправился на ту чертову ярмарку, о которой она говорила. Я хочу увидеть наследника от тебя прежде, чем умру. Надеюсь, я достаточно ясно выражаюсь?

Когда дверь конюшни захлопнулась, Линдсей оглянулся на Анаис, и его красивое лицо исказила гримаса стыда.

– Он просто пьян, – тихо промолвила Анаис, вытягивая из волос запутавшиеся там ниточки сена. – Он не понимал, что говорил.

Это было то же самое оправдание, которое Анаис регулярно слышала от Линдсея еще в ту пору, когда они были детьми. И она презирала эти слова, хотя сама только что произнесла их. На самом деле никакого оправдания столь никчемному человеку не существовало. Маркиз всегда пребывал в состоянии чрезмерного, непристойного опьянения. Гораздо чаще, чем Анаис хотела признать, она замечала, как набравшийся Уэзерби валился с ног или бесстыдно щупал женщин за спиной собственной жены.

Но даже в самые возмутительные моменты Анаис не могла осуждать Линдсея за попытки смягчить впечатление от постыдного поведения его отца. В конце концов, она точно так же поступала с той, что произвела ее на свет. Анаис справлялась с этим позором, не защищая поступков матери, а просто вычеркивая ее из своей жизни. Анаис мирилась с подобным унижением, притворяясь, будто у нее вовсе нет матери. Что же касалось самой родительницы, то она, похоже, была счастлива лишний раз не пересекаться с дочерью.

– После того, что между нами сегодня произошло, ты должна знать: я не питаю ни малейшей симпатии или страсти к Мэри Грантворт, – признался Линдсей, и Анаис улыбнулась, обрадованная его словами. – Она хотела, чтобы ты поверила, будто мы прогуливались вместе и обсуждали нечто сокровенное. Но правда, Анаис, заключается в том, что я встретил Мэри, когда она выходила из аптеки, и поговорил с ней от силы минуту.

– Спасибо за то, что сказал мне это, Линдсей. Хотя тебе и не стоило оправдываться.

– Нет, я должен был объяснить. Пока мой отец талдычил о женщинах и этой Мэри Грантворт, я был вне себя от волнения, боялся, что ты возненавидишь меня и поверишь тому, что он говорит. Я пришел в ужас от мысли, что, когда я наконец-то смогу остаться с тобой наедине, ты не поверишь мне. Не поверишь, когда я скажу, что ты – та единственная женщина, которую я буду желать всегда, всю свою жизнь!

Холодность, которая неожиданно начала зарождаться в ее душе, тут же улетучилась. Успокоившись, Анаис приподнялась на цыпочки и нежно коснулась губами его губ.

– Я верю тебе, Линдсей.

– Я не такой, как он, Анаис. Я – не мой отец. Я не разделяю его пороки.