Хроники Януса

Когда я думаю об аллегории прошлого, мне на ум приходит история с кошкой, которую подобрала с улицы моя бабка. Кошка эта оказалась своенравным и избалованным существом; постоянно пакостила и была неласкова со мной, а в ответ на мои попытки завязать с ней дружбу – лишь шипела как змея и топорщила шерсть. Дед ругался и клялся натравить на неё пса, когда однажды увидел как она, воспользовавшись его рассеянностью, забралась на стол и искромсала когтями навощённую доску, на которой он по старинке вместо папируса писал воспоминания о путешествиях – так ему было легче исправлять. Завидев деда, кошка пыталась удрать, но высвобождая одни лапы из воска, опиралась на другие, которые вязли. Со стороны это было похоже на кошачий танец. Быстро переминаясь с лапы на лапу, она, наконец, освободила себя, этим окончательно искромсав когтями воск вплоть до дерева – а потом выпрыгнула в окно, вовремя избежав дедовской затрещины. Это было бы забавно, если бы не так печально, ибо благодаря кошке за несколько секунд исчез плод его многодневного творчества. Тем не менее дедушка Сикст, отойдя от негодования на зловредное создание, написал другую историю. Два дня спустя он торжественно зачитал её перед публикой в доме Гая Флакка, где собирались престарелые патриции, пробующие себя в литературе. Эта была история о кошке, которая уничтожила его мемуары, описанная им с необыкновенным юмором. Его рассказ вызвал восторг, и мой дед был удостоен оваций, и сам Анний Калликрат торжественно возложил ему на голову венок.

Припомнив этот случай, я подумал: это весьма символично, что кошка стёрла одни воспоминания и этим породила другие. Так, многое из нашего прошлого подобно воску для её лап – не отпускает и напоминает о себе в тот самый момент, когда мы хотим отвязаться от него…

Теперь из прошлого, так же как кошка из воска – в окно, я прыгну в недавние события. Ибо эта аллегория вот к чему.

Со времени визита сенатора Папирия с семьей в мой дом прошло два дня. Настали нундины, дни покупок и отдыха. Я с утра ушёл на важную встречу, а ближе к полудню Плиния в сопровождении Дебы, Клеона (повара) и другого раба, вышли из дома и отправились в центр. Там их пути разошлись: Клеону и его помощнику надлежало пойти на рынок недалеко от святилища Лар, чтобы набрать корзину устриц. Устрицы эти, выловленные в Ионийском море, продавались нечасто и были необыкновенно вкусны, поэтому я не скупился. Торговец знал Клеона, а я всегда расплачивался с ним вперёд – в то время как Плиния и Деба, разойдясь с Клеоном и побродив по торговым рядам, продолжили путь в сторону Эскулетовых Дубов, где у святилища Дианы мы и условились встретиться.

… Встретившись там, мы двинулись назад. И вот, пройдя шагов двести и свернув на Викус Аренула мы, к нашему удивлению, увидели перед собой тех, пройти мимо которых было бы невозможно для людей нашего круга – это опять были сенатор Папирий и Фабия в сопровождении трёх рабов. Плиния при виде их вздохнула и изменила лицо на вынужденно-приветливое. А я краем глаза заметил, что нубийка как и во время их визита в наш дом когда она увидела Фабию – как-то странно заволновалась.

После приветствий и пары формальных фраз, мы с сенатором отошли сторону и обменялись мнениями о последних событиях в Риме. Я ожидал, что он спросит о моём решении – и он в самом деле спросил меня. Я сказал, что всё ещё думаю, и если он соблаговолит подождать, я извещу его через четыре дня, при этом опять не забыв поблагодарить за столь высокое доверие. На это ноте мы вернулись к женщинам.

Когда я приблизился, я услышал как Фабия что-то говорила жене. Я не знал о чём речь, но догадался, что это нечто из предметов женского обихода…

– Ну-ка подойди и передай это, – вдруг переведя взгляд на Дебу, приказала она.

Странно почему Фабия сама не передала это Плинии.

Деба, взглянув на Плинию и получив от неё утвердительный кивок, подошла к Фабии. Фабия кивнула рабу-носильщику – и тот раскрыл короб. Она вынула из него какой-то флакон, судя по всему, с маслом или душистой эссенцией – и протянула нубийке. Но тут случилась непредвиденность. Фабия то ли не дотянула к ней руку, то ли слишком быстро разжала пальцы. Склянка упала на мостовую и разбилась вдребезги. Мне же, наблюдавшему это (и, думаю, Плинии тоже) показалось, что Фабия нарочно быстро разжала пальцы чтобы Деба не успела перехватить флакон из её рук.

– Неуклюжая дрянь, – выпалила Фабия… и вдруг, размахнувшись, наотмашь хлестнула ладонью по щеке нашу рабыню.

Я нахмурился. Или так, через много лет, это было ответом мне за ту пощёчину?

– Госпожа простить меня, – пробормотала Деба, своим ответом приняв на себя вину.

