Про русалку

Про русалку
Сергей Савин

Русалка – это вовсе не баба с рыбьим хвостом. Русалка – это потерянная душа, которой зачастую предстоит длинный и трудный путь, прежде чем найти свою судьбу.

Свет фар прыгает по грунтовке. Хоть ближний, хоть дальний, в этой глуши всё равно. На поворотах жёлтый конус утыкается в бело-чёрные стволы. Небольшие рощицы как острова в степном океане.

Старая «девятка» клюёт носом, ныряя в очередную колдобину. Мотор взрёвывает, но тащит. Главное в колею от трактора не попасть. Тогда можно на брюхо сесть так, что не выбраться. Как там тот мужик, торгующий маринованными помидорами у дороги, сказал? Налево и совсем рядом, через мост. Питер Пэн российской глубинки. «От второй звезды направо и прямо до утра».

Небо потемнело; гвоздики звёзд пробили чёрный с бледной бахромой бархат.

Грунтовка петляет: то поле, то лес, и кажется уже никогда не приедешь, и скоро дорога окончательно станет направлением.

Мост выпрыгнул из темноты прямо перед капотом. Машина только-только выкарабкалась из ямы и вот – тормозить. Разогретый металл с облегчением вздохнул, когда нога водителя нажала на тормоз.

Он вылез из-за руля, хлопнул дверью и с наслаждением прогнулся в пояснице. Тёплый вкусный воздух летней ночи заполнил лёгкие. Головокружительный аромат пьянил не хуже вина.

Как же здорово выбраться из города. Пусть смеются знакомые, любители выпить по пятницам. Ведь куда лучше взять и поехать вот так, куда глаза глядят, навстречу звёздам.

Лягушки пели свою песню, а в текучей воде под мостом отражалось ночное небо. Он сел на берегу, с наслаждением снял ботинки и опустил уставшие ступни в прохладный быстрый поток. Откинул голову и прислушался.

В поле стрекотали сверчки, в роще сонно перекликались готовящиеся ко сну птицы, лягушки пели свои песни во весь голос, на том берегу ухнула сова.

На свете бывают разные виды одиночества. Некоторые калечат, а некоторые наоборот. Каждое утро до боли знакомый опенспейс наматывал душу Андрея на стрелки часов. Медленно и со вкусом. И всё это только для того, чтобы после этого выплюнуть человека обратно в город, чтобы тот пожевал тоже. В метро, в магазинах, в бессмысленных спорах в сети. В этом бесконечном водовороте незнакомцев, везде его преследовало это сосущее одиночество.

Редкие встречи с друзьями были единственной отдушиной. Шли годы, бывших вузовских приятелей всё больше интересовали дети, машины в кредит и квартиры в ипотеку.

«Когда ты женишься уже?». Этот вопрос бесил прежде всего тем, что верный ответ на него звучал как дурацкая шутка. Андрей не хотел жениться, чтобы не чувствовать одиночество ещё и дома. И чтобы никто не мешал уезжать вот так, куда глаза глядят. В странном слепом поиске было что-то мистическое. Что-то от озарений древних оракулов. «Пойди туда, не знаю, куда. Найди то, не знаю, что». Впрочем, он знал, что ищет. Знал, но не хотел признаваться. Никому живому, и прежде всего – самому себе.

Ах ты ж! Он шлёпнул по руке. Да откуда вас столько! Поналетели, кровососы. Пора обратно в машину. Никакой тебе романтики.

Справа тихо хихикнули.

Андрей громко икнул. Стараясь не поворачивать голову, он поднялся на ноги – всё равно от комаров спасаться – и пошёл к машине. Салон встретил уютным жёлтым светом. Он повернул ключ в замке и тут же врубил дальний. Трава, перила, невнятная колея, всё стало похоже на фотку, которую может сделать древний полароид ночью. Всё пересвечено и почти чёрно-бело. И абсолютно пусто.

Андрей сплюнул в открытое окно и тут же поднял стекло. Мало ли. Комары опять же налетят. И двери заблокировал.

Ульяну запороли на конюшне. Кнут взлетал столько раз, что и не сосчитать. Породистые кони храпели в стойлах.

Александр Петрович любил такие забавы и терпеть не мог, когда ему перечили. Особенно – крепостные. Сегодня он был в ярости. Виданное ли дело – обручаться без барского соизволения.

Когда тело девушки перестало дёргаться, помещик вытер пот со лба и потребовал квасу. Сделал несколько больших глотков и довольно крякнул.

– Так-то, будет урок сиволапым, – сказал и пошёл переодеваться к вечернему приёму в дворянском собрании.

