Клинок Смерти. Осколки

***

В дверь прихожей квартиры Бронштейна раздался повторно стук. Бронштейн посмотрел на Копылова, приложил указательный палец руки к своим губам, затем пошёл на цыпочках обратно в гостиную, зазывая за собой Копылова. Бронштейн шёпотом сказал поручику:

– В случае чего вы мой постоялец.

– Кто это к вам, на ночь, глядя? – забеспокоился Копылов.

– Ко мне всегда ночью приходят или клиенты или грабители. Спрячьтесь за дверь в спальне, – закончил тихую речь ювелир и, шаркая тапочками, направился в прихожую, к двери, громко и недовольно бурча: – Иду, иду, сейчас открою. И кого только на ночь, глядя, носит по городу?

Копылов юркнул за дверь в соседнюю комнату, лихорадочно достал из вещевого мешка револьвер Сычёва, взвёл курок и, затаившись, подглядывал в гостиную комнату через щель в косяке приоткрытой двери спальни.

***

Бронштейн открыл дверь. На пороге, хмурясь, стоял Емеля с наганом в руках, изображая лицом бывалого парня, как казалось хулигану. За спиной Емели стоял с ножом в руке Кучерявый, поёживаясь от холода, вертя по сторонам головой от страха.

Емеля ткнул стволом нагана в живот Бронштейну со словами:

– Ты, что ли меняла будешь?

***

Бронштейн стоял около стола в своей гостиной, Кучерявый смотрел в окно сквозь портьеру на улицу, а Емеля, развалившись на стуле, положил наган на стол, курил папиросу.

Бронштейн спокойно и деликатно начал беседу с хулиганами:

– Чем вам могу быть обязанным, молодые люди?

– Ты в доме один? – бросил Емеля.

– Кому нужен бедный трудящийся в это суровое время, если он не может помочь Советской власти из-за своего несчастного здоровья? – изгалялся Бронштейн, видя перед собой обыкновенную шпану.

– Ты не мудри тут, поясни, один в доме?– суровым тоном пресёк его Емеля.

– Один, – произнёс спокойно Бронштейн.

– Кучерявый посмотри в соседней комнате, – приказал Емеля.

Кучерявый подошёл к спальной комнате, пнул ногой дверь и, не входя, оглядел помещение.

Копылов улыбнулся стоя за дверью, понимая, что это не противники с Красными бантами, а так шелуха от семечек.

– Голяк, никого нет, – ответил Кучерявый и встал обратно у окна, выглядывая на улицу из-за шторы.

Бронштейн посмотрел на следы от грязных сапог пацана и произнёс с укором:

– Товарищи, в грязной обуви по чистому полу.

– Какие мы тебе товарищи? – передразнил ювелира Емеля, делано картавя слова.

– Не открывайте, пожалуйста, занавески, – сказал ювелир Кучерявому, – и, потише, пожалуйста. В городе Красные, поэтому всех принято называть, товарищи.

– Не дурак, сам видел, – ответил, кривляясь, Емеля.

– Так чем же всё-таки я, скромный архивариус красно пролетарского народа города Читы обязан уделённым мне вниманием от деловых людей? – уже не скрывая насмешки, ёрничал Бронштейн.

– Какой ты архивариус? Нам сказали ты меняла, – вставил слово Кучерявый.

– Сдаётся мне, что люди вам дали не достоверные сведения. У меня большая просьба к вам. Ваш авторитет написан на ваших благородных лицах. Уберите, пожалуйста, оружие. В конце концов, мы же взрослые люди. Мне только тридцать лет, а у меня уже больное сердце от ваших наганов. Я чувствую себя, как старый пень и не смогу вам помочь, если мой дыхательный аппарат прекратит снабжать мотор моего тела кислородом.

– Ну, ты завернул дядя, – восхитился речью ювелира Емеля и, убрав со стола наган, положил его во внутренний карман пальто. Кучерявый ухмыляясь, засунул нож за голенище сапога и продолжал наблюдать за улицей сквозь щель между портьерами.

– Ну и прелестно, теперь я вас готов выслушать молодые люди, – произнёс Бронштейн.

– Нам сказали, ты в золоте разбираешься, – начал Емеля.

– Я хотя и архивариус, но на этот счёт у меня нет возражений. В городе остался только я один, кто действительно разбирается в золоте.

Емеля вынул из кармана пальто свёрток из материи, положил его на стол, развернул и, пытаясь вести, разговор с интонацией бывалого человека, подражая лексикону мира в котором он вертелся, продолжил:

– Позырь меняла, что за цацки?

Бронштейну стало дурно при виде украшений от того, что сделанное им и непревзойдённое ни кем в округе ювелирное изделие, как он считал, предстало перед своим мастером из рук простых хулиганов, под ногтями пальцев которых забилась грязь от их преступной деятельности. Он достал из кармана на груди пиджака лупу, сел за стол и начал рассматривать драгоценности при свете керосиновой лампы с равнодушным видом лица, затем поинтересовался:

– Где вы их приобрели?

– Там их уже нет, – бросил словами Емеля. – Ты не тяни кота за хвост, хорош не по делу базарить. Отвечай за рыжьё

Вся сущность Бронштейна была возмущена, что эти сопливые пацаны пытались присвоить то, во что он вложил душу. Он ответил, продумывая свои слова для того, чтобы не остаться внакладе и вернуть драгоценности в свои цепкие, золотые руки мастера: – К сожалению должен вас разочаровать молодые люди. – Бронштейн положил лупу перед Емелей, подводя итог оценке: – Посмотрите сами. Тут особо не надо быть грамотным. На изделиях нет клейма пробы металла, только штамп, состоящий из буквы Ша. Литера. Ша, означает ширпотреб.

Емеля с интересом осмотрел украшения через лупу. Бронштейн убедительным тоном продолжил:

– Такие вещи называются бутафория. Используется в театре артистами для игры на сцене. Изготавливаются камни из подкрашенного жидкого стекла, вставляются в оправу из сусального позолоченного напыления.

– Я так и подумал, что эта беременная девка, артистка. Кто ж в сумке золото носит? – с разочарованием произнёс Емеля, сворачивая украшения в платок.

– Я могу вам за них заплатить, только из-за любви к искусству, – запылил ювелир, понимая, что его шедевр уходит.

– А сколько денег дашь? – жадно вставил Кучерявый.

Бронштейн вынул из кармана пухлый портмоне, достал из него одну купюру и положил на стол перед Емелей.

– Кошелёк положи на стол дядя, – неожиданно резким тоном, повернул оборот дела Емеля.

– Как вам не стыдно молодые люди? Вы такие культурные на вид, – стелил ювелир хулиганам, изображая на лице возмущение.

Это совсем не помогло, а только разгорячило наглость Кучерявого. Он, вынимая из-за голенища сапога нож, злобно произнёс:

– Тебе чего дядя, язык отрезать?