– «Госпожа простить меня», – передразнила Фабия, – почему за столько лет в Риме ты не можешь выучить наш язык, тупица?

Деба молчала.

– Я скажу. Вот почему. Потому, что боги ограничили ваш разум. Вы созданы, чтобы быть в услужении тем у кого он есть, подобно скоту в услужении людей. Умная человеческая речь вам не под силу, и вы ничего не понимаете кроме языка плети. Тебе нечего сказать мне, безмозглая дура?

У Плинии всё было написано на лице. Но она тут же взяла себя в руки, стараясь не выказывать своих чувств. Я молчал. Я не сомневался, что Фабия нарочно вела себя так, дабы узнать выкажу ли я сочувствие рабыне перед сенатором, слывшего суровым господином – в то время как он, прищурив левый глаз, изучал меня. Без сомнения, она мне мстила за прошлое.

– Твой муж слишком мягок к этому отродью, а зря, – всё более распаляясь, повернулась она к Плинии, – Без наказания они не способны хорошо работать, но всякий раз норовят украсть и обмануть своих хозяев. Если идут с рынка с продуктами, обязательно тайком что-то запихнут в свой грязный рот, а если работают, то постоянно ломают инструменты. Мягкость их портит и делает ротозеями, впрочем… – она осмотрела нубийку, – эта недурна… ты, наверно, была шлюхой прежде чем попасть к своим хозяевам, не так ли? – Фабия скривила губы в едкую улыбку.

Деба молчала и не поднимала головы.

– Ну что за тупая курица, – усмехнулась Фабия. И затем повернулась к моей жене: – Если бы это произошло в моём доме, я бы немедленно приказала высечь её, чтобы впредь была расторопней. – Фабия снова бросила презрительный взгляд на Дебу.

Сенатор саркастически улыбнулся.

– Семья советника пожинает свои плоды, – изрёк он медленно и подчёркнуто назидательно, глядя на неё, но на самом деле адресуя это мне. – Я согласен с тобой. Из-за мягкого обращения раб теряет внимательность и становится ленив. Однако, нам пора.

И они двинулись прочь.

Комментарии к басне

Тем временем в расследовании убийства Марциана появились новые сложности.

Я прежде сказал, что исчез тюремный секретарь и его поиски ни к чему не привели.

Спустя несколько дней префект вызвал меня для разговора. Полониан сказал, что у него есть несколько новостей для меня. Одна из них хорошая, а другие – и тут он загадочно взглянул на меня – зависят от того, как я это восприму. Но обо всём по порядку.

С его слов, пятого дня претор Лициний Силла приказал ему явиться с докладом о положении дел в тайной службе. В здании претории, к его удивлению, его поджидали трое сенаторов, «весьма видных», как он заметил мне. Префект представил свой доклад (на основании моего доклада) о проделанной работе, от успеха которой зависело новое выделение средств из казны. Зачитав доклад, он лестно упомянув меня и моих подчинённых, включая покойного Марциана, не забыв напомнить о помощи его семье. Претор и сенаторы остались довольны. Вопрос выделения новых средств был, кажется, решён. Это было хорошей новостью. Заседание на этом закончилось. Претор Лициний покинул его. Префекта же сенаторы попросили остаться. После этого у них произошёл несколько иной разговор.

Они снова вернулись к убийству Марцина а, также, к удивлению префекта, к исчезновению тюремного секретаря, и высказали озабоченность о затруднении следствия. Один из них, «самый видный», больше других задавал ему вопросы и проявлял тревогу о безопасности узника. Стоит подумать, сказал тот сенатор, как уберечь его от возможного устранения как человека, который слишком много знает. Этот узник, сказал он, ценный источник информации, и если уж враги Рима убили секретаря (хотя даже мне не было известно убили они его или нет!), то следует подумать о более подходящем месте для него. Всё это было изложено в форме пожелания и окончательное решение оставалось за префектом. Но Полониан знал, что значат пожелания от таких людей как он. Я же, со своей стороны, не мог понять почему история с поимкой диверсанта так сильно переполошила их.

Разумеется, услышав это из уст префекта, я был озадачен. На мою просьбу назвать имена сенаторов он ответил отказом, сославшись на то, что они взяли с него слово не рассказывать про их разговор, а он говорит это мне по большому секрету. После его слов я стал гадать кто это мог быть, перебирая в уме всех с Капитолия кого я знал. Я плохо знал теперешний состав за исключением, десятка-другого. «Пролистав» его в уме, я так и остался в догадках.

Моё настроение менялось. Мне, скажем мягко, было непонятно их намерение повлиять на расследование смерти Марциана, не говоря о попытке склонить префекта на перевод карфагенянина в другую тюрьму…

Полониан не хотел меня расстраивать, если бы назвал эти новости плохими, подозревая как я на них отреагирую – и он бы не ошибся. Ибо последняя новость окончательно испортила мне настроение: сенаторы рекомендовали префекту взять нового дознавателя вместо погибшего Марциана. Его звали Гай Фабриций Cкарон. Я снова стал гадать с какой целью они это делают, чего хотят, и почему вмешиваются в мою работу.

