Пустое место

Она все это время переодевалась, но слышала наш разговор из другой комнаты

– То есть ты, как и мама, не желаешь приобщиться к красотам осенней природы? Ну не хочешь, как хочешь. Вот молодежь пошла. Ничем жертвовать ради романтики не готовы.

– Жертвенности учить надо, – глухо проворчала ушедшая в глубины встроенного шкафа жена. – А тебе все некогда было. Ты ведь ни дочь свою не научил, ни учеников собственных. Да и где тебе, здесь нужно личным примером.

Да, с личным примером у меня плоховато. Не умею я красиво подать свою жертвенность. Но слова жены, сказанные не впервые (она постоянно намекала на то, что для дома и семьи я делаю недостаточно), меня привычно задели. Разве не для них я хожу в эту чертову школу и занимаюсь там всякой ерундой? Разве в моей жизни нет ни малейшего элемента жертвенности? Послушать их, так я законченный эгоист. Та же моя завтрашняя поездка, неужели не жертва?

– Я завтра в сад поеду, чем не личный пример, – решил озвучить я последнюю мысль вслух.

– Не подойдет, – отозвалась жена. – Это жертва за наш счет. А тебе только в удовольствие, подальше от нас.

Круг замкнулся, она вновь въехала в колею утреннего разговора. Дальше все будет только обо мне и моем недостойном поведении. На работе я учитель, дома – вечный ученик. Но жена не стала продолжать. Бросила копаться в шкафу, решив, что той одежды, которую она мне отыскала, достаточно, и ушла на кухню, кормить Машу.

Выехал я пораньше, на восьмичасовой электричке. На дворе сентябрь, утро воскресное, по дачам нынче не шибко ездят, поэтому мне досталось не просто свободное место, а целая свободная лавочка. Обратно, наверное, в таком просторе уже не поедешь. Но мне и не слишком-то надо. Думаю, для меня отыщется какое-нибудь местечко в небольшом грузовике или фургончике, в котором поедут дачные вещи родителей.

Осенью мне все интересно. Жена отчасти была права, я поехал не без удовольствия. Но не потому, что не пожелал оставаться дома, а потому что захотелось вдохнуть сентябрьского загородного воздуха, пройтись по притихшей дороге мимо опустевших садовых домиков, поглядеть на ту самую уставшую перед зимой ниву, о которой так любили писать поэты (знали-таки толк в жизни!), послушать жалобное клекотание птиц. Когда-то и Таня все это понимала и ценила. А может быть не протестовала против осенней природы потому, что частью всего этого осеннего раздолья был я. В первые годы нашей совместной жизни мы время от времени ездили в сад. Особенно часто уже тогда, когда родители с него выезжали окончательно. Я знал, где взять ключ, а вещи нам были не нужны. В тишине и запустении сада, освободившегося от летней мещанской жизни (сади-копай-собирай), было что-то притягательное. Казалось, что в целом мире нет никого кроме меня с ней. Мы оставались на ночь, безуспешно пытаясь спастись от ночного холода – собранными за день полешками, спиртным и жаркими объятиями. Дикое, безумное, прекрасное время. Время открытости, время, когда семейная политика и борьба за свою территорию еще не сожрала всю непосредственность наших первых отношений. Юная, отчаянная, задумчивая и загадочная, простая и открытая. Такой она была.

Куда ушло все это? Теперь она ценила комфорт. Телевизор, чайник, ванна, мягкая постель. Ничего из этого старый садовый домик не мог ей дать. Одна надежда – Маша когда-нибудь ощутит всю прелесть осеннего холода и безлюдной пустоты. Наверняка ей тоже кто-нибудь поможет это сделать. Пусть она увидит и почувствует, как это прекрасно. Ведь должно же в ней быть что-то от той молодой Тани. Пусть она запомнит это в отличие от своей матери.

