Люди спят. Им, наверно, совсем невдомёк,
что творится на свете. Их мир – это сны.
Он предельно безумен, предельно жесток
и не знает законов весёлой весны.
Люди спят. Им, похоже, нисколько не жаль,
что не видят они, что не знают секрет,
как глаза раскрывает прозревший миндаль,
и у них необычный лазоревый цвет.
Люди к счастью не выстроят вовсе мосты,
знать не знают они: наделяет весна
тех, кто любят, глазами святой чистоты,
и они голубые, как марево льна.
* * *
С печалью затяжною храню обрывки сна,
где я иду с княжною, что вовсе не княжна.
Тогда я был румяней, чем юный пионер.
Все было, как в романе, – там я искал пример.
Все так банально было, и повод, вроде был:
она меня любила, а я себя любил.
Ответить ей? Куда там! Какая тут нужда?
Уехала куда-то в Прибалтику княжна.
И лишь подруге Даше сказала: это – месть,
поскольку знает даже, что я не тот, кто есть…
Я был от злости черен, обидно аж до слёз.
Скучал я, как Печорин, по никому всерьёз.
Судьбой не оглоушен, никем не покорён,
я вешал всем на уши гирлянды макарон.
Но совесть укоряла, проклюнувшись опять:
искомкав одеяло, не мог я ночью спать,
рвал из подушки перья, бросая на диван,
и вспоминал свой первый, неконченый роман.
* * *
Лупит в стекла дождь, озон,
небо тучами зашито…
Ты пойми, что я – твой зонт,
твоя крыша и защита.
Нахлобучив туч башлык,
кроны сад взметнул отвесно —
в нем бурлит, как сок шашлы,
терпкий сок в стволах древесных.
И опять, беспечно-юн,
слышит этот старый город,
словно звон гитарных струн,
светлых струй веселый говор.
И пускай все дни дожди,
пусть тучнеют тучи градом,
только ты не уходи,
будь всегда со мною рядом,
чтобы, как в каком-то сне,
мы опять сплетали руки.