Жил-был Я

Зимой смеркается рано. И нужно было прощаться. И повисла какая-то неловкая пауза. Потому что никто не знал, зачем это нужно было сделать. И вообще снег перестал идти, шляпка на девушке как то потускнела, праздник закончился. Конечно, не закончилась жизнь, но счастье закончилось.

*****

….Да, у меня были талантливые друзья. Может время, было такое. Может так совпало. Одному из них, одному из очень немногих, которые еще живут в этом мире вместе со мной, я хотел показать это написанное. Вчера он умер. Как стремительно догоняет меня

время. Пока я пишу, кто – то умирает.

*****

Стоял дождливый вечер. Тихий провинциальный городок. Двести километров от Москвы. Глухой социализм, это для всех. А в осветленном сценическим прожектором зале старинного особняка: в центре этого рано заснувшего городка, юный московский, (только что выпущенный из театрального вуза), режиссер и кучка заведенных им молодых, да ранних, тоскливо закинутых судьбой в этот провинциальный театр, изнывают, от восторга, слушая будущего театрального гения на репетиции его первой в жизни театральной постановки.

Так им кажется. Так ему кажется. Это мой друг. И завтра они взорвут этот тихий провинциальный городок. А дальше…Москва! Нью-Йорк ! Да, боже мой! Жизнь только начинается.

Возле окон подъезда этого здания, под проливным дождем, останавливается черная «Эмка» – любимая машина сталинского КГБ. И, кстати, он еще все видит, все слышит из своего незакрытого гроба в мавзолее. И вот к центральному проходу полутемного затемненного зала уверенно идут четверо. В длинных черных кожаных пальто, черных, надвинутых на глаза шляпах, небрежно отшвыривая вскакивающих из зрительских мест актеров с их глупыми вопросами: – Товарищи, идет репетиция!

Это мы. Который впереди – это я. А по бокам – мои приятели. На «Эмке» нас привез знакомый. Это машина его отца, привезенная с войны и почти все время стоящая в гараже. По причине отсутствия запчастей. Но на этот случай он уж постарался. Пальто мы взяли из реквизита. В курсе был весь театр, кромке самого режиссера, моего друга. Ну, я ведь был журналистом, писал рецензии провинциального театра.

И вот четверо прошли к сцене :

– Валерий Иванович? – глухо спросил я, из – под надвинутой на глаза шляпы.

– Да!– А в чем, собственно дело? растерянно спросил режиссер – московский мальчик.

– Пройдемте! – строгим тоном, не допускающим возражения, ответил я.

Мы, молча, в звенящей тишине, повели его на глазах осведомленных актеров к выходу. Также молча под дождем (тоскливее ничего быть, не могло) посадили его на заднее сиденье «Эмки». Двое сели рядом. Поехали, город тускло мерцал вечерними огнями. На вопросы не отвечали. Довезли до дома, он здесь снимал квартиру.

– Выходите!– строго сказал я

– С вас за доставку рубль двадцать! …

Более отборного мата, я за всю свою жизнь не слышал ни от кого. А ведь он вообще- то не ругался. За все сорок с лишним лет с нашей с ним жизни.

Об этом эпизоде его жизни, из нашей с ним жизни, я хотел бы рассказать на его похоронах в огромном московском театральном зале, куда пришли люди, которых я никогда не знал, и которые, конечно, не знали меня. Зато они знали его. За столами не сидели, потому что их не было. Ходили с фужерами по залу, брали на тарелки закуски, время от времени подходили к микрофону рассказывали примерно такие же истории. На громкие слова не тратились, он не был великим. Но прожил бурно, талантливо. Когда умрут те, кто его знал, его забудут. Но так забывают обо всех. Кроме некоторых…. Один из знакомых мне людей на этом вечере, видимо, уже хорош, сказал мне:

– Знаешь, сколько у меня званий!? А у него? Ни хрена нет. Но я бы хотел, чтобы у меня были такие похороны.

– Будут, – утешил его я. И мы с ним побратались и вышли. Вполне в духе моего умершего друга.

––

Страна, в которой мы жили, сейчас бы казалось – «Северная Корея». А я напомню, что мы в 1968 году прошлого века (страшно подумать – я жил в прошлом веке), но это была наша страна, другой не было, и в ней прожили и умерли целое поколение, а это, на минуточку 250 миллионов человек, и мы просто в ней жили…или непросто.