Романтика романтикой, но идти пешком до нашего сада и впрямь далековато. Грунтовая дорога, обычно сероватая, с легкой желтизной, после ночи потемнела от сырости. Кто его знает, может, пробежал здесь не так давно и небольшой дождь. Но не развезло. Просто грунт стал мягким и пружинит под моими старыми кроссовками при каждом шаге. Мне это нравится больше, чем летняя сухость, когда земная твердь звонко отдает в тебя при каждом шаге. Там печатаешь шаг, здесь неспешно прогуливаешься. Маршировать хорошо в молодости, чем старше становишься, тем больше любишь все спокойное и неспешное. В детстве осень меня пугала и наводила тоску. Теперь я иду среди начинающей жухнуть травы, в утренней туманной сырости, смотрю на пустеющую округу, и это меня успокаивает, тянет к себе. «Подожди немного, отдохнешь и ты». Будь я пенсионером, или богачом, точно бросил бы чертов город, работу, службу, призвание, и остался бы здесь. Не знаю как насчет зимы, но до ноября, до того как падет первый снег, и начнут порхать белые мухи, я бы точно остался. Жил бы отшельником, писал умные книги, размышлял о вечности и бесконечно совершенствовался и совершенствовался. До истончения плоти, до умерщвления всех желаний, до растворения в этой осенней природной жизни. Русский йог.

После изматывающего лета все вялое, даже солнце. День разгорается неспешно, медленно, нехотя. Когда я подхожу к дачному поселку, то не слышу привычного летнего шума радио, не вижу бодрой суеты дачников вокруг грядок и машин, не примечаю ребятишек, которые спозаранку лениво бродят по огородам в поисках того, чем поживиться. Дачный поселок затих, хотя на дворе еще самое начало сентября. В какой-то степени это объяснимо. Основан был еще в незапамятные советские времена. Теперь здесь живет молодежь, дети основателей. Они и летом не всегда сюда заезжают, предпочитая разного рода Турции, Египты, Таиланды и страны Бенилюкса. Тем более нечего им здесь делать осенью, когда начинает закручиваться привычное колесо работы повсюду, а не только в школе. Стариков немного, и живут они все вразброс по бывшему садовому товариществу, а от родительского сада вообще далековато, ведь он стоит на самом поселковом отшибе.

Наш сад – это маленький зеленый домик, в котором хорошо в летнюю жару и который совершенно неприспособлен к жизни за пределами лета. К нему прилегает небольшой огород с редко растущими яблоньками и двумя кустами вишен. Печурка в домике, конечно, есть, но хватает ее только на слабый подогрев жилища в холодные майские и августовские ночи. Дом выглядит таким же, каким я увидел его в первый раз почти тридцать лет назад. Если смотреть на него со стороны дороги, то в нем совсем ничего не изменилось. Даже цвет. Каждый раз, перекрашивая дом, отец неизменно выбирает зеленый цвет темного оттенка. Единственное видимое нововведение заметно, только тогда, когда заходишь на участок. Небольшую старую веранду отец перестроил и несколько расширил, сделал новые ступеньки. Для маленького домика она совершенно не подходит, смотрится несуразно, поскольку имеет площадь едва ли не соразмерную площади самого дома, но отец не гонится за эстетикой, главное – комфорт. Кто его знает, вероятно, это и в самом деле удобно: летом можно чинно располагаться на веранде и пить чай, почти как в фильмах про дореволюционное барство-дворянство, задумчиво и степенно поглядывая вдаль. На веранде для подобных неспешных обеденных и вечерних чаепитий стоит старенький прямоугольный стол, крытый клеенкой, и пара тройка обыкновенных, не плетеных, чай не интеллигенция какая, таких же старых, как и сам стол, стульев.

Утро по меркам нашей семьи уже не ранее, – десятый час. Мы все рано встаем, привычка выработалась еще с тех пор, как отец ходил в смену на завод, а мать бегала в больницу, работала там в регистратуре. Мать уже курсирует по огороду, а отец сидит на веранде, заставленной внушительными мешками и картонными коробками. Есть среди них и пара деревянных ящиков.

– Здорово! – машет он мне, как только я подхожу к калитке.

Я тоже приветствую его, кивая головой.

– На электричке приехал? – спрашивает он меня, уступая место для того, чтобы я присел, рядом с ним на самую верхнюю ступеньку. В руках у него здоровенная сумка, он колдует над одним из ремешков.

