Короткими перебежками

Тот было на нее вскинулся, но видит, за ней еще с десяток мужиков и баб собралось, и двое милиционеров в фуражках сзади маячат. Отступился прораб.

– Одурела ты, бабка, – говорит только он. – Где это видано, чтоб ребенок в брюхе сидел? Померещилось на старости лет!

– Ах, ты, гад, померещилося! Да я его голосок за версту чую!

Раскрывает слесарю рот и кричит прямо в глотку:

– Илюшенька, внучек, слышишь ли ты меня?

– Слышу, бабушка, – изнутри тонким голосом отвечает.

– Жив ты там, внучек? – спрашивает.

– Жив, бабушка, только вытащи меня скорее отсюда, а то страшно.

Все вокруг ахают, а прораб со страху подальше в толпу забился, чтобы в ответу не привлекли. Только слесарь стонет, закусить требует.

– Сделайте милость, все нутро так и жарит.

– Сейчас сделаем, мало вам питва, сволочам, алкоголикам, вы еще детьми закусывать стали.

Наручники на него надели, в рот распорки поставили, чтоб не закрыл, врачи кругом суетятся, отнесли в «неотложку», в машину поставили, понеслись, бабушка с внуком переговариваются.

– Ты не спи там, Илюша, а то хуже будет.

– Нет, бабушка, только очень уж тут тесно, не повернешься.

– А ты его толкай, ширься, будет знать, как ребятишек проглатывать.

Привезли в больницу и сразу в операционную подняли. Слесарь только головой крутит, вырваться хочет, но его к каталке ремнями привязали и дежурных поставили, чтоб не ушел.

Прибежали врачи, профессора, кандидаты, смотрят и удивляются, через наушники слушают, что там внутри творится, говорят с мальчиком, а он уж отвечать им устал.

– Вынимайте, – кричит, – меня, я кушать хочу!

А они все медлят, ждут, когда студентов из академии привезут посмотреть. В коридоре бабушка плачет, мама, тетя Лида и дядя Петя, отец уже рукава засучи, ждет, когда слесаря выпустят.

– Голову оторву паразиту, – говорит.

Наконец, студенты приехали, привели их всех скопом в палату, не протолкнешься. Стали кишку в глотку проталкивать – а мальчишки и нет.

– В кишки ушел, – говорят.

Тут такая паника поднялась, конец света. Снимки стали делать, ультразвук, а профессора к операции готовятся, сам академик Гельфандбейн приехал, оперировать будет. Ну, разыскали мальчика где-то в тонкой кишке, на стол положили, дали наркоз и стали вскрывать.

Два часа операция шла и закончилась очень успешно. Мальчика родителям вернули здорового, но голодного. Ох, и напугался же он! Дома бабушка в угол поставила, коленями на горох, чтобы слушался, а мама с тетей торт и мороженое принесли – пусть ребенок полакомится после такого. А гостей сколько пришло – словно на день рождения. Только с тех пор он почему-то совсем расти перестал, видимо, от испуга.

Картузова выписали через месяц.

Ночной кошмар

Как-то ночью приснился Боре страшный сон, будто ни с того, ни с сего превратился он в здорового кабана с клыками, и его резать ведут. Ух, страшно! Ворвались всей толпой в хлев, когда он об стенку чесался, за уши ухватили и тащат. Он ну вырываться, ну кричать: «Да что ж вы, сволочи, делаете, я ж не кабан все-таки, жить хочу!». А они только пуще хохочут; один, самый здоровый, навалился на него сверху брюхом, да так и опрокинул на землю, словно мешок. Тот вырывается, копытами бьет, ему ноги веревками связали и поволокли наружу кулем, надрываются.

– Эх, и здоров у тебя боров, Петрович, – говорит сосед. – Его и не редут еще, а он уж визжит во все горло.

– На то он и хряк. Чтоб визжать, – кряхтит Петрович в ответ, а сам радуется.

– Помогите! Спасите! – Борька со страха чуть с ума не сошел, кричит, бьется изо всех сил, а его мужики сапогами под ребра – раз! Раз!

– Ну, чисто человек! – говорит один. – И не жаль его вам?

– А чего жалеть-то, – отвечает Петрович. – Только жрет, да в грязи кувыркается. Опять же, в огороде всю морковку да капусту разрыл. Тут вот, только я отвернулся, цыпленка загрыз на глазах. Моя уж замучила: прекрати, говорит, ты его, пока он нас самих с потрохами не слопал, зараза. Помоев не напасешься.

– Врет! Врет! Он меня впроголодь держит! – кричит Боря, а его уж не слушают, Петрович из-за голенища нож свой достал, к горлу его примеряется, соседи за ноги со всех сторон ухватились, держат, кому бок, кому ляжку, на живом делят.

– Ну, поехали, – сказал Петрович и поднес Боре нож к горлу.

Тот рванулся что было сил и… свалился на пол с насеста, где другие куры сидели. Всех переполошил и сам переполошился. Ну, а потом видит, что все это лишь сон был, в себя пришел, успокоился и опять на насест взлетел, досыпать. Не знал Борька, что старуха уже загодя нож наточила, чтобы на утро из петуха суп варить.

Деньги

Анна Тимофеевна еще не знала, что сегодня деньги были отменены. В магазин собиралась, как всегда, тщательно, газ-свет-воду проверила по пять раз, дверь закрыла на все три замка и пошла потихоньку за молоком и сметаной, и за пельменями – очень уж она их любила кушать. И на завтрак у нее пельмени, и в обед, и на ужин только пельменями и питалась. Ну, пришла в магазин и на пять пачек деньги протягивает. А ей из-за прилавка и говорят:

– Ты что, бабка, не с той ноги встала? Сегодня деньги-то отменили.

– Как отменили? Да я ж всю жизнь только на них и жила. Как же быть-то теперь?

– Вот так и будешь. Хочешь – гляди, а хочешь – натурой плати.

– Какой такой натурой?

– Да уж сама знаешь, какой, – шутит продавец. – А про деньги забудь теперь.

– Батюшки! Да что ж мне делать?! Ведь я же ничего-ничего не знаю. Всю жизнь за деньги жила, а тут – на тебе! Куда ж мне, старухе, деваться?!

– Не знаю, а только деньги теперь не в цене. Давай, уходи, не крутись под ногами.

– Да что же это?! Нет, вы мне точно скажите, куда мне теперь с деньгами идти… Пусть мне хоть бумагу такую напишут, чтобы без денег давали.

А ее уже сзади народ оттирает, не дает до конца доспросить.

Ну, кто-то ее в кассу направил, мол, там с тобой разберутся. Приняли у нее в кассе деньги, дали взамен бумажку, что, мол, такая-то и такая-то теперь все продукты получает заместо денег бесплатно и беспрепятственно.

Ладно, успокоилась она и пошла дальше, за молоком и сметаной. Идет, удивляется, бумагу держит в руках, а все равно непривычно, удивительно как-то, чтобы без денег.

Зашла в магазин, подает бумагу и говорит:

– Дайте мне свеженького, шестипроцентного, литра два.