По ту сторону

Цирк наш – я уже считала его своим – долго на одном месте не стоял. Артиста, как и волка, ноги кормят. Гастроли – круглый год. Уже на седьмой день труппа покинула «славный город» Региомонтум и двинулась вдоль побережья на запад, в «славный город» Гданьск.

Перед отъездом я ещё раз наведалась в трактир, что посетила в момент своего появления здесь – на предмет: не отыщется ли «выход» из неуютного Средневековья домой, в двадцать первое столетье. Воспользовалась паузой в наплыве посетителей и тщательно осмотрела холл трактира. Нет – никаких потайных дверей или чего-то в том роде не обнаружилось.

А мой кот Блек сбежал. Не захотел, видать, покинуть родной город.

Погрузили барахло, включая реквизит, в четыре фургона, впрягли мулов – это их я за ослов приняла – и, помолясь, тронулись в путь. Я ехала в одной повозке с Барбарой, Себастьяном и его «половинкой» Мартой.

Жонглёр, акробат, силач Себастьян был крепок, жилист и отталкивающе некрасив – с перекошенным ртом и постоянно дёргающимся веком правого глаза. Он, как я уяснила, пил горькую и колотил свою супружницу, да так, что та вопила благим матом. Но встревать в семейные разборки тут не принято. «Муж и жена – одна сатана», – пояснила Барбара, когда я поначалу возмутилась, видя творившееся у всех на глазах безобразие.

Марта «цирковой специальности» не имела, состояла при труппе стряпухой. Рыжеволосая чертовка с шалыми глазами, она напоминала ту деваху, «ночную бабочку», что домогалась меня в таверне. Женщина небольшого ума, она заигрывала с посторонними, не стесняясь мужа, за что и получала колотушки. Детей супругам Бог не дал, и это, судя по всему, не нравилось скорому на расправу мужу, подпитывало его злобу.

А вот Зуко и Мадлен, напротив, Господь даровал уже троих ребятишек, а в скором времени должен появиться и четвёртый – супруга Хозяина ходила на сносях. Потому-то Зуко и взял меня – пригодится, мол, вместо повитухи. Он тут всем заправлял – актёр, режиссёр и продюсер в одном лице. И, что удивительно – добряк; правильно Барбара сказала: «не шибко важный». Я верно угадала его специальность – клоун, причём, скорее, Белый, чем Рыжий.

Выступления Зуко заставляли зрителей и смеяться, и плакать. На сцену он выходил с партнёрами: мартышкой Лоло и осликом Симоном. Обезьянка ездила на осле верхом, прыгала через обруч, плясала под музыку Зуко. По окончании представления Лоло обходила зрителей со шляпой, в которую те щедро бросали медь и даже серебро. Гвоздём программы была сценка, когда Зуко пел балладу о смерти возлюбленной, а Лоло садилась рядом и смотрела на хозяина взглядом, исполненным жалости. У зрителей влажнели глаза, а самые чувствительные рыдали не стесняясь.

Ещё в труппе работала пара – близнецы брат и сестра Станко и Стелла, канатоходцы. Подростки лет пятнадцати, небольшого роста, тоненькие, как тростинки. Они такие трюки выделывали на верхотуре – у меня сердце обрывалось.

Мне тоже нашлась работа: не бог весть какая сложная, но опасная; если б не отчаянное положение – в жизни бы не подписалась на такую.

Сначала выдали сценический костюм: штаны, наполовину ярко-красные, наполовину ядовито-зелёные, и такой же окраски рубаху, только цвета на ней «поменялись» местами. На голову дали надеть светлый с мелкими кудряшками парик, а лицо приказали вымазать мелом. Как такое чучело выглядело со стороны, я не знала, да и знать не хотела – пусть, лишь бы зрители веселились, глядя на «дурака».

Собственно работа заключалась в следующем. Я выходила и становилась в центре сценической площадки. Зуко клал мне на голову яблоко, отходил на семь шагов и сбивал плод щелчком кнута. Такой вот «цыганский вариант» известной сценки с Вильгельмом Теллем.

В первый раз я даже не успела испугаться – щёлк! – кнут чуть коснулся волосков парика.