– Ну, да. А на чем еще до вас доберешься.

– Можно еще на автобусе. Он же как ходил, так и ходит. Мы вот с матерью на нем в основном ездим. И туда и обратно. На нем лучше всего.

– Ну, так вам, понятно. До станции идти по вашим меркам далеко.

– До станции, положим, не так далеко. Но годы уже не те, и ноги не те. У матери постоянно болят. А сейчас сырость, холодно большую часть дня, а ночью, так и вовсе. Ты же помнишь, у нее всегда с ногами проблемы были. Она и по молодости не слишком хороший ходок была из-за этого. В поликлинике своей поэтому и старалась все больше сидеть на стуле, на ногах не стоять. А теперь старость, что удивляться, что ноет и болит?

– Здравствуй, Коля, – мать, заслышав наш разговор, пришла с огорода.

Руки в резиновых перчатках, на голове повязан платок, как у работниц с советских плакатов, на ногах мои старые сапоги и теплые штаны. Сама в поношенной коричневой куртке, в той, что еще года три назад ходила по городу. Теперь, видимо, списала ее за старостью лет на дачу. Здесь и будет доканывать уже окончательно, пока не развалится.

– Здравствуй, мама.

– О чем это вы тут говорите?

– Да я рассказываю ему, что тут у нас уже холодно, сыро. Что ты все мне говоришь, что надо съезжать. Всю плешь мне проела. Вот, радуйся теперь, сегодня, наконец, отсюда выметаемся, – без видимого удовольствия ответил отец.

Похоже, споров по этому поводу, действительно, прогремело с избытком.

– Да уж, слава Богу. Съезжать надо было еще недели две назад, – говорит ему мать, и, перешагивая через нас, подымается на веранду, усаживается на одну из небольших табуреток, сделанных отцом. – Все соседи-то по-умному, в конце августа разъезжаются, а мы как всегда ждем непонятно чего. Дома тепло, квартира и телевизор, кстати, твой любимый. Нет, здесь сидим, до последнего, до холодов. Ты что ж думаешь, что в этом году осени не будет, что ли?

– Мам, – говорю я. – Ты бы на стул села. На нем лучше, наверное.

– Не беспокойся. Мне на этой табуреточке удобнее сидеть. Я маленькая, книзу теперь расту.

– Тепло еще будет – продолжает отстаивать свою точку зрения на сроки окончания дачного сезона отец. – Бабье лето впереди. Здесь знаешь, как хорошо станет. Еще пожалеешь, что мы все вывезли и дом на зиму заперли.

– На один день можно всегда приехать, если охота сильно припрет. Походишь по леску осеннему пару часиков, и хватит с тебя. Много ли на старости лет надо. У самого ведь тоже ноги больные. Как и я постоянно жалуешься. Ну да что мы все об этом. Как у тебя там жизнь дома, на работе? – обратилась ко мне мать.

– Да обычно, ничего такого. Таня работает, Маша в школе. Я вот тоже в школу опять пошел учить охломонов всех мастей.

– А чего своих не привез сюда? В этом году ведь летом так и ни разу не приехали. Все лето в городе просидели в духоте, – поинтересовался отец.

Это правда. Несмотря на многочисленные обещания я так и не нашел в себе силы оторваться от дивана и приехать в сад в летние месяцы. Сам не знаю, почему так получилось. За город летом хотелось выбраться нестерпимо. С недавних пор я стал просто чуметь, проводя летние месяцы в городе. Никакой возможности расслабиться. Жара, диван и маета от безделья. Компьютер тоже не спасал. Все на лето поразъехались, кто куда, и только пара-тройка таких же чудаков как я кидала в ленту картинки, музыку и ссылки на какие-то дурацкие длинные статьи о кризисе российской экономики и грядущей политической нестабильности. От скуки я открывал некоторые из них, но сил дочитать до конца не находил, бросал изнуренный, отмотав пять-шесть абзацев. Что толку читать, когда и так все ясно: летим под гору, все эти годы разница только в интенсивности спуска. Одно расстройство, напоминание о неизбежном конце. Нет, лето в городе – это не отдых, а какая-то пауза между работой, бессмысленный и тягостный простой, еще более тяжкий от того, что свою работу в школе я просто ненавидел, а впереди маячила в качестве избавления от скуки только она. Но ехать к родителям всей семьей желания не было. Приехать, поболтаться с утра до вечера, а потом опять тащится в ночь на электричку, ехать обратно в город. Я уже стар для такой возни. Да и сомневаюсь, чтобы Таня или Маша оценили такой отдых. Слишком уж активный. Правда, проблема не только в этом. С моими родителями у Тани отношения не сложились. Ничего серьезного, но атмосфера явного отчуждения ощущалась всякий раз, когда она начинала разговаривать с моей матерью. «Не пара она тебе, не пара». Отец в своем привычном стиле попытался обозначить для непонятливой Тани верховенство своей патриаршей власти, но этот номер категорически не прошел. Таня выходила за меня и не была настроена терпеть рядом с собой, а тем более над собой, никого кроме меня.

