Алексей заводчик

Алексей заводчик
Сергей Терентьевич Семенов

«…Первый раз я увидел Алексея лет шесть тому назад. Выйдя осенним вечером на улицу деревни, я заметил у двора сапожника Вавилы толпу народа. Кое-кто из мужиков, бабы и ребятишки собрались у избы сапожника, и между ними то и дело слышались взрывы веселого смеха. Меня затронуло любопытство, и я направился к этой толпе…»

Сергей Терентьевич Семенов

Алексей заводчик

I

Первый раз я увидел Алексея лет шесть тому назад.

Выйдя осенним вечером на улицу деревни, я заметил у двора сапожника Вавилы толпу народа. Кое-кто из мужиков, бабы и ребятишки собрались у избы сапожника, и между ними то и дело слышались взрывы веселого смеха. Меня затронуло любопытство, и я направился к этой толпе. На вопрос мой, что тут делается – мне объяснили:

– Вавила себе работника привел, такой ухарь – отойди-пусти! Послушай-ка, что он говорит.

Вавила и новый работник его сидели на завалинке избы. Вавила был так пьян, что еле голову на плечах держал, но работник был трезв. Это был молодой еще парень, лет 19-ти на вид, худой, с грязным цветом лица и одетый в какие-то лохмотья не-деревенского происхождения. Он держал себя довольно бодро, говорил развязно, хотя при внимательном взгляде на него и можно было заметить, что эта развязность как будто неискренняя, напускная. Когда я подошел туда, он свертывал себе из газетной бумаги папироску.

– Где он такого отыскал? – спросил я.

– Должно быть, чорт нанес, – крикнула на мой вопрос жена Вавилы, худая, забитая нуждой и заботой, женщина, стоявшая тут же и видимо крайне недовольная тем, что муж привел к себе такого работника. – Яковлевский бобыль, – добавила она. – Из Москвы по этапу пришел. Пропился там, вот и пригнали сюда выхаживаться.

– Молчи! Тебе говорят – молчи! – бурчал, топая ногой на жену, Вавила.

– Была неволя молчать! – не унималась баба. – Тебе-то все равно, а мне-то, небось, достанется: может быть, он и работать-то ничего не умеет, а я гоношись тут, стряпай на вас да обшивай, обмывай вас, – какая сласть подумаешь!

– Ну, это ты, тетка, зря городишь, – проговорил вдруг работник. – Как это так я работать не умею! Да ты таких мастеров-то сроду не видала. Мы от скуки – на все руки: сапоги точать, головой качать, – мы все могем, – и вдруг умышленно упирая на букву о, работник добавил скороговоркой: – и избу срубим, и печку складем, трубу выведем, – только дым-то хоть мешком выноси!

В толпе захохотали.

– Ай-да мастер! Эти уж смастерят, что надо. И где он только обучался?

– Дома; знамо, в люди не отдавали, сам до всего дошел, – серьезным тоном ответил парень.

– А где у тебя дом-то?

– В Москве… Просто дворец, а не дом: три кола вбито, небом покрыто, светом огорожено, да со всех сторон землей обложено.

В толпе опять раздался смех; потом послышался новый вопрос:

– Что ж ты, так там жил, али делом каким занимался?

– Делом занимался: завод вел.

– Какой же завод?

– Перегонный: перегонял водку из бутылки в глотку, – дела хорошо шли.

При этих словах некоторые бабы завизжали от хохота; засмеялась даже сердитая жена сапожника и, плюнув, проговорила:

– Вот он какой нагрешник, и жди от него путного!

И сказавши это, баба повернулась и скрылась на крыльце.

– Что же это ты в такой жизни и не ужился, ведь вона там как хорошо?

– Такая линия подошла: оплошал – прохворал, Бог обидел – пропился! – ответил работник, и этим вызвал новый взрыв хохота.