А потом я представила, что Зуко промазал, и… Со мной едва не случился нервный припадок. Он же мог меня убить! Сплетённый из полосок воловьей шкуры, длиной около двух с половиной метров, со свинцовым грузом на конце, кнут в опытных руках становился настоящим оружием. Барбара рассказала, что Зуко научился обращению с этой штукой у цыган, с которыми бродяжничал, сбежав из дому. Сам он был из семьи зажиточного крестьянина влаха (жителя княжества Валахия), но возиться в земле не хотел – тянуло на волю, прельщал кочевой быт. Зуко остался верен ему по сию пору.

Когда я стояла, подобно приговорённому к смерти на эшафоте, и смотрела как Хозяин берет свой ужасный бич, делает замах и, крутанув в воздухе кнутовищем, посылает его к моей голове, всё внутри обрывалось. Зажмуриваться не разрешалось. Я стояла, как вкопанная, уповая на точность движений Зуко, твёрдость его руки и… божью милость.

В дальнейшем номер усложнили. Сначала ставили на несчастную голову бутылку, и Зуко отщёлкивал кнутом – как ножом срезал – горлышко, потом шла очередь яблока, а затем – о, ужас! – исполнялся коронный трюк, «снимание парика». Все тем же бичом. Тут уже считанные миллиметры отделяли моё темечко от проносившегося пулей свинцового набалдашника, цепляющего завитки искусственных волос.

Публика оставалась довольна.

У меня же раньше времени появились первые седые волосы.

VI. «Опасный преступник»

1

Цирк наш теперь расположился в самом сердце Гданьска – на площади Длугий Тарг, что означает «длинный рынок», в двух шагах от Городской ратуши – внушительного здания, увенчанного высоченной башней. Места на площади хватало и торговцам с товаром, и нам со всем «движимым имуществом».

– Добрый город Гданьск, славный город, – нахваливала Барбара. – Король Казимир даровал сему граду вольности превеликие. Местные-то купчины зело богаты, да и мелкий люд не беден.

Старая карга не переставала удивлять меня эрудированностью. Она говорила на нескольких языках, разбиралась в торговых делах и в политике, а главное – в человеческих душах. От клиентов, желающих узнать судьбу, отбоя не было. Дамочки разных возрастов и, по-видимому, разных сословий, табунами шли в шатёр «прорицательницы Лари». Я не удержалась, подглядела через неплотно задёрнутый полог, как творилась «волшба». И что? То же самое, что и в двадцать первом веке! Курились пахучие травы, тускло отсвечивал «магический шар», раскладывались на столике карты, а из угла на оробевшего посетителя с подставки смотрел пустыми глазницами человеческий череп. Отличалась, правда, колода карт. Во-первых, они значительно крупнее привычных нам. Во-вторых – в колоде аж 64 штуки: валетов, дам и королей дополняли «рыцари», «дьявол» и «смерть». А масти обозначались желудями, виноградными листьями, бубенчиками, и только червы – знакомым сердечком.

Это я уже потом рассмотрела, когда была допущена в «шатёр».

Бесовскую сущность «магических обрядов» Барбара постаралась нейтрализовать католической иконой Марии Магдалины. Иконка эта совсем не похожа на наши, православные. Я подумала даже, что вижу перед собой репродукцию известного полотна Тициана – изображение молодой женщины, обратившей взор к небу и прижимающей к груди правую руку.

В ответ на вопрос, откуда картина, Барбара строго поправила:

– Сие икона! Святая равноапостольная Мария Магдалина, заступница наша.

Сказала и перекрестилась на святой образ. Но не ладонью, как у католиков принято, а по православному, троеперстно. Именно так – не «двумя перстами». Но меня это не удивило.

Помню, испугалась тогда, в таверне, когда заметила: мои соотечественники крестятся двумя пальцами, а не тремя, как я. Подумала: ну всё, скажут – кукишем крестное знамение кладёт – бей его! Поразительно, но никто не обратил внимания. Должно быть здесь, слава Богу, ещё не начались распри между приверженцами двуперстного и троеперстного крещения.

Да здравствует толерантность!