Маша же, как всякий современный подросток, не понимала и не ценила красот природы. До пикников она еще не доросла, и все прелести хозяйского хождения меж огородных грядок ценить ей было рановато. Сад, в который она еще в юном дошкольном возрасте ехала с удовольствием, теперь потерял для нее малейшее значение. Появиться в нем значило бы сознаться в собственной незрелости. Да и что бы она здесь делала? Сверстников ее, насколько я знал соседей, в округе практически не было. Я отлично понимал ее нежелание ехать в дедушкин домик за городом, как она его называла, потому что и сам когда-то испытывал нечто подобное. Одиночество за компьютером для современного ребенка лучше одиночества перед лесом и речкой. Печально, но факт. «Петька на даче» – это уже неактуально.

– А зачем им здесь быть? Вы ж меня не просто в гости позвали, а помочь.

– Так дело-делом, но хоть раз в год выехать из этого грязного города надо. Что сидеть в четырех стенах, – заметил отец. – Как вам не скучно?

– А зачем? Дома может быть и тоскливо, но ведь и на улице не лучше. Здесь тоже, сколько себя помню, с развлечениями небогато. Сходишь разок в лес, пару раз на речку – туда еще километра три тащится, а потом вы в огород погоните полоть, окучивать и совсем житья не станет.

– А что такого? На земле поработать – это только в удовольствие. Что касается городской жизни, то у вас там ведь та же история. Сидите, ни шагу из дому. Я ведь не первый раз говорю: сходите куда-нибудь, не сидите в своей душной квартире! Мы с тобой, вон, сколько раньше мотались: в кино, на стадион, мать тебя в театр все норовила сводить в детстве. В кукольный, так и вовсе, чуть ли не каждую неделю ходили. Нельзя взаперти сидеть все время. Надо с людьми общаться больше. К вам хоть в гости кто-нибудь заходит?

– Заходит, – соврал я, не скажешь ведь, что мы особо никому не нужны, тогда вони еще больше будет. – Иринка, танина подружка, бывает раза два-три в месяц.

– А твои? Твои друзья где? Или Танька всех разогнала?

– Разогнала, и к лучшему, – вставила мать. – А то я помню, в университете вся дружба заключалась в том, что шлялись где ни попадя. Сколько я ночей не спала. Как только в неприятности не угодили, ума не приложу. Этот Миша, толстенький все так и норовил во что-нибудь вляпаться. Что за человек такой!

– Никого она не разгоняла. Сами ходить перестали. Леша уехал в Москву. А Мише некогда, у него работы завались.

– Ничего им не некогда. Просто ты для них стал бесполезен. Вот и забросили они тебя, – прямо сказал отец. – Они-то наверх пошли, а ты под уклон. Вот и разнесло вас в разные стороны.

Я обиделся. Он в очередной раз наступил на больную мозоль, затронул тему, по поводу которой мы постоянно перепирались последние годы.

– Слушай, ты бы определился сначала: их Таня выгнала или они сами знать меня не хотят.

– Не ссорьтесь по пустякам, – вмешалась мать. – Как будто это самое главное в жизни. К нам ведь тоже никто особо не ходил.

– Так понятное дело, почему, – ухмыльнулся отец.

– Почему?