Казбек разозлил постового не к месту сказанной фразой:
– Чистосердечно признаю свою ошибку,и больше не буду безобразничать.
– Ты, чего из себя дурака строишь? А, ну, пройдём в отделение и вы товарищи со мной. Свидетелями будете, – разошёлся постовой и взял Казбека под локоть.
Казбек, как бы нечаянно, выдернул руку и локтём ударил милиционера в подбородок. Милиционер отшатнулся, осел на землю, схватился рукой за подбородок. Удар казался с виду нечаянным и лёгким, но при этом была сломана челюсть постовому. Милиционер другой рукой пытался вставить свисток себе в рот и свистнуть, но боль от удара, перекосила рот у милиционера. Он застонал, так и оставив попытку, подать сигнал.
Рассмеявшись над действием милиционера, Казбек, подтрунивая над ним, проговорил с усмешкой:
– Ты свисток себе в другое место вставь, со спины, пониже поясницы. Свист будет называться высокохудожественным.
Милиционер разозлившись, сидя на земле, пытался достать из кобуры оружие. Казбек вовремя среагировал и поднял милиционера с земли за шиворот, затем поставив на ноги блюстителя порядка, поднял руки вверх со словами:
– Всё, всё, признаю свою ошибку. Иду за вами гражданин начальник, куда прикажите.
***
Не ожидал Казбек, что за использование денежных знаков в неправомерной форме статью переквалифицируют в семь лет лишения свободы, из-за сломанной челюсти постовому.
Эпизод 3
1952 год. Осень.
Григорий с инвалидом Иваном сидели на скамейке во дворе на Арбате у подъезда дома, находясь в состоянии алкогольного опьянения, разговаривали на откровенную и больную для Григория тему.
Иван теребил душу словом:
– Ты говоришь вот, что жизнь старую перечеркнуть хочешь. А может быть оно и лучше будет. Никто тебя трогать не будет, никто не будет помнить о твоём прошлом. Ну, почему ты так хочешь сделать, ты мне так и не сказал?
– Сказать не могу, – отвечал Григорий, – но совета прошу у тебя. Что надо сделать, чтобы чувствовать себя, как будто я виноват во всём?
– Да ты как не старайся, если тебя любят, то и помнить тебя будут таким, каким ты для любящих людей остался. Но заставить себя можно, провести черту между прошлым и будущим, чтобы через эту черту не возможно было перейти. Так, чтобы дотянуться было нельзя до высот при всём желании, – нёс околесицу Иван.
– Мне надо это сделать, иначе я всю жизнь с собой не согласен буду. Буду считать себя правым и правота моя, сожрёт меня. Мне надо виноватым стать и научиться прощать, понять до конца всю боль мою и страх людей, из-за которых я боль эту принимаю на себя, – само бичевал себя Григорий.
***
Во двор под арку вошли три человека. Один из них мужчина интеллигентного вида в плаще и шляпе нёс в руках портфель жёлтого цвета. Мужчину сопровождали двое спутников. Один из них приблатнённого вида, крепенький, одет в пиджак, на голове кепка, брюки и чёрные ботинки, по имени Семён. Другой, по кличке Дрозд, с военной выправкой, худой, в плаще, в руках держал трость.
Григорий смотрел на портфель прохожего и в памяти всплывали неприятные моменты его жизни. Он поднял глаза и узнал в человеке с портфелем Остроухова, немецкого переводчика.
Григорий схватил за руку Ивана со словами:
– Иван, видишь мужика с портфелем?
– Вижу, ну и что? – не понимая вопроса, ответил инвалид.
– Это немецкий переводчик Остроухов. По его приказу над матушкой моей полицаи издевались, – злобился Григорий.
– Да ты что Гриша? Какие полицаи? Ты о чём? Здесь Москва, всё причудиться может. Выпили мы с тобой хорошо, разговор душу теребит, фантазия пошла пьяная, – ответил Иван.
Григорий встал со скамейки и, сплюнув, сказал:
– Этого гадёныша морду, никогда не забуду. Жив остался. Иван иди из двора на улицу, найди постового, а я задержу предателя.
Иван на костылях вышел из арки на прохожую часть улицы. Григорий оставил чемодан у скамейки надвинул на лоб кепку. С папиросой в руке, опустив голову, вниз пошёл походкой сильно выпившего человека за тремя прохожими, направившимися в конец двора. Гнев и ярость проснулись в Григории от воспоминаний давнего эпизода в жизни матери.
Остроухов и его спутники прошли до конца двора, присели на скамейку. Григорий, пьяной походкой подошёл к ним и, склонившись перед лицом Семена, попросил прикурить:
– Извините, огонька не найдётся у вас?
Остроухов не узнал Григория. Спутник Остроухова по имени Семён встал со скамьи, достал из кармана коробок со спичками, протянул их Григорию. Дрозд поднялся со скамьи, отошёл на два шага в сторону. Семён нарочито вежливо, чтобы быстрее отстал от него пьяный, проговорил:
– Вот пожалуйте, прикуривайте.
Григорий прикурил папиросу, положил коробок со спичками к себе в карман.
Семён поднял кверху брови, вдруг каким-то шестым чувством угадав опасность и продолжая держать вежливый тон, произнёс:
– Вы, конечно, может быть, меня не правильно поймёте, но, по-моему, вы что-то забыли.
– Разве? Ну, и что я, по-вашему, забыл? – провоцировал Григорий и взглядом встретился с Остроуховым.
Семён почувствовал подвох, но гонор пересилил разум и он, уже в настоятельном тоне, продолжил:
– Товарищ, огонёк верните на Родину.
Семён протянул руку в ожидании возврата спичечного коробка, но Григорий обратился с язвительной улыбкой на лице своём к Остроухову:
– Простите, мы с вами нигде не встречались?
Остроухов встал со скамейки, попытался отойти от Григория, но тот перегородил ему дорогу, шагнув перед ним, затем быстро достал коробок, вынул спичку и, черканув ею о серу, зажёг огонь, поднёс его к своему лицу.
Глаза Остроухова сузились, лицо выражало страх. Остроухов, не двигаясь, смотрел на Григория.
– Помнишь меня? – спросил люто Григорий.
Остроухов ничего не мог вспомнить, так как прошло много лет и, тем более он Григория не видел в лицо тогда в автомобиле, подбитом в лесу, но движение со спичкой пробудило в нём смутную и неприятную ассоциацию и он, раздражённо ответил:
– Не имею чести знать вас молодой человек.
Остроухов попытался сделать шаг в сторону, но Григорий, выбросив из руки обгорелую спичку, схватил переводчика за руку и со словами ехидства и злобы, продолжал:
– Как же так? А, вы всё тот же цвет кожи портфеля предпочитаете, как и в войну?
Семён понял, что этих, двоих людей, что-то связывает, но всё это было не к месту, не вовремя и он попытался в угрожающей форме положить конец ненужной ситуации:
– Да вы молодой человек пьяны. Я попросил бы вас оставить нас в покое, иначе…