что нас настигнет камнепад печалей,
и мы молчали, мы тогда молчали,
поскольку мир молчаньем постижим.
И тишина не пряталась ничуть,
утопленная в то сырое лето,
хоть дождь шумел… Но значит ли все это,
что в шуме скрыта истинная суть?
Нет, сути нам с тобой не миновать:
уже давно преследует нас тенью
молчанье, что несёт нам облегченье, —
молчанье, не умеющее лгать.
Горькие, осенние, жёлтые цветы…
* * *
Готический город,
минор в моей жизненной гамме,
твой воздух был горек,
как хлеб, разделенный с врагами.
Ты мне опостылел,
как постные завтраки в школе.
Меня твои шпили
к досье на меня подкололи.
Я жил как вслепую,
а ты блефовал, как мошенник,
и сплетни, как пули,
искали меня для мишени.
Здесь были чужими
дома, даже клумбы с цветами.
Здесь в странном режиме
будильники время считали.
Кого не касалось,
те всё понимали превратно.
А мне всё казалось:
часы повернули обратно.
Изгибом лекала
менялась у времени внешность.
Как будто бы мчало
оно меня в прошлую вечность.
Но всё! Не губи мой
остаток надежд на иное.
Прощай, нелюбимый,
ты будешь моею виною.
Забыть обещаю
я жизнь эту, как наважденье.
Тебя я прощаю,
а мне — мне не будет прощенья.
* * *
Журавли подают сигнал. Завтра, видно, дождик польёт.
Навсегда, прошу, навсегда ты запомни этот полёт!
Этот сумрак, что загустел, по уступам сырым скользя,
эту грусть расставанья с тем, что уже повторить нельзя.