Особо секретное оружие

Суровый голос, собаки такому всегда подчиняются, как и некоторые люди...

Алданов вздрагивает почти естественно и садится... Как собака...

Но и собаки бывают разных пород... Есть такие, что в бой рвутся с каждым встречным, не просчитывая последствия. Есть такие, что схватки благополучно избегают. Есть брехливые пустоголоски, которые только тявканьем пугают, а в действительности всех боятся. А есть и мудрые псы, дающие более крупному противнику порезвиться, почувствовать свою силу, а потом, выбрав момент, доказывающие, что существует сила еще более мощная, которую внешне и предположить трудно. Эти бьют только один раз – и наверняка, не оставляя противнику шанса...

* * *

Картинкой воспоминаний вдруг мелькает лицо инструктора. Инструктор держит перед собой руку – раскрытую ладонь. Смотрит на нее.

– Бить только на счет «Раз!»... И верить, что этим ударом вы страну, себя, собственную мать, жену, детей, весь мир, планету, всех – спасаете... У вас только один шанс. И он в единственном ударе... Верить должны... Верить... Вера – это главное...

ГЛАВА 2

1

– Вот именно таким образом мне и представляется все это дело...

Отпущенная рукой тяжелая штора колышется и закрывает окно. Штора из особой ткани, поставленной со складов штаб-квартиры Интерпола. Ткань своей тяжестью гасит вибрации стекла при разговоре внутри помещения и не позволяет дистанционному лазерному звукоснимателю принимать с окна колебания, чтобы прослушать разговор. Александр Басаргин поворачивается к оконному стеклу спиной и неторопливо, размеренно шагает через комнату, словно меряет ее в ширину.

Все молчат, обдумывая ситуацию, которую стандартной назвать никак не возможно.

В офисе российского бюро подсектора Интерпола по борьбе с терроризмом сейчас более людно, чем обычно. Все сидят, только один руководитель бюро, как всегда бывает, когда он что-то продумывает, просто говорит или анализирует, разбирая варианты очередной задачи, ходит от окна до двери и обратно. И временами в окно выглядывает, словно там выискивает подсказку на вопрос, который сразу не может разрешить. Эту его давнишнюю привычку все знают и потому относятся к такому «гулянию» с пониманием. Говоря языком прикладной психологии – обычный работающий идеомоторный акт, активизирующий привычные процессы.

На сей раз присутствующие разделились на две группы. На привычных местах сидят все сотрудники подсектора. Двухметровый гигант Виктор Юрьевич Гагарин по прозвищу Доктор Смерть, бывший майор медицинской службы, сидит в большом кресле перед компьютером и скребет пальцами, как граблями, свою жесткую бороду с обильной проседью. Его длинные, слегка вьющиеся волосы заброшены за плечи. Бывший альфовец из первого состава прославленного подразделения Андрей Вадимович Тобако спокойно смотрит в чистый лист бумаги, что положил перед собой, но не берет в руки ручку, лежащую на этом же листе, и ничего не записывает. Не тот случай, чтобы оставлять на память заметки. Привычно в углу поставил стул Дмитрий Дмитриевич Лосев по прозвищу Дым Дымыч Сохатый и слушает разговор с полузакрытыми глазами, словно бы и совсем невнимательно, хотя все запоминает. Справа от него, верхом оседлав стул, сидит молчаливый чечен Зураб Хошиев. Рядом с плотно прикрытой дверью в мягком кожаном кресле с высокой спинкой почти тонет маленький капитан – Виталий Пулатов, или просто Пулат. Он слушает командира и листает какой-то альбом с рисунками жены Басаргина – Александры, по профессии художницы, но часто помогающей по мере сил мужу и сотрудникам подсектора. Неразлучный товарищ Пулата Алексей Ангелов, или просто Ангел, занимает место посредине между своими и гостями. Почесывает подбородок. Ангел, по отцу болгарин, часто жалуется на своего волосатого родителя и на собственные гены, заставляющие его бриться дважды в день. Отсюда и привычка подбородок почесывать. Место, занятое Ангелом, понятно, потому что гостей привел его сын Сережа Ангелов, командир оперативной группы быстрого реагирования специального антитеррористического подразделения ООН «Пирамида». С младшим Ангелом пришли его помощники – японка Таку, нигериец Селим, мексиканский индеец Джон, больше похожий лицом на китайца или среднеазиата, и малазийский хакер Лари. Пришли с просьбой о сотрудничестве в деле, которое им разрешить собственными силами невозможно. Но, как оказалось, интерполовцы от просьбы в восторг не пришли.