*****

Витя Сломинский жил не просто… В этот день поезд уносил Витю в темную глушь, за окном мелькала поздняя осень, и в плацкартном вагоне, который почти весь занимала возглавляемая Витей компания, было весело.

Эту компанию по заданию горкома комсомола вез Витя на БАМ, а для тех, кто не знает этого слова, разъясняю: строить Байкало-Амурскую железную дорогу. Стройка века этой страны. Это были комсомольцы-добровольцы, о которых страна пела песни, и люди махали руками на вокзале вслед уходящим поездам.

Витя, как номенклатурный работник той советской власти, выбился в ту пору из журналистов ( а как же – литературный институт закончил – в секретари горкома комсомола- это такой небольшой городской начальник) знал, конечно, что нет никаких комсомольцев – добровольцев. Просто ребята и девчонки с какой – то не сложившейся судьбой, или ехавшие за большими деньгами или ( были и такие) ехали просто за туманом и за запахом тайги. И задача Вити заключалась в том, чтобы весь этот патриотический вагон до конца пути не разбежался, не перепился, не передрался, и в полном составе был сдан на руки какому-то местному начальнику.

А ехать было семь суток. На второй день пути компания определилась. В дальнем конце вагона в двух отсеках собрались картежники, возглавляемые, видимо, уже отсидевшим срок уркой.

В середине вагона было лучше – там занимались художественной самодеятельностью: песнями и танцами. Остальных Витя собрал вокруг себя и рассказывал им разные истории, всякое вранье про будущую замечательную таежную жизнь.

Пили все. Приходилось и Вите. Иначе могли побить. На третий день утром заявилась в вагон одна из девчонок, ушедшая в вагон ресторан купить себе чего-нибудь. Там ее

официанты напоили и насиловали всю ночь. Вагон пошел бить официантов. Били долго, пока на ближайшей остановке в вагон не зашли вызванные милиционеры. Пятерых пришлось оставить на этом полустанке. Судьба их неизвестна. Остальных Витя довез.

На вокзале их усадили в кузова двух грузовиков и через два часа трясучки по разбитым дорогам, а вернее по их отсутствиям, они остановились на громадной поляне посреди тайги, где реял флаг, и стояли два десятка строительных вагончиков.

Витя пошел туда, где реял флаг. Это был штаб. И три крепких мужика, пивших там чай, одобрительно пожали Вите руку.

– Привез? – спросил один из них.

– Привез – ответил Витя, – кто будет расписываться?

– За что? – удивились мужики.

– Ну, неуверенно сказал Витя, – за то сколько привез –

– Это что, дрова? – удивился один из мужиков, – Привез и привез, сколько есть, все наши.

– Ну, и куда их? – примирительно уже спросил Витя.

– Да кто куда хочет, – просто ему ответили.

– Здесь все дома открыты, воровать некому.

А тайга была великолепна в своем осеннем золоте. И для начала все ринулись в один из вагончиков, на котором было написано «Магазин»

– Сегодня есть, – усмехаясь, ответила продавщица на вопрос – есть ли водка.

– Завтра не будет. Так что берите все!

Вечером, как водится, сели пить. Зашли три мужика. Присели за стол, стоящей посредине поляны, и тоже выпили.

Поставили кружки на стол и встали.

– Сегодня можно – сказал один из них, оказавшийся главным начальником.

– Но если с завтрашнего дня кто-нибудь выпьет – пойдет отсюда пешком.

…. На завтра все распределились на работы. Они были разные. Вплоть до кухарки. Но цель одна – прорубить просеку для будущей железной дороги.

… И Витя неожиданно остался. С ближайшей машиной попросил шофера дать телеграмму в горком. – Мол, людей довез, сам остался. Прошу уволить по собственному желанию. И остался.

На следующее утро приехал к нему с делегацией начальник стройки. Оказалось, что их поляна – один из островков обитания целого, можно сказать района. Район состоял из десятка поселков, расположенных в добрых сотнях километров друг от друга. В каждом из них была своя производственная база, свое начальство и свои рабочие. Все это вместе сливалось в единственную стройку, которую, кроме руководства никто не видел целиком.