Турецкий ятаган

– Соскучился, мой хороший, – ласково сказала Алена и потрепала заросшую лошадиную морду. – Правда, он хороший? – ревниво спросила девушка. – Можно, он будет моим?

– Конечно, только пускай сначала вывезет нас отсюда.

– А ему тяжело не будет?

– Нет, он такой здоровый, что нас двоих и не почувствует.

– Пусть он с нами поближе будет, а то ему здесь одному страшно?!

– Ладно, только чтобы он не напугался своего мертвого хозяина.

Алена отвязала от куста повод, и мы втроем вернулись к землянке. Теперь, когда мы «оснастились» лошадью и оружием, я перестал испытывать внутреннее беспокойство от своей беспомощности. Если даже и возникнет нештатная ситуация, наши шансы отбиться или спастись значительно возрастали. Теперь я был на равных с любым противником.

– Ну, что же, – сказал я, когда девушка кончила возиться с лошадью, и присела рядом со мной на нашем, уже ставшем «семейным», бревнышке, – теперь нам осталось самое неприятное, похороны. Я бы тебя не просил, но мне одному не справиться.

Действительно, копать яму без шанцевого инструмента – занятие трудоемкое и неблагодарное. Особенно, если роешь могилу для плохого человека. Нам еще повезло, что земля была влажной и мягкой. Однако все равно погребальный ритуал занял почти три часа, и когда все было завершено, я чувствовал себя усталым и разбитым.

– Что ж, пусть земля будет тебе пухом, – традиционно пожелали мы убитому, забрасывая его комьями дерна.

Убийцу мы похоронили в нескольких шагах от его жертвы, как бы восстанавливая тем самым божественную справедливость. Алена все это время со мной почти не разговаривала и выглядела подавленной. Все-таки сумасшедший был ее жертвой, пусть даже и вынужденной. Вообще, сколько я мог наблюдать, убийство для нормального человека – очень тяжелый, я бы даже сказал, неестественный поступок. Наверное, привыкнуть можно ко всему, но до сих пор, когда приходиться сталкиваться с насильственно смертью, мне всегда бывает очень плохо.

Чтобы не заострять внимание на ее состоянии, я говорил о чем угодно, только не о том, чем мы с ней были заняты, и тем более не лез в душу. Отвлекать Алену оказалось сложным делом. Она кивала, вежливо улыбалась, но явно думала о своём, и только новый друг своим призывным ржанием помогал ей не впасть в уныние.

Наконец все было кончено, и мы, измученные, кто морально, кто физически, вернулись к своей землянке. Я тут же уселся отдыхать на бревно, а девушка пыталась отчиститься от налипшей земли. Без горячей воды это у нее получалось не очень успешно.

– Ну что за напасть, – сетовала она, соскребая желтую глину с одежды и тела. – Придется сегодня опять топить баню.

– Если выезжать сегодня вечером, то, может быть, не стоит? – спросил я. – Пока натопим, пока помоемся, у нас до утра останется слишком мало времени. Нам нужно по темному времени уехать как можно дальше.

– Я не могу ехать в таком виде, – решительно возразила Алена. – Думаю, что если мы даже пробудем здесь лишний день, ничего не изменится. Все равно нам нужно напечь в дорогу рыбу, ведь ты целый день так и ходишь голодным!

В этом она была права. Я за целый день так и не польстился на пареную репу.

В том, чтобы остаться здесь еще на день, были свои резоны. Во-первых, пока не восстановились силы, мне не хотелось бросаться в неизвестность; во-вторых, к этому месту я уже привык; ну и третье, о чем я лицемерно старался не думать – мне очень хотелось провести с Аленой в теплой землянке еще одну ночь. Тем более что чувствовал я себя уже вполне бодро, а после бани в нашей землянке делалось тепло и уютно.

– Ладно, давай останемся. Мне не помешает лишний день отдыха, – согласился я.

* * *

К ночи неожиданно сильно похолодало. Лужи на земле подернулись ледком, и пока мы с Аленой во дворе ждали, когда из землянки выйдет дым и угарный газ, замерзли. Разговор почему-то не клеился. Я чувствовал, что она напряжена, да и сам с волнением ждал дальнейшего развития наших отношений.

Теперь, когда она знала и видела, насколько мне не безразлична, ее перестало подстегивать женское желание самоутвердиться и любыми средствами добиться внимания и признания. Так что мои шансы на успех сразу снизились. Напротив, у нее включились женские страхи, появилось опасение оказаться не охотницей, а добычей. Девушка замкнулась, опять начала дичиться и подозревать меня во всех смертных грехах. Меня такое изменение поведения, как и внезапная холодность, обидели. Хотя, если быть честным перед самим собой, то намеренья в отношении нее у меня были отнюдь не бесполые.

– Как стало холодно, – пожаловалась Алена, – боюсь, озимые опять вымерзнут.

– Это правда, что четыре года назад в конце августа замерзла Москва-река? – спросил я, вспомнив о аномально ранней зиме 1601 года.