II

С другого же дня парень стал сапожничать у Вавилы. Работать он умел и работал усердно. Гулял он только в праздники, и очень скромно: выйдет на улицу, подойдет к молодежи или мальчишек вокруг себя соберет, споет им какую-нибудь песню, расскажет что. На рассказы он был мастер. Он знал немало сказок, историек, случаев из московской жизни, иногда правдивых, иногда вымышленных им; он и делился со всеми, кто только желал его слушать. За это его, нельзя сказать, чтоб полюбили, но все встречались с ним с удовольствием, особенно молодежь. Она окрестила его прозвищем «заводчик», имеющим двоякий смысл: во-первых, намекало на то, что он всегда «заводил» что-нибудь интересное, то есть шутник, затейник; во-вторых, оно говорило и то, что он был, по его словам, содержателем завода, на котором перегоняли водку из бутылки в глотку; и этим прозвищем все стали звать его. Алексей на это не обижался и охотно отвечал, когда его звали только по одному прозвищу.

Однажды зимой, от нечего делать, я зашел посидеть к Вавиле. Вавила с заводчиком были заняты сапожною работою, жена Вавилы помещалась на коннике за пряжей. Все были поглощены делом, но прилежнее всех занимался им заводчик. Он очень усердно наколачивал каблук. Я не удержался, чтоб не сказать жене Вавилы:

– Ну, вот, ты тогда беспокоилась, что он работать не будет, – гляди, как старается.

– Теперь-то сама вижу, что мастер, – проговорила баба и усмехнулась.

– Небось, не подгадим! – весело воскликнул Алексей. – Коли что умеем, сделаем за первый сорт.

– А ты еще что можешь делать-то? – спросил я.

– Водку пить, табак курить, мало ли что, – по-прежнему весело проговорил Алексей и, отшвырнув от себя законченный сапог, принялся за другой.

– А работы никакой еще не знаешь?

– Вот захотел, работы еще! Одну знаю, и то хорошо; слава Богу, что этой-то кое-как выучился.

Я заметил, что в тоне, каким были произнесены эти слова, слышалась деловитость, и решил воспользоваться этим – завести серьезный разговор. Мне хотелось узнать, как он рос, чем занимался в Москве, и, не откладывая намерения, я сейчас же закинул вопрос о том, где он родился.

– В Москве я родился, – ответил на мой вопрос Алексей, и по лицу его пробежала какая-то тень. – Старики-то мои смолоду туда перебрались, я там и родился.

– Зачем же старики-то перебрались в Москву? – спросил я снова.

– На легкую работу да вольные хлеба! Не понравилось им в деревне жить, вот они распродали все, да и отправились в Москву. Сперва-то на место приделились, в людях жили; а в людях жить – надо всякому служить. Пожили-пожили они – не понравилось им это, задумали они свое дело повести. Собрали деньжонок, переехали на Хитров; отец начал там квасом торговать, а мать фатеру сняла да жильцов пускать стала.

– И теперь они этим делом занимаются?

– Куда тут, и помину от этого не осталось.

– Отчего же, или невыгодно?

– Куда тут не выгодно! А видно не судьба Макару коров доить: ко всему нужна привычка – что торговать, что еще; а у них откуда она возьмется? Там прозевал, здесь проморгал, ну, все на шею да на шею, а тут стала полиция придираться да допекать: чистоту спрашивает. Знамо, кто опытный-то, тому и полиция не страшна, он знает, как ладить с ней: сунет околоточному на штаны – и вся недолга; а нашим-то это невдомек – ну, на них, знамо, чуть что – сейчас штраф. Штраф да штраф, они с горя-то на водочку стали налегать. Сегодня штраф, завтра торговать не пускают, послезавтра пьяные, а там какая-нибудь незакрутка, ну, дело-то в упадок да в упадок – и прогорели они; закрыли торговлю и фатеру не по силам стало держать.

– Так что же они теперь там делают? – продолжал я свои расспросы.

– Теперь живут двое в одном углу. Мать-то еще нанимается куда-нибудь на поденщину – стирать, либо полы мыть, а отец совсем опустился, только и знает – христарадничает.

– И ты все время с ними жил?