Я знал того человека. Скарон был армейским командиром и, затем, возглавлял суды над дезертирами. Я подумал, что мои люди вряд ли найдут с ним общий язык. Не сказать, чтобы он был глуп, но до ума Марциана ему было далеко. Он был не так образован, весьма вспыльчив и, к тому же, любил выпить. Я подумал, что от узника он мало чего добьётся – а тот, раскусив его, будет нарочно выводить его из терпения… Пока я главный, я не допущу этого, решил я, и сам лично буду проводить дознание. Раньше я слышал краешком уха будто должность военного судьи Скарону помог получить Тит Папирий Курсор. Если это так, значит Папирий и был одним из «весьма видных», кто говорил с префектом. Скарон, посему, назначен быть его глазами и ушами при мне. Это было уже любопытнее: если сенатор «одной рукой» благоволит ко мне и выдвигает меня на должность претора вместо Лициния, «другой» же навязывает своего человека, даже не посоветовавшись со мной, значит он играет в куда более сложную игру, нежели я предполагал. Чего он хочет? Однако ж, подумал я, я тороплюсь, и им мог быть совсем не Папирий. Я призадумался. Кто вообще они, и почему они так хотят влиять на нашу работу? Всё это следует хорошенько проверить. Но проверить не мне лично. Я решил, что поручу это Геллию.

Итак, я был более чем раздосадован, что мне навязали нового сотрудника. При этом, возражение ни моё, ни префекта не сыграло бы тут никакой роли, ибо претор, который выше по субординации, одобрил это прежде. Надо признать, у них были рычаги воздействия на престарелого Лициния… Предположим, я ошибся о Скароне как чьём-либо ставленнике – но почему они вообразили, что у меня нет на примете своего человека? Их решение было неуважением ко мне, так как этим они перечёркивали мои заслуги, о которых сами и говорили.

Когда я это довольно резко высказал Полониану, он согласился, но развёл руками, изрекая избитую, не сказать, глупую фразу «сенаторы, дожно быть, мудры и разбираются в людях».

Я саркастически усмехнулся и покинул префектуру с тяжёлым сердцем.

На следующий день я встретился с Геллием и пересказал ему наш разговор. Его реакция была схожа с моей. Он подтвердил, что так же слышал о Гае Скароне, как человеке Папирия. Я просил его передать остальным нашим держать ухо востро с новым сотрудником…

В тот же день ближе к вечеру я опять явился к префекту.

Я сказал, что у нас есть верные сведения, будто Карфаген послал лазутчиков возмущать народ в Самниум – в наше «подреберье», где остаётся много сепаратистов, и я собираюсь отправить туда Геллия сроком на месяц для предотвращения смуты. Пололониан одобрил это.

По правде говоря, для того чтобы послать Геллия мне не требовалось его одобрение, но вспомнив вчерашний разговор, я намеренно сказал ему это на случай если он перескажет это Лицинию, а тот – сенаторам. Я хотел, чтобы сенаторы были уверены, что Геллия в Риме нет.

То, что Карфаген посылал провокаторов в Самниум было правдой. Неправдой было то, что я собрался направить туда своего друга. Геллий по моему плану останется здесь, и об этом буду знать лишь я, Атилий, Каллист и Непот. Я солгал префекту, но эта была благая ложь. Геллий, как я сказал, тайно останется в Риме для выполнения задания.

Подумав как его лучше законспирировать, мы решили что он перевоплотится в бродячего аскета-проповедника. Причём эта мысль пришла в голову ему, а не мне. Сказано-сделано. Мы порепетировали пару раз. Он напялил потёртую овчину; поверх неё длинный плащ из сермяжного сукна, взял в левую руку посох и, скривив глаз и выставив указательный палец правой руки вверх, возопил к небесам «терпение богов не беспредельно, вы, нечестивцы, погрязшие в пороках, вернитесь к древним добродетелям предков!.. ну, как тебе?» осторожно поинтересовался он как актёр-новичок, пришедший на пробы в труппу. – «Бесподобно», ответил я.

Я рос единственным ребёнком в семье. Моя мать по причинам здоровья не могла подарить мне брата или сестру. Но зачем мне брат, когда у меня есть мой Геллий. Не устаю благодарить судьбу за то, что она послала мне столь славного друга.

***

Небо было ярко-голубым. Солнце, зелень и мягкий ветер дополняли идиллию.

Мы гуляли в Садах Тарквиния Приска.

Он поднял голову и, зажмурившись от света, заулыбался.

– Что за чудным днём наградили нас боги. Пройдёмся, – предложил он и взял меня под руку.

Мы неспешно пошли.

– Твое усердие на благо отечества похвально, – важно произнёс он после минутной паузы. – Префект сказал, что очень доволен тобой.