– Не знаю, я в месяцах не разбираюсь. Тогда мне было… – Она задумалась, подсчитывая года, но возраста не назвала. – Да, помню, конечно, тогда на яблоневый спас ударили морозы! И еще и тятя и мама говорили, что когда они были молодыми, никогда таких, как теперь, холодов не бывало.

Разговор о погоде был, конечно, интересен, но мы оба думали совсем о другом.

Весь остаток дня, пока я заготовлял для бани дрова и растапливал печь, а Алена потрошила рыбу и ухаживала за своим вороным, между нами незаметно нарастало напряжение. Оба делали вид, что ничего не происходит, но я старался, как можно чаще попадаться ей на глаза, а она напротив, дичилась, как в первый день пребывания здесь. В конце концов, мне это надоело, я обиделся, и сам демонстративно перестал обращать на нее внимание.

Теперь, когда до какого-нибудь поворота в наших отношениях осталось совсем немного времени, мы, недовольные друг другом, мерзли перед открытой дверью землянки, из которой все никак не выходил угар.

– Сначала помоемся, или будем жарить рыбу? – спросил я, как бы между прочим, но с большим подтекстом.

– Конечно, сначала рыбу, ты же целый день ничего не ел, – ответила девушка, никак не отметив употребление мною в отношении мытья множественного числа.

Мы надолго замолчали. Потом я в очередной раз спустился в землянку проверить состояние печи и зажег о подернутые пеплом уголья лучину. Она не погасла, что говорило том, что угарный газ выходит, и скоро здесь можно будет нормально дышать.

– Уже можно спускаться, – сообщил я девушке.

Алена прихватила подготовленную к жарке рыбу и спустилась ко мне в тепло. Я запалил сразу несколько лучин, так что у нас стало не только тепло, но и светло. Девушка сразу же занялась ужином, а я праздно сидел на лавке. Когда она освободила от рыбы наше единственное ведро, я молча забрал его и отправился на пруд за водой. После душной жары землянки холодный ветер пробирал до костей, а мне нужно было еще отмыть ведро от рыбного запаха.

Возился я довольно долго, так что руки у меня совсем занемели. Когда принес воду, Алена уже кончала жарить первую партию рыбы. Мы решили напечь ее про запас, не только на завтрашний день, но и в дорогу.

– Садись скорей, ешь, пока не остыла, – пригласила меня девушка, как только я появился в землянке.

Пока меня не было, у нее кардинально поменялось настроение, и от недавней холодности не осталось и следа. Мы с жадностью очень голодных людей набросились на еду. Видимо, как и у меня, у Алены пареная репа тоже не входила в перечень самых любимых блюд.

Наконец темп поглощения «морепродуктов» начал падать. Я наелся, как удав, и впервые за последнее время, перестал ощущать чувство голода. К этому времени успела согреться вода в наших двух глиняных горшках. Алена попробовала пальцем степень ее готовности к банным процедурам. Мы оба ощутили приближение «момента истины».

После всех наших разговоров и моего вынужденного закаливания под проливным дождем, речи о моей ночной прогулке по морозцу, пока она будет мыться, не возникало. Тем более что я был в еще статусе раненого. Однако коварная юница придумала не менее прикольную феньку, она собралась мыться в полной темноте.

– Да ты, что?! – поразился я, когда она неожиданно попросила меня потушить все лучины. – Если ты стесняешься, то я отвернусь!

– А не будешь подглядывать? – подозрительно спросила девушка.

Я хотел честно признаться, что если получится, то обязательно буду, но вместо этого ответил обиженным тоном:

– Конечно, нет, как ты вообще могла такое подумать!

Алена поверила в эту святую ложь и начала медленно снимать с себя трофейное мужское платье.

…Какой-то известный человек, видимо, любитель собственноручных афоризмов, сказал, расхожую фразу, которую теперь часто цитируют, что ничего не может быть менее сексуальным, чем обнаженная женщина. Не знаю… Может быть, он как-то связан с продажей женского нижнего белья или имел нетрадиционную сексуальную ориентацию, или у него в тот момент были серьезные проблемы со здоровьем, кто его знает, к чему он сказал такую глупость. Не знаю, как другим мужчинам, но почему-то мне так никогда не казалось. Даже, я бы сказал, что казалось как-то наоборот…

Алена, твердо уверенная, что я на нее не смотрю, продолжала грациозно снимать с себя позорные мужские обноски.

На свечку дуло из угла,

И дух соблазна

Вздымал, как ангел, два крыла

Крестообразно.

Постепенно, тут я могу твердо сослаться на авторитет конкретного Карла Маркса, рациональное зерно женственности зримо избавлялось от идеалистической шелухи одежды, и чем больше, тем сильнее у меня захватывало дух. Да, посмотреть здесь было, на что и не только из-под полы или искоса. Да и вообще на все прекрасное нужно смотреть во все глаза, чтобы случайно не пропустить чего-нибудь особенно красивого.