Швейк жив!

Артур. Ты так скажи: не сыскать лучшей кандидатуры для эпатирования трусливой буржуазной публики. Киш – коммунист, Киш – агент Третьего Интернационала, Киш – организатор революции в Вене.

Гашек. Увы, неудавшейся революции (вздыхает). Как и в Кладно. Ну а поскольку мировая революция не состоялась, он пишет пьесы, а я занялся Швейком. Мы оба ушли в литературу.

Артур. Обывателя надо подготовить к революции путем переворота в культуре. В адском подземелье фешенебельного отеля «Ардия», в самом сердце торгашеского Вацлавака, растет и крепнет могильщик буржуазного строя. «Революционная сцена» разрушит старый мир и всю его цивилизацию. Ведь что такое цивилизация? Красивый обман для прикрытия внутреннего разложения. Пьеса «Успение Тоньки Виселицы» – кость в глотке сытого зрителя. Но это только начало. Мы экспериментируем с пантомимой, театром ужасов, эротикой, наконец.

Гашек. Уже были подобные эксперименты. До войны в Праге некий Местек обнаружил сирену и показывал ее на улице Гавличка, на Виноградах, за ширмой. В ширме была дырка, и каждый мог видеть в полутьме девку с Жижкова. Ноги у нее были завернуты в зеленый газ, волосы выкрашены в зеленый цвет, на руках были рукавицы на манер плавников, из картона, тоже зеленые. Детям до шестнадцати лет вход был воспрещен, а кому было больше шестнадцати, те платили за вход, и всем очень нравилось, что у сирены большая задница, а на ней написано: «До свидания!» Зато насчет грудей было слабо: висели у ней до самого пупка, словно у старой шлюхи.

Артур. У Ксены с этим все в порядке.

Ксена. Артур, без пошлостей!

Артур. Эпатаж служит революции.

Гашек. Я устал от пафосных слов о революции. В Чехословакии сложились все условия для социального переворота. Есть крупное индустриальное производство, рабочий класс, сельские пролетарии, радикальная интеллигенция. Даже «Революционная сцена» имеется. Но знаешь, чего не хватает?

Артур. Чего?

Гашек. Революционного духа, без которого нельзя опрокинуть буржуазное государство. В тихой, уютной Чехословакии можно сколько угодно произносить зажигательные речи, но никто не пойдет на баррикады. И ты, пролетарский граф Эмиль Артур Лонген, просто безобидный теленок, как и все остальные.

Артур. Так напиши для нас пьесу о России. Мы узнаем, что нам следует делать.

Гашек (устало). Я уже выступал с рассказами о своем большевистском опыте в кабаре «Семерка червей». За сто крон должен был паясничать перед публикой, которая приходила набить свои толстые утробы и потанцевать, а в перерывах посмеяться над неудачливым большевистским агитатором.

Артур. Ты был один на сцене, а у меня целая труппа. Мы расшевелим обывателя. Хотя бы одноактную пьесу. Чего тебе стоит, Ярда!

Гашек. Уговорил. Только боюсь, что к тому времени, как я закончу «Революционную сцену» выкурят из подземелья «Адрии».

Артур. Зачем нам темное подземелье? Пролетарский театр должен жить под синим небом, играть на городских улицах и площадях. Вовлекать в игру случайных прохожих! Ксена! Покажем нашему будущему автору танец апачей! Представь себе. Армия мстителей спускается с высот Монмарта, чтобы снять скальпы с сытых буржуа. Вацлавак недаром называют пражскими Елисейскими полями. Так разрушим старый мир!

(Артур пускается в дикий танец, жонглируя комбинацией ножа, револьвера и кастета. Ксена срывает со своих плеч красное боа, размахивает им как знаменем и присоединяется к танцу. Они поют рефрен «Марсельезы»)

К оружию, друзья
Вставайте все в строй,
Пора, пора!
Кровью гнилой
Омыть наши поля!

(В разгар танца Ксена подворачивает ногу на неровной брусчатке и падает. Артур помогает ей подняться. Ксена тяжело дышит. Она извлекает из выреза платья пудреницу, открывает её и издает возглас отчаяния)

Ксена. Артур! В моей пудренице закончился порошок!

Артур (старается успокоит жену). Не паникуй! Мы сейчас купим кокаин в аптеке.

Ксена (истерично) Где? Где ближайшая аптека?

Гашек. Ксена, сразу видно, что ты не коренная жительница Праги. В двух шагах отсюда находится самая старая городская аптека «Адам», она существует едва ли не со времен Адама и Евы.

Артур. Да, да, Ксена. Отличная аптека, не беспокойся. Там продают очищенный кокаин немецкой фирмы «Марк», уже расфасованный по дозам. Морфий тоже продается в ампулах, а еще героин – патентованное средство для ращения и укрепления волос.