– И что мы еще можем сделать?.. Вы тоже в наше положение войдите... – хмуро говорит Басаргин. – Мы понимаем вашу обеспокоенность действиями, которые предпринимает Талгат Абдукадыров, но сами не имеем возможности приблизиться к тем данным, которые вы ищете, и никак не можем помочь вам. Не просто потому, что у нас нет допуска к совершенно секретным документам ГРУ, поскольку являемся сотрудниками не российской, а международной силовой структуры. Я просто не могу, не имею права рассматривать это дело так же широко, как рассматриваете вы. И мои сотрудники не могут. Попросту говоря, я категорично запрещаю им это. Все мы бывшие российские офицеры, все мы давали присягу на верность своей стране. Присяга дается не на срок службы, а на всю жизнь. И вы, Сережа, тоже в свое время давали такую же присягу, но этот вопрос я оставляю целиком на вашей совести... А сейчас вы предлагаете нам помочь вам в сборе материалов по вопросу, который, несомненно, является военной тайной...

– Военной тайной СССР... – поправляет Селим и улыбается двумя рядами прекрасных белых зубов. – А не военной тайной России...

– Россия является прямым правопреемником СССР. Она даже долги СССР до сих пор выплачивает. И те советские тайны автоматически стали тайнами России. То есть, говоря нормальным, всем понятным языком, вы предлагаете нам заняться конкретным шпионажем в ущерб собственной стране, а мы видим это неприемлемым. Лично я вижу это таким образом. Но думаю, что и другие сотрудники бюро нашего подсектора относятся к вопросу точно так же...

– Но мы же в данном случае представляем не страну противника, политического или военного... – устало возражает младший Ангел. – Мы представляем международную организацию, в которую входит и Россия. Более того, наша организация создана при прямой поддержке российских органов власти. И мы ставим при этом перед собой цели не по усилению какой-то определенной силы, а по предотвращению реальной угрозы создания, по сути дела, нового типа шахидов, против которых практически не может существовать средств заблаговременного определения... Или берсерков, если вам угодно... Этот термин тоже подходит под определение... Или даже зомби, которых можно «включить» какой-то определенной командой на уничтожение себе подобных, в том числе, насколько нам известно, и друг друга... СССР – единственная страна в мире, которая когда-то сумела достичь определенных успехов в создании этих суперсолдат. Но СССР же от этой системы отказался, признав ее чрезвычайно опасной и малоконтролируемой. Следовательно, вам эта технология, доставшаяся России по наследству от СССР, тоже не нужна. Не только по временному, как я считаю, недостатку средств, но и по всем остальным параметрам. Но когда она попадет в руки террористам, мы можем ожидать тиражированной резни в разных районах мира. В любом месте, где террористам угодно оказать давление на правительство или даже правительства, в любой стране... Традиционный шахид, взрывая себя, уничтожает двух-трех стоящих рядом с ним человек... А «включенный» будет способен за несколько секунд уничтожить десяток. И это прежде, чем ему смогут оказать сопротивление. А если сразу не смогут, то число погибших возрастет в несколько раз...

– Это все звучит красиво и впечатляюще... Отдельными местами даже убедительно. Ну, если и не убедительно, то, по крайней мере, с долей истины... Только я не понимаю, где гарантия того, что эта технология обязательно и непременно попадет в руки Абдукадырову, – пожимает плечами вдумчивый Андрей Тобако. – То, что Абдукадыров служил в спецназе ГРУ, вовсе не говорит, что он знает все, что связано с этой специализированной единицей Российской армии. И донесения ваших осведомителей могут рассказывать только о стремлении Абдукадырова чего-то достичь, а вовсе не о том, что это достижимо.