Она была ещё жива, когда её завернули в мешковину и вынесли на двор. Возиться с девкой из дальнего села было недосуг. Мешковину наскоро зашили, добавили пару камней потяжелее и бросили куль в реку. Всплывать будет нечему. В глубоких омутах у берега жили большие сомы, которыми барин обожал угощать своих друзей.

Холодная вода полилась в лёгкие, и это было хорошо и спокойно.

Когда она открыла глаза, вокруг была сине-зелёная муть. Ничего не видать, только мельтешила вокруг плотва и караси. Ульяна подняла руку к лицу. Воспоминания о том, как она здесь очутилась почти растворились в мутной прибрежной воде.

Ульяна толкнулась ногами. Над головой было светлее, и ей хотелось туда, на волю. Вынырнула она прямо под огромной луной, запутавшейся в кроне старой плакучей ивы. Вода была гладкой как тёмное стекло. По лунной дорожке девушка побежала к старой иве на берегу. Она знала это дерево. Здесь на Троицын день всегда оставляли одежду. Старики говорили – чтобы русалки селу не докучали.

Белые тряпки висели на ветвях и сейчас. На них с удобством расположились те, кого старики хотели отвадить. В старых сарафанах или – стыдоба какая – в одних ночных рубашках. Некоторые вообще в чём мать родила. Они весело пересмеивались, расчёсывая длинные мокрые волосы.

– Давай к нам, не бойся! – помахала одна из них Ульяне. – Меня Наташей звать, а тебя?

Ульяна и не боялась. Её страх остался в мокрой мешковине. А может, на кончике барского кнута.

– Меня – Ульяна, – представилась и чтобы не задирать неудобно голову с лунной дорожки легко перепрыгнула на вершину ивы.

Ивашино было отсюда как на ладони. Дома тёмные, ни одно окно не светилось. Даже дворовые пустобрёхи умолкли. Ульяна чувствовала смутное беспокойство, как будто зуд. Источник этого зуда был где-то там, на тёмных улицах.

– К живым лучше не ходи, – Наташа нахмурила брови. – Найдётся какой-нибудь умелец, накинет тебе на шею крестик, будешь потом год на него работать.

Ульяна сделала неопределённый жест пальцами.

– У меня жених был…

Собеседница рассмеялась.

– Думаешь, какой сейчас год?

Ульяна помялась.

– Не знаю…

– То-то и оно. Обычно наш хозяин поднимает слуг лет через пять-десять после смерти. Твой милёнок давно уже другую себе нашёл, а тебя забыл.

– Не мог он забыть! Я же чувствую!

Наташа покачала головой и протянула Ульяне гребень.

– На вот, расчешись. С утра пойдём мужиков пугать.

Когда новая подружка отвернулась реке. Ульяна вздрогнула. Кожи на спине Наташи не было. От белых позвонков тянулись рёбра, а за ними неподвижно висели какие-то чёрно-зелёные мешки.

– Ты такая же, – коротко бросила Наталья. – Хочешь в таком виде милёнку показаться, останавливать никто не будет. Может, тогда дойдёт, что ты больше не человек, а любовь твоя ему даром не нужна.

Ульяна упрямо насупилась, но промолчала.

Один Троицын день сменялся другим. Время текло как мёд из бересты: вязко и медленно. Осенью Ульяна спала под водой, а весной снова возвращалась на луга. Танцевала с подружками в полевых цветах. Смеялась над дураками, забрёдшими в лес и требовала с них за проход хорошую шутку или гребешок. И всё никак не могла забыть, перестать думать о том, что где-то на свете есть тот, кто её любил и кого любила она.

Несколько раз Ульяна наведывалась в деревню, но милого так и не встретила. Другие русалки смеялись над ней. Зачем тебе это, говорили. Можешь же любого мужика взять и под воду утащить. Будет он там со всем удовольствием жить и тебе радость приносить. Ульяна видела таких мужиков. Вечно пьяные и вечно весёлые коротали они время в подводных палатах. Каждый в своей. Ей было интересно, каковы им быть счастливыми. Она смотрела в их пустые глаза и не видела там ничего, кроме тоски и желания умереть. Разве это любовь?

Ульяна всё чаще бродила по округе, невидимая и неслышимая, заглядывая в лица встречных. Она верила в любовь с первого взгляда. Надежда – всё, что оставалось у неё. И с каждым пробуждением надежда слабела. Наташа говорила, что русалка живёт до тех пор, пока чувствует. Пока ей весело танцевать. Пока интересно щекотать прохожих.

– А что будет, когда станет неинтересно? – спрашивала Ульяна.

– А ничего, – отвечала подруга. – Не проснёшься в Троицын день.