Улица 17

Я упрямо мотнула головой и прижала к себе гитару. Он все не отставал, очевидно, был порядком напичкан разного рода веществами, отчего глаза его сделались абсолютно черными, а жилистые руки тряслись.

«Я сказала: НЕТ!» – громче повторила она, но он просто взял меня за плечо. Вокруг не было никаких людей, ибо дом моего преподавателя, старого любителя фламенко, находился на отшибе.

Я даже не успела испугаться, как почувствовала вихрь, неожиданно налетевший на меня слева, который сбил с ног и его, и меня, и старую некачественную гитару, отчего она громко звякнула.

«Эй, хватит приставать к девушкам, Хуан», – проговорил вихрь светлых для нашей страны длинных и густых волос, из-под которого выглядывало разгневанное красивое лицо, которое не портили даже толстые индейские щеки, так все в нем было гармонично, странно и оригинально. Вдумайтесь только, у этой чиканы были веснушки!

Я недоуменно уставилась на нее, а она, фыркнув от напряжения, откинула прядь светлых волос со лба и протянула мне руку. Я стала отряхиваться, а она мне помогала маленькой светло-оливковой ладошкой с аккуратным маникюром. Хуан так и остался лежать на земле, выпучив осоловевшие глаза.

«Ты не ушиблась? – произнесла она. – Вечно я ерундой страдаю, не могу нормально толком даже стакан взять, он под моими пальцами ломается».

«Слишком сильная?» – спросила я и хихикнула, так не вязалась с ее обликом эта адская вихревая мощь.

«А ты чего смеешься? – обиделась она и насупила губы. – Эх, я бы тебя отучила тут лыбиться, если бы ты только знала, с кем связываешься». Потом она, видимо, вспомнила, что я тут пострадавшее лицо, и произнесла примирительно: «Ой, извини».

Так я и познакомилась с Пилар – мощной, яркой, неуверенной в себе звездой округи, которая и быстро обижалась, и потом приходила в себя с мановением ока. Она тогда проводила меня на урок, вызвавшись встретить после обучения. Ей я и сыграла свою первую выученную песню, из-за чего она меня очень ругала, а потом шла со мной мириться. Именно благодаря ней мои годы обучения были такими яркими, а не будь нее, никто бы никогда меня и не пригласил на танцы или гулять по городу, не познакомил бы со своей компанией и не обеспечил бы мне недолгого участия в местной рок-группе. Пилар была…

– Вашей лучшей подругой? – произнесла Нуну. – И почему такая девушка, как она, стала…

Но Нуну смутилась и не договорила, попытавшись в очередной раз спрятаться за плечом Ману.

– Пилар была такой же, как и ты, Нуну, – улыбнувшись, проговорила мать Анхелика. Ее глаза витали где-то в прошлом времени, когда по всей стране звучал синтипоп, картели активно разворачивали свою почти бесконтрольную деятельность, а массовый отток людей из страны проходил под знаменем Мадонны – не той, что в алтаре, а той, что якобы хотела стать снова девственницей для своего любимого, танцуя в облегающих леггинсах. – Пилар не знала, как обращаться с людьми, несмотря на то что она могла ударить каждого и начать разговор абсолютно с любым.

Ее считали красивой, а меня считали изящной. Пилар увлекалась многими вещами и часто бросала их, а я поднаторела в учебе и стала инженером. Зато Пилар сыграла в одном эпизоде теленовеллы и познакомилась с продюсером, которому она приглянулась. Но из-за скверного характера ей и не удалось построить карьеру в индустрии, потому она и перебивалась с кастинга на кастинг, перемежая эти неустанные поиски флиртом с красивыми парнями. Они ее любили, а у меня был всего один кавалер, и тот занудный.

– Мне это знакомо, – проговорила Мария Ньевес, пожав плечами.

– Хайме? – ввернула в разговор мать Анхелика.

– Да, он самый, но продолжайте о Пилар, пожалуйста, – попросила Ману, буквально сложив руки.

– Да что там сказать! Говорить я могла бы вечность. Пилар забеременела, и была рада тому, что наконец-то не останется одна, об аборте она думать не хотела, все-таки она уже тогда верила, что было очень странно при ее положении. Потом случилось как-то, что на съемочной площадке теленовеллы, куда ее наконец-то взяли, на нее обрушилась декорация. В общем, врачи сказали, что она больше не сможет иметь детей.

– И ее как подменили? – спросила Нуну.

– Именно, Пилар после этого не была похожа на себя. Все чаще и чаще она заказывала мессы по какому-то Альфредо – это был ее ребенок, он был мальчиком, пусть его и не крестили, но она называла его этим именем. Мне казалось, что ей должен встретиться кто-то достойный ее, чтобы она не плакала от одиночества в подушку. И она увидела его. Мигель был на несколько лет ее старше, он был вообще вдовец, возраста даже ее отца, но весьма представительный и хорошо сохранившийся. Пилар не пришлось долго уговаривать: она пошла с Мигелем на свидание. Они смотрели старое кино, и Мигель смеялся в самых неподходящих местах, а потом в каком-то фешенебельном ресторане задумал станцевать с ней под Ричи Валенса. Она мне потом рассказывала, что «слегка раздосадована» – это не то слово. Но делать нечего, Пилар напрягал шум и гам и хотелось своей семьи. И она приняла предложение Мигеля стать его женой. До свадьбы оставалась буквально неделя, и вся семья Пилар буквально с ног сбилась. Было куплено красивейшее свадебное платье нежного розового оттенка, под стать самому главному цветку, нашей милой, несравненной и ангельской Пилар. И тут неожиданно раздается звонок среди ночи: Хуан, тот самый наркоман, разбился в автомобильной аварии, пьяным попав под колеса машины. И этот Хуан – только не смейтесь – был первой любовью нашей невесты. Он когда-то был художником, и даже неплохим, но я никогда не думала, что из-за какого-то несчастного алкоголика, которого девочка тринадцати лет полюбила только из-за того, что не видела в жизни никого лучше, она сможет так переживать. Свадьбу отменили, но временно, потому что день похорон и начала новой жизни должен был совпасть. Пилар предпочла пойти в черном, а не в розовом. Мигель понял, что она этим хотела сказать, и позднее ретировался. Когда его бывшая невеста стала послушницей, мы узнали, что он умер от инфаркта.

«Вот видишь, я тесно связана с ней, со смертью, темной Девой, а не светлой», – часто говаривала она, поглаживая статуэтку, которую ты видела на моем столе, Ману.

– Почему она все-таки решила стать монахиней? – произнесла, ошеломленно моргая, Мария Ньевес, начавшая уже привыкать к воздуху подземелья.

– Потому что не хотела быть одинокой? – спросила риторически мать Анхелика. – Потому и стала, когда узнала, что при монастыре есть школа для детей и хор.

– А как же Мигель? – произнесла Нуну, капризно растягивая слова.

– Жизнь с Мигелем была бы для нее одиночеством, – проговорила мать Анхелика, – и одной из самых страшных ее разновидностей. Если Пилар несла только смерть другим, то ведь она не хотела умереть сама, своим сердцем. И только здесь ее орган по закачке крови, как иногда со злой улыбкой она называла его, способен был биться в ритме всей остальной жизни. О, Пилар так любила жизнь, будучи самой смертью!

– Разве такое может быть? – не веря, произнесла Мария Ньевес, и на миг какое-то дыхание обдало ее, заставив дрожать от страха и невнятного предвкушения чего-то нового.

– Да, вот я являюсь самой жизнью и люблю смерть, – нараспев сказала настоятельница. – Мою милую Пилар я любила всегда…

– Не может быть! – ахнула Нуну. – Но в то время вы же могли бы построить свою жизнь… быть счастливой…

– Без Пилар? О, нет, – усмехнулась мать Анхела. – Без нее я не могла. Кем бы я была сейчас? Потрепанной бездетной короткостриженной сеньорой с постоянно меняющимися компаньонами, простым инженером на заводе, не имеющим ни капли свободного времени, женщиной с разбитым сердцем, выброшенной обществом и отвергаемой родителями? Я выбрала пойти вместе с Пилар, и ни разу не пожалела об этом. Быть с ней, держать ее за руку, чувствовать ее запах, заправлять пряди волос под апостольник – а больше ничего и не требовалось. Вы любили когда-нибудь?

Мария Ньевес задумалась, пытаясь припомнить, сохранило ли ее сердце отзвук былых воспоминаний и не отзовется ли оно, если до него дотронуться легко и быстро, как давно разученная нота, но было пусто. Она с надеждой посмотрела на Нуну.

– Да, много раз, – сказала Нуну, мечтательно улыбаясь, – недавно вот любила одного рэпера. Красивый был парень, эх. Только вот разные интересы у нас. Я люблю петь, он любит дунуть. Но жизнь продолжается, правда ведь?

Ману скользнула взглядом по подруге и пожала плечами, давая матери Анхелики почву для размышлений.

