Легенда об Уленшпигеле

Ни звяканья кружек в трактирах,
Ни звонкого голоса девушек,
С песней бродящих по улицам.
Брабант и Фландрия, радости страны,
Стали страною печали и слёз…
Бей, барабан погребальный!

Край мой родной, страдалец любимый!
Не склоняй головы перед подлым убийцей!
Трудолюбивые пчёлы! Густыми роями
Риньтесь на трутней Испании!
Трупы зарытых живыми жён и сестёр,
Взывайте к Христу: «Отмщенье!»

Ночью блуждайте в полях, о несчастные души,
Взывайте к богу!.. Рука поднялась для удара,
Меч обнажён. Герцог Альба! Мы вырвем кишки у тебя
И хлестать по морде будем тебя кишками!..
Бей, барабан! Меч обнажён.
Бей, барабан, да здравствуют гёзы!

И все солдаты и моряки с корабля Уленшпигеля и прочих кораблей подхватили:

Меч обнажён! Да здравствуют гёзы!

И голоса их гремели, как гром освобождения.

III

На дворе стоял январь, жестокий месяц; он может заморозить телёнка во чреве коровы. Шёл снег и тут же смерзался. Мальчишки ловили на клей воробьев, искавших под мёрзлой корой снега какой-нибудь жалкой поживы, и таскали эту дичь домой. На сером и ясном небосклоне чётко выделялись неподвижные костяки деревьев, ветки которых были покрыты снежными пуховиками. Снег лежал также на хижинах и на верхушках заборов, усеянных следами кошачьих лап, ибо и кошки тоже охотились по снегу на воробьев. Вдали луга также были покрыты этим чудным мехом, оберегающим теплоту земли от резкого холода зимней поры. Чёрным столбом поднимался к небу дым над домами и хижинами, и не было слышно ни малейшего шума.

И Катлина с Неле сидели в своём жилище, и Катлина, тряся головой, говорила:

– Ганс, моё сердце рвётся к тебе. Ты должен отдать семьсот червонцев Уленшпигелю, сыну Сооткин. Если ты в нужде, то всё-таки приди, чтоб я могла видеть твоё светлое лицо. Убери огонь, голова горит! О, где твои снежные поцелуи? Где твоё ледяное тело, Ганс, мой возлюбленный!

Она стояла у окна. Вдруг мимо быстрым шагом пробежал voet-looper, скороход с колокольчиками на поясе, крича:

– Едет господин комендант города Дамме!

И так он бежал к ратуше, чтобы собрать там бургомистров и старшин.

И тогда среди глубокой тишины Неле услыхала звук двух рожков. Обыватели Дамме бросились к дверям, полагая, что эти трубные звуки возвещают прибытие его королевского величества.

И Катлина тоже вышла на порог с Неле. Издали они увидели отряд блестящих кавалеров верхом на конях, а перед ними, также на коне, человека в плаще из чёрного бархата с куньей оторочкой, в бархатном камзоле с золотой вышивкой и в опойковых сапогах на куньем меху. И они узнали господина коменданта.

За ними гарцовали молодые всадники, бархатная одежда которых, несмотря на повеление его величества, покойного императора, была отделана вышивкой, кружевами, лентами, золотым, серебряным позументом и шёлковой тесьмой. И плащи, накинутые на их камзолы, так же, как у начальника, были оторочены мехом. Они ехали весело, и весело развевались по ветру длинные страусовые перья, украшавшие их шляпы с золотыми шнурками и пуговицами.

Все они казались друзьями и товарищами коменданта, особенно один, с брюзгливым лицом, в зелёном бархатном камзоле с золотой вышивкой, в чёрном бархатном плаще и чёрной шляпе с длинными перьями. У него был нос крючковатый, как клюв коршуна, тонкие губы, рыжие волосы, бледное лицо, гордая осанка.

Вдруг, в то время как толпа этих господ следовала мимо домика Катлины, она схватила за узду коня бледного кавалера и в безумном восторге закричала:

– Ганс, возлюбленный мой, я знала, что ты вернёшься. Какой ты красавец, весь в бархате и золоте, точно солнце на снегу. Ты принёс мне семьсот червонцев? Услышу я опять твой орлиный крик?

Комендант остановил свою свиту, и бледный господин сказал:

– Что от меня нужно этой нищенке?

Но Катлина крепко держала его коня за узду.

– Не уходи, не уходи! – твердила она. – Я так долго плакала по тебе! Сладкие ночи, дорогой мой, снежные поцелуи, ледяное тело… Вот и дитя!

И она показала ему на Неле, которая сердито смотрела на него, так как он поднял свой хлыст над Катлиной. Но Катлина всхлипывала:

– Ах, неужто ты забыл? Сжалься над твоей рабыней! Увези меня с собой, куда хочешь! Убери огонь, Ганс, сжалься!

– Прочь! – крикнул он.

И он пришпорил свою лошадь так сильно, что Катлина выпустила из рук узду и упала на землю; и лошадь наступила на неё, оставив на её лбу кровавую рану.

Тогда комендант обратился к бледному всаднику:

– Сударь, вам эта женщина известна?

– Первый раз в жизни вижу её, – ответил тот, – это, очевидно, сумасшедшая.

Но Неле, подняв с земли Катлину, выступила вперёд:

– Если она сумасшедшая, то не сумасшедшая я, ваша милость, и пусть я здесь умру от этого снега, который я ем, – она взяла с земли горсточку снега, – если этот человек не знал моей матери, если он не взял у неё всех её денег, если он не убил собаку Клааса, чтобы захватить спрятанные в стене колодца в нашем доме семьсот червонцев, принадлежащих покойному мученику.

– Ганс, голубчик мой, – плакала окровавленная Катлина, стоя на коленях, – поцелуй меня в знак примирения; посмотри, вот кровь течёт; душа сделала себе дырочку и хочет выйти наружу; я умру сейчас, не покидай меня. – И она прибавила потихоньку: – Помнишь, ты убил из ревности твоего товарища, там, на плотине. – И она показала пальцем в сторону Дюдзееле. – Ты крепко любил меня тогда.

И она обхватила колени всадника и прильнула с поцелуем к его сапогу.

– Кто этот убитый? – спросил комендант.

– Не знаю, – ответил тот, – не стоит обращать внимания на болтовню этой несчастной, едем.

Народ собрался вокруг. Горожане, именитые и простые, рабочие и крестьяне, заступаясь за Катлину, кричали:

– Правосудие, господин комендант, правосудие!

И комендант обратился к Неле:

– Что это за убитый? Говори, как указует господь и истина.

– Вот он, – ответила Неле, указывая на бледного всадника, – проходил каждую субботу в keet, чтобы видаться с моей матерью и отбирать у неё деньги. Он убил одного своего приятеля по имени Гильберт на поле Серваса ван дер Вихте, но не из любви к ней, как думает эта невинная безумная страдалица, а чтобы присвоить себе одному семьсот червонцев.

И Неле рассказала о любовных делах Катлины и о том, как её мать слышала в ту ночь, скрывшись за плотиной, пересекающей поле Серваса ван дер Вихте.

– Неле злая, – сказала Катлина, – она непочтительно разговаривает с Гансом, со своим отцом.