Клинок Смерти. Осколки

1920 год. Лето.

Никифору и Петрову повезло, что они остались в живых. Казаки, конечно, выполнили приказ генерала, оставили пленных в живых, но бока Красному командиру потрепали изрядно.

Петров-то хитрее был, весь сник и не мозолил глаза казакам своими выступлениями за Советскую власть. Пока то, да сё и лишь через два дня Никифора с Петровым доставили в штаб корпуса.

Вели их охраной трое белогвардейских солдат под штыками, а впереди конвоя шёл ленивой походкой поручик Зорин. Молодой, дебёлый и самоуверенный он в свои тридцать лет принимал всё как неизбежность и поэтому вёл разгульный образ жизни. Любил он сладко выпить и вкусно поесть, да и картёжник был заядлый.

Время уже после полудни отбило, и конвой проходил мимо парадного входа гимназии, в которой разместился штаб генерала Шатрова. Слева от подъезда стояли, фыркая у стойла кони, привязанные уздечками к перекладине. Казаки с солдатами занимались кто чем; кто разбирал обоз с оружием, кто возился с амуницией. Ситуация в общем была мирная, без напряжения.

Из подъезда штаба вышел поручик Копылов, спустился по ступеням вниз, остановился и, опёршись локтем на витиеватый столб перил, осмотрел всё подворье, заполненное личным составом казаков и солдат.

Алексей Копылов по возрасту был с одного года с Зориным, да вдобавок они дружбу водили; играли в карты, кутили в свободное от службы время. Род Копылова относился к семейству торговых людей и, купечество у них в семье происходило аж, почти с другого столетия. Ростом Копылов был среднего, коренастый, волосы русые плясали вихрастым чубом из-под козырька фуражки. Крепкий, с правильной военной выправкой он не был привлекательным на лицо и спросом у женщин не пользовался, поэтому относился к ним, как «карта ляжет».

Состоял Копылов на должности адъютанта у полковника Сычёва, друга и соратника генерала Шатрова, поэтому, будучи сам по характеру спокойным и исполнительным по всем наложенным на него обязанностям очень подходил для этой должности. Он хладнокровно относился к крови, люто ненавидел Большевиков, за отнятые у его родителей права и имущество, а главное выполнял все требования жены Сычёва, которая, наседкой курьей относилась к своему маленькому чаду Алексу.

По натуре своей Копылов мог спокойно выстрелить в кого угодно, но при всём этом он не испытывал чувства радости или злобы, а просто принимал факт лишения человека жизни, как необходимость собственной безопасности. Носил он мундир собственной части, на котором к месту вписывался аксельбант из Уланского этикетного шнура. Синие галифе с красными лампасами, сапоги, начищенные до блеска, показывали, что их хозяин ценил порядок в своём обмундировании.

***

Пленные шли усталой походкой, босыми ногами гоняя дорожную пыль. Петров осматривался по сторонам, а Никифор шёл с гордо поднятой головой и, оглядывая казаков орлиным взором, буркнул окровавленными губами Петрову:

– Штаб у них здесь, наверное.

– Похоже на то, – ответил Петров.

Зорин обернулся и, глядя на пленных, весело окрикнул на них:

– Шевели ногами, не отставать.

Никифор не боялся белогвардейцев. Он вообще по жизни в свои тридцать лет никого не боялся. Терять ему нечего было, потому, что выбрал он дорогу гонимую и о жене только думал с печалью, что может и не свидятся они.

Конвой поравнялся с подъездом штаба. Заприметив Копылова, Зорин обрадовался и, улыбаясь, проговорил ему:

– Здравия желаю господин поручик.

– Здравия желаю Зорин. Ты кого это выловил?– ответил Копылов.

Зорин показал нагайкой на пленных и с усмешкой сказал:

– Они на разъезд генерала Шатрова напоролись в лесу. Их всех в «капусту» порубали господа казаки, только вот двое и осталось, – потом добавил, показав нагайкой на Никифора, – а этот видать у них главный. Уходил как ветер, пока коня под ним не подстрелили.

– И куда их определили?– спросил Копылов.

– Пока под замок, в холодную. Послушай дружище, ты как вступил на должность адъютанта, так совсем перестал нас навещать. Может, вечером заглянешь? В картишки перекинемся, осушим бутылочку, потолкуем, – с надеждой в голосе проговорил Зорин.

– Зорин, мне, по правде говоря, уже самому надоело ходить в адъютантах. Сам не знаю, чем занимаюсь. Целый день только и делаю, что приказы жены полковника Сычёва исполняю по его велению, – жалился Копылов.

– Села она ему на шею, – съязвил Зорин.

Копылов наморщил нос и тяжело вздохнув, продолжил:

– Им как Бог послал сынка под старость, так они только о нём и думают.

– Его превосходительство, Григорий Петрович последнее время потворствует Сычёву. Тот у него в фаворитах ходит, – продолжал язвить Зорин.

– Сычёву сегодня генерал вручал наградное оружие, от командования, я присутствовал на вручении. У револьвера рукоятка в перламутре с надписью памятной. Григорий Петрович конечно генерал по званию, но не командующий фронтом, а на рукояти себя поставил указом о награждении.

Зорин, рассмеявшись, подковырнул:

– Генерал Шатров авторитет. Сычов его получил награду за заслуги перед Отечеством по предоставлению фуража и провианта. Рука руку моет. Ясно. Ты, я смотрю, тоже животик распустил.

Зорин деликатно похлопал ладонью по животу Копылова и оба они рассмеялись.

– Да ладно тебе, поди, завидуешь? – отшутился Копылов.

Эпизод 8

1920 год. Лето.

Сотник Вахромей Ипатьевич подъехал к штабу верхом на конях с четырьмя казаками и, оглядев пленных, искоса приветствовал поручика Копылова кивков головы, а Зорину лично выказав благодушие, дабы часто с ним встречался по службе, произнёс:

– Здоров будешь Зорин.

– И вам почтение Вахромей Ипатьевич, – ответил Зорин.

– Голытьбу на распыл ведёшь?– пытал сотник.

– Пока под замок посажу, – осторожничал Зорин.

Сотник закрутил конём, бросил словами злобу в счёт Никифора:

– В овраге закопать их надо живыми, чтобы свет милым не казался.

Никифор смотрел на Сотника из-под бровей злобно и Сотник, разжёвывая слова, произнёс ему с угрозой:

– Что смотришь на меня злобно? Зенки твои бесстыжие. На чужой каравай рот раззявили, голытьба босоногая.

Сотник наотмашь ударил нагайкой Никифора, но тот перехватил её рукой и не отпускал, держал крепко, без страха в глазах. Казаки Сотника всколыхнулись, оголили клинки, вынув холодную сталь из ножен, с затаённой радостью на лицах.

Сотника передёрнуло телом от наглости Никифора и он, сквозь зубы процедил ему, чтобы не выдать своё негодование перед казаками:

– Смотрю больно смелый ты. Ну-ка, руки убрал прочь!

Никифор отпустил нагайку и ответил Сотнику спокойным голосом, но вызывающим тоном:

– Велика ли забота правым быть, да нагайкой охаживать тех, кто ответить не может.

Казаки Сотника засмеялись поначалу, а потом трое казаков, скаля злобно зубы, окружили верхом на конях Никифора, четвёртый отъехал к стойлу, слез с коня и привязал его к перекладине за уздечку.