– Я люблю только Пилар и Бога, но первого больше, – сказала она и улыбнулась. – Я не отгорожена от жизни, как вы думаете…

– Мы знаем! – закивала Нуну, осклабясь. – Вот я лично часто здесь бываю: тут и экскурсии, и концерты, и выставки искусства бывают. И дети, много их – мне даже кажется, что я сама бы хотела взять кого-нибудь маленького, только денег пока нет. Просыпались бы мы по утрам, я бы смотрела на небо и бежала бы его кормить, и мне никогда, никогда бы не было одиноко… Ману, что с тобой?

По лицу ее подруги тоненькими змейками бежали непрошеные слезы, которые, казалось, могут прожечь ее щеки. Ей вспомнилось свидание с Хайме, где он занудно и высокопарно рассказывал о том, что роботы скоро заменят людей, потом долгий рабочий день, проведенный за сверкой договоров, потом томительное ожидание того, что ей должны были скоро написать в соцсетях, а кто неважно, а еще прогулки по набережной, изредка выходы на концерты Нуну – самое полезное времяпрепровождение в мире, ибо подруга умела необыкновенно живо двигать бедрами под аккомпанемент своих песен. Но Нуну оставалась певицей в кабаках, и хоть ее жизнь казалась ей привлекательной и наполненной новых событий, Ману не оставляло чувство того, что ее собственное время проходит впустую, и она до сих пор не сделала ничего выдающегося. Мария Ньевес вздохнула, прикрыла глаза, а потом, глядя прямо на мать Анхелику, сказала:

– Да, пригласите меня на торжество Святой Смерти, кем бы она ни была.

Мать Анхелика, растерявшись, захлопала глазами, потом расхохоталась и по-детски закружила Марию Ньевес в своих сильных, несмотря на небольшой размер, руках. И подземелье осветилось той радостью, какая излучалась из глаз трех женщин, наконец-то обретших друг друга.

Тем временем сестра Инес стояла у калитки и тихо шептала мужчине в черной бандане и в кожанке, похожего то ли на байкера, то ли на члена картеля:

– Она здесь.

– Похоже, она согласится, как ты считаешь? – осклабился он, и круто повернувшись на высоких каблуках, зашагал прочь от колонн, увитых виноградными лозами Господа Нашего Иисуса Христа на свет, падавший на его длинные каштановые волосы.

IV

Он учил русский язык по классическим произведениям, фильмам и даже песням. Предпочитал отыскивать самые старые: «Улица, у-ли-ца, ты, брат, пьяна!», например, пел он, возвращаясь с курсов по маркетингу, который вел индиец из самой натуральной Индии, что было необычно в их краях, да еще и какой-то подозрительно белый. Сидит себе со своей хипстерской кружкой из «Старбакса» и воображает, что по-прежнему находится на гребне волны. Ну-ну. Ему казалось старомодным называть друг друга на «ты» и «чувак» при общении с преподавателями. Он хотел, чтобы в мире появилось больше уважения.

Именно поэтому он в свободное от работы время тренировал удар, а также молился, пытаясь еще и освоить гитару. Должен же истинный кастилец прикоснуться к своим корням. А он был урожденный сын Испании, которого за каким-то чертом однажды понесло сюда учиться, да так и оставило. Он шел по улице, откидывая свои каштановые волосы, которые сильно отросли и теперь забирались ему в глаза, и думал о том, почему и как факультет философии не помог ему в выборе дальнейшей профессии, почему он сейчас просиживал задницу на этих курсах и зачем вообще расстался с той девушкой, ради которой уехал в Мексику.

Рядом с ним высился здоровенный дом реабилитации для наркоманов с роскошным патио, в котором ему как-то довелось побывать, сопровождая отца Педро – такое милое стандартное имя для священника – проповедовать слово Божье заблудшим. Там его встретила полубезумная старая женщина, которая взяла его за рукав, поводив загадочно глазами из стороны в сторону, как будто их кто-то собирался подслушивать (уж не ЦРУ ли?) и спросила:

– Вы здесь впервые?

– Как и вы, сеньора, – ответил он, слегка пожав плечами.

– Значит, впервые, но иногда возвращаетесь, – добавила она, хихикнув и выпучив глаза. – Samarian Gold, не так ли?

Тут он чуть не вышел из себя, но вспомнил о том, что отец Педро где-то рядом, сейчас проводит сессию с подростками, наверное, где раздает им бесплатный журнал с красивой рыжей гринго на обложке и надписью «Я выбрала Бога!». Он решил стать более великодушным и милосердным, а потому вежливо отклеил ее руку от своего ворота и сказал примирительно:

– Что вы, сеньора, у меня нет денег, да и потом…

– Только не говорите, что вы не употребляете! – оживленно произнесла она, замахав руками перед носом.

– Только не говорите, что человек, ходящий помогать священнику, обязан, – успокаивающе, но резонно проговорил он.