– У него уже есть часть необходимых сведений, – говорит Сережа. – К сожалению, мы даже не знаем, какие сведения стали ему доступны. Но мы знаем, что он имеет конкретные пути для добывания остального. У нас же этих путей нет и нет надежды найти их, поскольку мы не можем применять те же методы, что и Абдукадыров.

Басаргин останавливается у двери и чуть наклоняется в ее сторону. Создается впечатление, будто он слушает, что происходит в коридоре, где сейчас никого нет и быть не может, потому что сложный для любой отмычки замок он лично закрывал, принимая гостей. И отвечает, стоя вполоборота к слушателям. Ему не хочется смотреть в лица людям. Слова говорятся такие, что смотреть не хочется...

– Тем не менее мы просто не имеем права не сообщить о вашем интересе российским контролирующим органам. Я понимаю, что вам это выслушивать неприятно, так же как и мне это говорить. Все-таки между нашими группами установилось взаимопонимание, которым стоит дорожить. Однако ситуация такова. С другой стороны, я могу с уверенностью процентов на десять предположить и иное развитие событий. Может быть, наше сообщение сыграет положительную роль, если ФСБ самостоятельно возьмется за решение этого вопроса. Я даже не могу дать гарантию, что она категорично откажется подпустить вашу группу к своим мероприятиям. Но я согласен на всякий случай попробовать совместить необходимое и полезное, – говорит Басаргин и вздыхает, потому что сам оценивает задачу, которую ставит перед собой. – Я попрошу генерала Астахова из штаба «Альфы» встретиться с вами и выслушать ваши опасения.

– Это ни к чему, – после тяжелого и звучного вздоха говорит младший Ангел. И встает, показывая, что разочарован произошедшим непониманием. – Мы с Владимиром Васильевичем встречались сегодня утром и имели двухчасовую беседу, которая ни к чему, как вы понимаете, не привела. Он заинтересовался сообщением только на уровне любопытной информации, процентов на пятьдесят похожей на правду. И не более... Так внешне казалось... Хотя я вполне допускаю, что это только какая-то уловка, чтобы не подпустить нашу группу к расследованию, как у вас здесь все готовы считать, внутреннего российского вопроса. Но как вы не понимаете, что все вопросы технологической оснащенности террористов перестают быть национальными, как только попадают им в руки...

– Это мы понимаем... Но я предлагаю не обсуждать дальше неприятную для обеих сторон тему, потому что мы своей позиции менять не имеем права, а убедить вас в обратном не представляется нам возможным. Во всех других вопросах, касающихся охоты на Талгата Абдукадырова, мы готовы с вами сотрудничать, если на это даст «добро» наше руководство в Лионе.

– А не может ваше руководство приказать вам включиться в работу нашей группы? – спрашивает японка Таку. – Это, мне кажется, сняло бы некие этические проблемы... Мы, пожалуй, с некоторыми усилиями могли бы попробовать оказать необходимое давление на Лион...

– Наше руководство не может так поступить, поскольку знает, что при получении такого приказа вся группа немедленно подает документы на увольнение. Мы служим по найму и чувствуем себя вполне свободными людьми. – Басаргин говорит строго, чтобы японка поняла всю бесполезность увещеваний и принципиальность вопроса обсуждения.

– Жалко, что мы не договорились, – снова вздыхает младший Ангел и смотрит на старшего Ангела, словно надеется в его лице найти поддержку. Но лицо отца хмуро и непроницаемо. Очевидно, что он полностью поддерживает в этом сложном вопросе Басаргина.

Телефонный звонок звучит спасительным вариантом для того, чтобы можно было прекратить разговор без обоюдной обиды.

– Это Астахов, – говорит Доктор Смерть, глянув на определитель номера, и включает спикерфон. – Добрый день, товарищ генерал. Это Гагарин. Мы вас слушаем.

– Здравствуйте все... У меня вопрос. Случаем к вам не заглянули ребята из «Пирамиды»?

– Случаем, Владимир Васильевич, заглянули. Они и сейчас у нас. С тем же результатом, что получили и в вашем кабинете. Неприветливо их встречают в нашей стране, нечего сказать...

– Я готов стать более приветливым... Попросите Сергея Алексеевича Ангелова сразу от вас пожаловать ко мне. