Отбор пяти колец

Мачеха следила за ними, благостно склонив голову. Рассевшиеся на диванах господа тоже делали вид, что музыка их развлекает.

Нестор стоял возле распахнутых дверей, ведущих в сад. Последние лучи садящегося солнца играли на его каштановых волосах и смуглой коже.

Графский сын был ровесником Агаты, и они привыкли играть вместе в те далекие времена, когда она носила короткие платья и длинные панталоны, а он короткие штанишки и вышитые нянюшкой рубашечки. Тогда Нестор был куда трусливее Агаты и вечно обиженно хныкал, стоило ему упасть с забора или запутаться в ветвях деревьев, по которым они лазали.

Тогда-то их отцы и пришли к молчаливому соглашению когда-нибудь поженить своих детей и объединить таким образом их успешные предприятия: землевладение и разведение ферналей.

Агата уже несколько лет, как носила длинные юбки, а Нестор уже два года учился в столичном университете и посещал родные предместья Арлеи лишь летом, когда у него случались каникулы.

Агата давно не заговаривала с Нестором и, выпади ей такая возможность, то, возможно, не знала бы и о чем говорить. Однако, то, что рано или поздно они поженятся было для нее само собой разумеющимся. Это было так же очевидно и неизбежно, как заход солнца и восход луны.

Агата не испытывала по этому поводу ни печали, ни радости, просто знала, что когда-нибудь ей суждено стать графиней и нарожать полчище графинят. Ничего поразительного, обычная женская судьба.

Когда они закончили музицировать, Вероника, извинившись перед всеми, ушла наверх отдыхать, Нестор тоже куда-то подевался, а родители с оставшимися гостями обсуждали предстоящий Отбор невест.

– Говорят, что княгиня Дуаре записала княжну Лидию на Отбор невест, и уже заказала как можно скорее отшить две дюжины новых платьев, чтобы отправиться в столицу первым же кораблем, – поделился свежими сплетнями граф Дурине.

– Подумать только, – поразилась мачеха, подняв тонкие брови и важно обмахиваясь веером.

– Будете ли вы отправлять дочерей на отбор? – поинтересовался генерал Аркатау, вытягивая вперед сморщенную черепашью шею.

Сидевшая в дальнем углу гостиной Агата, судорожно вцепилась пальцами в рукоделие, которое доставала только при гостях.

– Вероника слаба здоровьем, а судьба Агаты уже, можно сказать, решена, – ответил отец, многозначительно переглянувшись с графом.

Закончив на этом обсуждать Отбор, гости вернулись к политике, а Агате вдруг стало нестерпимо душно в жаркой, освещенной чадящими свечами гостиной.

Извинившись и сказав, что хочет подышать воздухом, она вышла на террасу.

Солнце уже совсем село. Колышущиеся под легким ветерком фруктовые деревья были укутаны вуалью лунного света. Пахло нежными весенними цветами, которые уже почти закончили свое цветение, уступая место летним собратьям. Пели цикады.

Агата хотела насладиться тишиной и ночной прохладой, но вместо этого замерла, подойдя к каменному бортику террасы. Снизу из цветника, доносились странные чавкающие звуки. Будто, кто-то кого-то жрал.

Сердце Агаты екнуло от страха, но любопытство быстро побороло испуг, и она склонилась вниз, перегнулась через бортик и привыкшими к темноте глазами вгляделась в заросли мачехиных роз и тут же, не выдержав, завизжала.

– Агата, что случилось?! – на террасу выскочил отец, а следом за ним и граф Дурине.

Канделябры с зажженными свечами, которые они держали в руках осветили террасу и цветник, где прижавшись друг другу стояли до смерти перепуганные Нестор и Вероника.

Никакого скандала не случилось. Граф Дурине и Нестор сразу же уехали, Веронику и Агату спровадили в их спальни, а генерал Аркатау еще долго сидел в гостиной, докучая отцу и старому барону разговорами.

Выглядывая из окна башни, где располагалась ее комната, Агата следила за тем, как его карета, запряженная двумя грациозными голубыми ферналями, купленными когда-то в питомнике отца, отъезжает от поместья.

Скинув домашние туфли и ступая как можно тише по дощатому полу, Агата выскользнула из спальни, спустилась вниз и подкралась к кабинету из которого доносились родительские голоса.

– Что сказал граф Дурине? – поинтересовалась мачеха.

Выглядывать из-за угла Агата не решилась, но была уверена, что та сидит в своем любимом кресле, напоминавшем трон.

