Легенда об Уленшпигеле

– Мы признаём, что это гербы Рейвиша и Даммана. Так да поможет нам бог и все святые.

– В силу выслушанных и прочитанных пред судом доказательств, – сказал председатель суда, – Иоос Дамман есть колдун, убийца, соблазнитель женщин, похититель королевского имущества и, как таковой, повинен в оскорблении величества, божеского и человеческого.

– Вы можете толковать об этом, господин комендант, – возразил Иоос, – но вы не смеете осудить меня за отсутствием достаточных улик. Я не колдун и никогда не был колдуном: я только прикинулся дьяволом. Что касается моего светящегося лица, то вам известна его тайна, а состав мази, не считая белены, растения ядовитого, исключительно снотворный. Когда эта женщина, подлинная колдунья, применяла снадобье, она погружалась в сон, и тут ей виделось, что она летит на шабаш, кружится там спиною к середине вращения и поклоняется дьяволу в образе козла, стоящему на алтаре. По окончании хоровода – так ей казалось – она, как делают все колдуны, целовала его под хвост, чтобы затем предаться со мною, её возлюбленным, противоестественным наслаждениям, пленявшим её извращённый дух. Если у меня были, как она говорит, холодные руки и свежее тело, то это признак молодости, а не колдовства. При любовной работе холод не долог. Но Катлина хотела верить в свои вожделения и принимать меня за дьявола, хотя я человек во плоти, как вы меня видите. Только она одна и виновна: принимая меня за дьявола и, однако, разделяя со мной ложе, она намеренно и действительно грешила против господа бога и духа святого. Стало быть, это она, а не я, совершила преступление колдовства, она заслуживает костёр, как упорная и злобная ведьма, которая притворяется сумасшедшей, чтобы скрыть своё злоумышление.

– Вы слушаете этого убийцу? – вскричала Неле. – Он ведь, как гулящая девка с цветным кружком на рукаве, промышлял продажной любовью. Вы его слушаете? Ради своего спасения он добивается, чтобы сожгли ту, которая ему отдавала всё, что могла.

– Неле злая, – сказала Катлина, – не слушай её, Ганс, дорогой мой.

– Нет, – сказала Неле, – нет, ты не человек, ты трусливый, злобный дьявол. – И, охватив Катлину руками, она умоляла: – Господа судьи, не слушайте этого бледнолицего злодея; у него одно желание: видеть на костре мою мать, за которой нет никакой вины, кроме того, что господь поразил её безумием и что она считает действительными призраки своих видений. Слишком много она уже выстрадала и телом и душою. Не предавайте её смерти, господа судьи. Дайте невинной жертве дожить в мире её печальную жизнь.

И Катлина говорила:

– Неле злая, не верь ей, Ганс, мой повелитель.

И в толпе женщины плакали, и мужчины говорили:

– Помилуйте Катлину!

Судьи вынесли приговор Иоосу Дамману, который после новых пыток сознался во всём. Он был приговорён к лишению дворянства и сожжению на медленном огне, каковое мучение он и претерпел на следующий день на площади перед ратушей, причём всё время твердил:

– Казните ведьму, только она преступница. Проклинаю господа бога! Мой отец убьёт всех судей! – и с этими словами испустил дух.

И народ говорил:

– Смотрите, он и сейчас ещё кощунствует и богохульствует. Издыхает, как собака.

На следующий день судьи вынесли приговор относительно Катлины. Её решили подвергнуть испытанию водой в брюггском канале. Если она не будет тонуть, она будет сожжена как ведьма; если пойдёт ко дну и утонет, то кончина её будет признана христианской, и посему тело её будет погребено в пределах церковной ограды, то есть на кладбище.

На следующий день Катлина с восковой свечой в руках, босая, в чёрной рубахе, была с торжественным крестным ходом проведена вдоль деревьев к берегу канала. Впереди же с пением заупокойных молитв шествовал каноник собора Богоматери, его викарий, причетник, несший крест, а позади – комендант города Дамме, старшины, писцы, городская стража, профос, палач с двумя своими помощниками. На берегах канала уже собралась громадная толпа. Женщины плакали, мужчины роптали, и все были переполнены глубокой жалостью к Катлине, а она шла, как ягнёнок, покорно и не понимая, куда идёт, и всё время твердила:

– Уберите огонь, голова горит! Ганс, где ты?