Гашек. Сушенных жаб и прочие средневековые снадобья там тоже можно прикупить.

Артур (обнимает за плечи трясущуюся жену). Мы пошли к «Адаму» за артистическим вдохновением. Ты с нами?

Гашек. Нет, мне за пивом.

Артур. Не забудь, ты обещал нам пьесу!

(Артур уводит еле держащуюся на ногах Ксену.)

Гашек. Вот и делай революцию с такими людьми. В самый разгар сражения им потребуется порошок для вдохновения. Однако пива мне здесь не нальют. Надо найти заведение попроще – из тех, где собираются уличные девки и прочие приличные люди, которых не пускают в «Златой гус» или в «Репрезентяк»

Явление 7

Гашек не успевает сделать и нескольких шагов, как натыкается на очередного приятеля – художника Ярослава Панушку, толстого флегматичного добряка, чье благодушие не может скрыть напускная грубость. Он в дорожной одежде с этюдником в руках.

Панушка. Ярда! Ты ли это, скотина!

Гашек. Ярушка Панушка! Позволь, я помогу тебе с этюдником.

Панушка. А я возьму твой кувшин. Идешь за пивом? Художник должен помогать писателю, а писатель – художнику.

Гашек. Какой маленький город Прага! Сделаешь шаг и тут же наткнешься на приятеля.

Панушка. Все встречаются на Вацлаваке. Я заглянул сюда купить этюдник и краски. Гашек. А я повстречал Ксену и Артура, а перед этим повздорил с Ивонной.

Панушка. Редакторкой «Сучки»? Из-за чего вы поцапались?

Гашек. Ей не понравилось, что я употребил в книге о Швейке несколько сильных выражений. Но нельзя же требовать от трактирщика Паливца, чтобы он выражался так же изысканно, как пани Ольга Фастрова и ряд других лиц, которые охотно превратили бы всю Чехословацкую республику в большой салон, по паркету которого расхаживают люди во фраках и белых перчатках.

Панушка. Ты просто запечатлел, как разговаривают между собой люди в действительности. Я ведь знаю этого Паливца. Правда, он не хозяин трактира, а только помощник официанта, но во всем остальном ты вывел его как живого. Грубиян не хуже меня. Могу под присягой засвидетельствовать, что у него каждое второе слово «задница» или «дерьмо». А вот Швейка мне не доводилось встречать. Он действительно реальный человек?

Гашек. Скорее собирательный образ. От одного позаимствовал, от другого. А больше всего от Франты Страшлипки, денщика обер-лейтенанта Лукаша. Он нас буквально извел байками по случаю. Я запечатлел его привычку в стихотворении, написанном, когда нашу одиннадцатую роту бросили на фронт: «Но самый страшный бич резервной роты – Страшлипковы седые анекдоты»

Панушка. Все ждут продолжения этих анекдотов.

Гашек. Боюсь, не дождутся. Замыслы были наполеоновские. Как в этой афише, которую мы с Франтой расклеили по всей Праге. Дарю на память. (Гашек достает из кармана сложенную афишу, отдает ее Панушке и грустно заключает) Несбывшиеся мечты!

Панушка (разглаживая афишу и читает). «Первая чешская книга, переведенная на мировые языки! Лучшая юмористически-сатирическая книга мировой литературы! Победа чешской книги за рубежом!» Да уж, буффонады и розыгрыша ты по своему обыкновению добавил с избытком. Но что мешает тебе закончить книгу?

Гашек. Лень, наверное. Видишь ли, я в третий раз приступаю к «Швейку». Еще до войны опубликовал несколько очерков о его похождениях на действительной службе. Потом, в России, написал рассказ «Добрый вояк Швейк в плену». Но основательно я взялся за моего героя только этой весной. Первая часть книги была закончена довольно быстро. Когда я уставал писать, диктовал текст Франте. Иллюстрации нам нарисовал Йозеф Лада, мы пообещали ему тысячу крон.

Панушка. Лада жаловался, что он ни кроны не увидели из обещанного и в итоге ему пришлось заплатить за вас в ресторане, где вы обмывали сделку.

Гашек. Надо намекнуть Зауэру, чтобы он послал Ладе дюжину носков и пару белья взамен денег. Все равно его лавка, как и наше совместное издательство, на грани банкротства. Я иссяк. Жаль обманутых читателей. Утешает, что их совсем немного.

Панушка. Немного?

Гашек. Совсем мало. Разве только трактирщик Паливец купил больше двадцати экземпляров и раздал своим знакомым. Говорит: «Я теперь мировая знаменитостью Любого могу послать в задницу»