Право первого хода

Он выбрался в темный коридорчик-прихожую, и, увидев свет, пробивавшийся из-за полуприкрытой двери соседней комнаты, тихонько направился туда, держась рукой за стену.

То, что он увидел, в первое мгновенье оглушило его. Кровь отлила от головы и он чуть не грохнулся без чувств. Но это продолжалось лишь миг. В следующий миг его словно накрыло возвратной жаркой волной. В голове прояснилось и вместе с живительной яростью в тело хлынули силы. Он уже не боялся споткнуться, он уже ничего не боялся и ни о чем не думал. Он бросился вперед…

Шкет действовал быстро и целеустремленно. Он уже успел разуться и снять штаны и теперь, сдержанно сопя, забирался в кровать. Блоха стоял у изголовья с подушкой в руках и внимательно следил за Викиным лицом, готовясь действовать, если она вдруг проснется. Никто не ожидал нападения сзади.

Тяжелый удар отбросил Блоху к стене, где он оказался зажат между шкафом и кроватью, когда же он наконец встал, то увидел по ту сторону обширного ложа клубок тел, с натужными хрипами в злобной судороге ломающих друг друга. Блоха бросился туда, но почему-то не по кратчайшему пути – прямо через кровать, где в безучастной отключке продолжала лежать эта девка, а вокруг, теряя драгоценные мгновенья. И, конечно, опоздал. Этот некстати пробудившийся бугай локтем из-за спины зажал таки Шкету горло и теперь душил его, передавливая гортань. Шкет хрипел и бился как большая пойманная рыба. Одной рукой он пытался ослабить хватку, другой судорожно шарил вокруг.

И он нашел! Вернее, это рука сама, сама, ведомая инстинктом и жаждой жизни агонизирующего тела, сама все сделала – нащупала, наконец, упавший нож, мертво сжала в кулаке его рифленую рукоятку и наотмашь, со всей силы – туда, назад, за спину!.. И еще!.. И еще!

Пока другая, чужая рука не ослабила, наконец, хватку и пока в легкие не потек, обжигая горло и бронхи, первый, самый сладкий глоток воздуха.

Шкет, наконец, вернулся из ванной, отдуваясь и вытираясь чужим полотенцем. Ну, вот, еще и это, устало отметил про себя Блоха. Хотя после всего, что произошло, это была совсем уж мелкая мелочь, не достойная внимания. Размеры произошедшей катастрофы Блоха ощущал, но еще не осознавал. Что уж говорить про Шкета, еще не отошедшего от всего, что с ним – С НИМ, случилось.

Шкет стоял в мокрой, облепившей тело рубахе – он застирывал кровь, и приглаживал мокрые вихры, обеспокоенно вертя головой, видимо в поисках зеркала. Горло у него все еще болело. Он то и дело дотрагивался до него рукой.

Блоха взглянул на спящую Вику, перевел взгляд на Славика, горой освежеванного мяса лежащего у кровати и, наконец, взглянул на Шкета. Шкет стоял, глядя прямо перед собой и покачиваясь с пятки на носок. Взгляд его был пуст и рассеян. Пружина, та страшная стальная пружина, скрученная в душе Шкета, только что распрямилась, посеяв вокруг себя смерть и разрушения, и теперь Шкет был как заводная игрушка с кончившимся заводом.

Блоха понял, что пора принимать командование на себя.

– Ну, и что дальше? – задал он риторический вопрос.

– Что-что?.. Ясно, что. Доделаем дело и уходим.

– Какое дело?

– Как это какое? Ты что, с пупа съехал? Вот эту сейчас кончим и пойдем.

– Нет.

– Что, нет?

– Нет, – тихо повторил Блоха. – Этого мы делать не будем.

– Почему это? Какого ты вообще?..

– Подожди.

Блоха подошел к приятелю и, глядя ему в глаза, властно произнес:

– Смотри сюда. Сейчас сам поймешь. Мы сюда зачем пришли?

– Ну, – отозвался Шкет, – ясно, зачем. Чтобы эту дуру кончить.

– Правильно. А зачем?

– Откуда я знаю. Мне не докладывали.

– Ага. Мне тоже. Но догадаться-то можно?.. Ты вот этого знаешь? – он кивком указал на Славика.

– Нет.

– А я знаю. Это сын Ордынцева. Это мне Толян еще там, в кафешке сказал. Ты Ордынцева знаешь?

Шкет молча покрутил головой. Не знал он никакого Ордынцева, в гробу он их всех видал. Его начинало потихоньку колбасить, и он хотел только одного – поскорее свалить отсюда и нажраться, ох и нажраться!.. До зеленых соплей, до поросячьего визга… Чтобы руки, наконец, перестали трястись и чтобы забыть обо всем этом. Какой там еще Ордынцев? И какого хрена Блохе от него, Шкета, надо? И какого хрена он вообще лезет, куда его не звали?..