Неле, стоя в толпе женщин, кричала:

– Пусть меня бросят вместе с нею!

И женщины не пускали её к Катлине.

Резкий ветер дул с моря; с серого неба падал в воду канала мелкий град: у берега стояла барка, которую палач и его помощники заняли от имени его королевского величества. По их приказанию Катлина спустилась туда. И все видели, как палач, стоявший на барке, по знаку «жезла правосудия», данному профосом, поднял Катлину и бросил её в воду. Она барахталась, но недолго, и пошла ко дну с криком:

– Ганс, Ганс! Спаси!

И народ говорил:

– Эта женщина не ведьма.

Несколько человек бросились в канал и вытащили Катлину, лишившуюся чувств и окоченевшую, как мертвец. Её отнесли в корчму и положили у большого огня. Неле сняла с неё платье и мокрое бельё, чтобы переодеть её. Придя в себя, она, содрогаясь и стуча зубами, проговорила:

– Ганс, дай мне шерстяную накидку.

Но Катлина уже не могла согреться и умерла на третий день и была погребена в церковной ограде.

И Неле, осиротев, перебралась в Голландию к Розе ван Аувегем.

VII

На зеландских шкунах, на бригах и корветах носится Тиль Клаас Уленшпигель.

По свободному морю летят доблестные суда: на них по восьми, десяти, двадцати чугунных пушек, извергающих смерть и гибель на испанских палачей.

Стал умелым пушкарём Тиль Уленшпигель, сын Клааса. Надо видеть, как он наводит, как целится, как пронизывает борты злодейских кораблей, точно они из коровьего масла.

На шляпе у него серебряный полумесяц с надписью: «Liever den Turc als den Paps» – «Лучше служить султану, чем папе».

Моряки, видя, как он взбегает на их корабль, лёгкий, как кошка, стройный, как белка, всегда с песенкой или с шуточками, спрашивают его:

– Почему это, молодец, у тебя такой юный вид – ведь говорят, много времени прошло с тех пор, как ты родился в Дамме.

– Я не тело, я дух, – отвечает он, – а Неле – моя возлюбленная. Дух Фландрии, Любовь Фландрии, – мы не умрём никогда.

– Однако кровь льётся из тебя, когда тебя ранят.

– Это одна видимость, – отвечает Уленшпигель, – это вино, а не кровь.

– Ну, проткнём тебе живот вертелом.

– Я из себя вылью, что надо.

– Ты смеешься над нами.

– Тот слышит бой барабана, кто бьёт в барабан.

И вышитые хоругви католических церквей развеваются на мачтах кораблей. И одетые в бархат, парчу, шёлк, золотые и серебряные материи, в какие облачаются аббаты при торжественных богослужениях, в митре и с посохом, распивая вино из монастырских погребов, – вот в каком виде стоят на часах гёзы на кораблях.

И странно было видеть, как из этих богатых одеяний вдруг высунется грубая рука, привыкшая носить аркебуз или самострел, алебарду или пику; странны эти люди с суровыми лицами, с сверкающими на солнце пистолетами и ножами за поясом, распивающие из золотых чаш аббатское вино, ставшее вином свободы.

С пением и возгласами: «Да здравствуют гёзы!» носились они по океану и Шельде.

VIII

Гёзы – среди которых был Ламме и Уленшпигель – взяли в эти дни Хоркум[172 - Хоркум – городок в южной Голландии, взятый гёзами 25 июня 1572 г. В Хоркуме 9 июля произошла резня монахов.]. Начальником отряда был капитан Марин; в свое время этот Марин был мостовщиком на плотине; теперь же, высокомерный и самодовольный, он подписал с Гаспаром Тюрком, защитником Хоркума, капитуляцию, по которой Тюрк, монахи, горожане и солдаты, которые заперлись в крепости, получили право свободного выхода, с мушкетом на плече и с пулей в стволе, со всем, что они могут нести на себе; только церковное имущество переходит к победителям.

Но капитан Марин, по приказу господина де Люмэ, выпустив солдат и горожан, задержал в плену тринадцать монахов.

И Уленшпигель сказал:

– Слово солдата должно быть золотым словом. Почему же он не держит своего слова?