– Ничего, – ответил отец. – Да, и что тут скажешь? Завтра на рассвете я уезжаю в столицу, чтобы доставить ферналей к императорскому двору, а как вернусь, встречусь с ним и мы все обсудим.

– Достопочтенный Нестор скомпрометировал Веронику.

– Не совсем. Кроме меня, графа и Агаты их никто не видел. Разумеется, что все мы будем молчать.

– Бедная девочка, места себе не находит. Я еле уложила ее спать. Пришлось даже напоить ее травяным отваром, – сказала мачеха притворно огорченным тоном. – Надо обручить Веронику с Нестором, чтобы как только он закончил обучение они поженились.

– Мы давно уговорились о том, что Нестор женится на Агате, – заметил отец.

– Когда это было! Видишь же, как все обернулось, – судя по звукам мачеха поднялась с кресла и расхаживала теперь по комнате. Каблуки ее туфель отбивали барабанную дробь по каменному полу. – Я допросила слуг, и некоторые из них тоже уже видели их вместе. Это значит, что скоро слухи поползут по всей Арлее. Я не могу допустить, чтобы мою дочь опозорили!

– Так они, что, получается, не в первый раз такое устраивают, раз их и слуги уже успели заметить? И что же это твои слуги раньше молчали?!

– Какая разница, сделанного уже не воротишь. Мы должны обручить Нестора и Веронику! Это ничего не изменит, вы с графом в итоге все равно породнитесь, так какая разница, какую из дочерей нам выдать за его сына?

– А как же Агата? За кого теперь отдать ее?

– За генерала Аркатау. Он бездетен и ужасно богат.

– Да он же старше меня!

– Ну, всего-то на пять лет…

Не было нужды слушать, что еще скажет мачеха. Все равно она добьется своего, как всегда и бывало. Дело, можно сказать, было решено.

Развернувшись на носках, Агата бросилась прочь по коридору. Глаза ее жгли злые слезы, и стоило ли говорить, что пока она добралась до спальни, они не только не перестали, но полились еще сильней.

Глава 4. Дорога и гостиница

На этот раз Агате не надоело рыдать, ни когда она добралась до своей спальни, ни когда стоявшие в комнате свечи догорели почти до конца, оставив лишь чадящие огарки. Она плакала горько и почти безумно. От слез у нее трещала голова, а щеки и нос покраснели и распухли.

Дело было не в том, что она любила Нестора, а в том, что уготованную для нее судьбу, с которой она смирилась и на которую была согласна, вырвали у нее из под носа, взамен подкинув другую, в сто раз хуже.

Мачеха была права в том, что генерал Аркатау был чудовищно богат, но также он был уродлив, и казался Агате непримиримо старым. Ей было тошно от одной мысли о том, что его скрюченные пальцы с пожелтевшими ногтями будут касаться ее тела, лица и волос. Она не представляла себе о чем бы они могли говорить, да и вряд ли у них нашлись бы общие темы для разговора, а еще, как-то раз в городе, она видела, как генерал огрел хлыстом ферналь, когда его карета застряла на узкой дороге.

В том, что генерал Аркатау будет не прочь взять ее замуж, Агата не сомневалась. Помимо того, что ему было бы выгодно породниться с одним из крупнейших в княжестве купцов и разводчиков ферналей, он явно был заинтересован и в самой Агате. Порой, когда они встречались в обществе, она замечала его долгие пристальные взгляды, обращенные на нее.

Прошлым летом, на пикнике, устроенном графиней Бартоло, Агата услышала, как генерал, беседуя с ее отцом, сказал:

– Какой удивительной масти уродилась ваша дочь. Волосы точь-в-точь, как красное дерево!

Произнесено это было таким тоном, словно он говорил об фернали или о породистой гончей, а не о человеке.

Отец тогда на это как-то отшутился, а Агате стало мерзко.

Нет, ни в коем случае, ей нельзя было выходить за генерала, но и поделать с этим она ничего не могла. Слово мачехи, и слово отца, который будучи очень своевольным и решительным во всех других вопросах, неизменно шел на поводу у своей супруги в делах семейных, весили на порядок больше, чем ее собственное слово. Никогда ей было их не одолеть.

Последняя свеча почти догорела. Слезы закончились, оставив за собой лишь мигрень и пересохшее горло. Колышущийся язык пламени освещал гравюру с драконом-императором, висевшую на стене.