Что же касается Барбары, её благочестие прекрасно уживалось с привычкой сквернословить по любому поводу и без оного, любовью к выпивке, а главное, с таким «нехристианским» занятием, как предсказания. За подобные дела, я думаю, тут можно и на костёр угодить. Хотя… вспомним того же Нострадамуса – никто его не гнобил, наоборот, был вхож к сильным мира сего.

Профессия Барбары здесь, как, впрочем, и во все века, приносила верный кусок хлеба.

2

В прошлой жизни, обитая в обычной девятиэтажке на улице 9 апреля в Калининграде, я считала, что газовая плита существовала и будет существовать всегда.

Вернее, нет, не так. Стала бы я какой-то плитой мозги засорять! Скорее, воспринимала газ, как данность; и только когда его отключили на сутки из-за аварии, прочувствовала важность этой простой и обыденной штуки. Не ценят, ох, не ценят люди двадцать первого века благ цивилизации и технического прогресса! Привыкли: захотел искупаться – напустил в ванну горячей воды из крана, кофе попить приспичило – щёлкнул кнопкой чайника, полминуты подождал, и готово, осталось порошок залить кипятком… Зажрались, дорогие мои. А уж как разленились – просто беда. Без лифта на пятый этаж подняться – боже упаси! Две остановки пешком пройтись, и то лень.

И я была такой же.

Лишь теперь поняла, какое счастье иметь возможность помыться. Без разницы – под душем, в ванне, в бане, да хоть из ведра ковшиком на себя лить. Только чтоб без посторонних глаз! И хотя бы тёплой водой – я уж не говорю о горячей.

И тут-то обнаружились почти неразрешимые проблемы: где помыться, и чем? В реке? Не сезон – вода холоднющая. Я бы вытерпела, вот только… нужно раздеться, прежде чем в речку лезть. А как разденешься, когда кругом, куда ни сунься, народ так и шастает. Купальника у меня нет, а если б и был – не вариант, выдам себя с головой. О последствиях страшно и подумать.

Ко всему прочему остро встала весьма деликатная проблема, знакомая всем женщинам, но мне удалось с ней справиться подручными средствами.

Здешние дамы, как я успела заметить, моются не часто. Если вообще моются. Им-то, что – привыкли. А мне хоть на стену лезь! Как говорится, и денно и нощно, лишь об одном думала: я не перенесу этой пытки – неделями ходить грязной. И всё накручивала себя: начинало казаться, что провоняла вся, и педикулёз, поди, нажила, и чешусь, как блохастая псина… Мысли о необходимости помыться становились навязчивой идеей.

В первый раз кризис случился ещё на старом месте, в Региомонтуме. Полночи ворочалась на своём жёстком «матрасе», не могла заснуть. Поняла: сойду с ума, если что-нибудь не предприму.

Я поднялась, достала из-под тюфяка кусок бязи, прихватила обмылок, выглянула наружу: темень кругом и тишина – «табор» мирно спит.

Подобно ночному вору, стараясь не шуметь, выскользнула из своего жилища и двинулась прямиком к реке. Благо, она протекала метров в пятидесяти, и к ней тропинка вела.

На берегу я отошла чуть в сторону, где кустарник рос, а то мало ли, вдруг кто увидит.

Было прохладно, по ощущениям плюс десять-пятнадцать, не больше, но меня это не остановило. Я быстро разделась донага, потрогала ногой воду, поморщилась и, стиснув зубы, вошла по пояс. Окунулась по шею, вылезла, как смогла, намылилась, снова окунулась. Потом растиралась бязью, царапающей кожу, что твоя наждачка, приплясывала от холода, торопливо одевалась…

Ночное купание не прошло даром: утром рассопливилась, чихала; потрогала лоб – похоже, температура. Выпила таблетку из Ларисиного «наследства», горячего молока – этот продукт у нас не переводился.

Барбара, видя, что я расхворалась, поинтересовалась:

– Али неможется те, касатик? Где ж тя хвороба-то нашла, а?

Я отмалчивалась – не рассказывать же ей, что холодную ванну приняла. Старуха прониклась сочувствием, приготовила мне снадобье – из того же молока, только с добавлением свиного жира и каких-то трав. Ничего, помогло.

– Гони печаль-тоску от себя – хворь и не пристанет, – выдала сентенцию «целительница». И хитро подмигнула.