А Блоха продолжал:

– А не знаешь, слушай! И постарайся понять. Ты знаешь, что Папа свою кандидатуру в губернаторы выставил? Про выборы слышал?

– Ну, знаю.

– Так вот, его главный соперник – этот самый Ордынцев. Понял?

– Ну, допустим. – Шкет тряхнул головой, чтобы взбодриться и внимательно посмотрел на приятеля. Что-то тот затевает, умник…

– А эта телка тут вообще не при делах. Ее надо было грохнуть только за тем, чтобы на этого подумали, – он кивнул в сторону Славика. – Тогда что получилось бы? Ордынцев этот – отец убийцы. Понял? Кто за такого голосовать станет?.. Так?

– Ну… – пожал плечами Шкет. Но Блоха видел, что ему уже не все равно, что какие-то мысли уже начали просачиваться ему в голову. Он продолжил:

– Ну вот. А мы что сделали? – сказав МЫ, Блоха благородно согласился разделить с другом бремя ответственности. Хотя, честно говоря, кто там будет разбираться… Это он понимал тоже. – Он теперь не убийца. Он теперь жертва. И отец его, Ордынцев, тоже. Мы сейчас знаешь какую подлянку Папе сделали? И что с нами теперь сделают? Вот так же валяться будем.

Кажется, до Шкета начало доходить. Блоха видел это, и он знал, что его приятель совсем не дурак. Нет, ему просто надо дать время оправиться от шока и он все поймет. Да и уже понимает.

Шкет провел влажным рукавом по лбу, внезапно покрывшемуся липкой испариной.

– Так чего нам теперь?.. Что, вилы?!

– В общем, да. Удав нас с говном съест. Придется когти рвать. А тут еще из-за этого… – Блоха снова кивнул на Славика. – Сын самого Ордынцева! Да тут не только милицию, тут танковые войска по боевой тревоге подымут. А вот если мы ее не тронем, ее тут утречком найдут. А мы ей ножик в пальчики… и, короче, всем сразу будет ясно, что это она его завалила, а?.. Ну, он полез на нее, предположим, да?.. а она его ножичком. А она видишь как отрубилась? Она и утром ничего помнить не будет. Вот и все. И никакой тревоги. И нас никто не ищет. Ну, кроме Удава, конечно.

4

Случалось ли вам, может быть с глубокого перепоя, проснуться чуть раньше, чем проснулся ваш разум? Ваше родное и привычное, как домашние тапочки, эго?

Окружающий мир видится в этот миг человеку чужим и совершенно незнакомым. Предметы, лишенные названий и смысла, предстают в своем истинном, первозданном виде и выглядят совсем не такими, какими мы привыкли их воспринимать через защитное стекло здравого смысла и привычных ассоциаций. Они выглядят резче, обнаженней и даже агрессивней. Они могут и напугать.

В такой именно мир попала в первые мгновенья своего пробуждения Вика.

В испуге она снова прикрыла глаза, отгородившись таким образом от хаоса сорвавшихся со своих привычных мест вещей и предметов, превратившихся в головоломную геометрическую задачу, не имеющую ответа.

И там, в мерцающей тьме, она дождалась, когда память и понимание вновь вернулись к ней. Тогда она снова открыла глаза и огляделась.

Первое, что она поняла, это то, что она лежит практически голая, с платьем, задранным почти до самого подбородка, и лежит совсем не там, где, как она помнила, сон сморил ее. Лежит на большой кровати под белым потолком, освещаемым голой, не очень яркой лампочкой. И в правой руке у нее что-то есть. Что-то она держит в сжатом кулаке. Подняв руку она увидела нож.

Нож был именно такой, какой рисуют в книжках про бандитов. Большой, с выемками для пальцев на рукоятке и хищным лезвием, запачканным чем-то, напоминающем ржавчину… или кровь.

Вика испуганно отбросила этот страшный предмет и приподнялась, поправляя платье и ища взглядом трусики. О том, почему она оказалась без них, она старалась пока не думать. Думать вообще ни о чем не хотелось. Ей и без того было плохо. Кружилась голова, слабость и тошнота были такими, что Вика боялась, что ее сейчас вырвет. Господи, только бы не здесь, не на кровать. Надо было идти в туалет, но сперва найти трусы. Боже!.. Как стыдно, сейчас кто-нибудь войдет.

И тут она услышала тишину вокруг себя. И поняла, что нет, кажется никто не войдет. И от этого ей почему-то стало жутко.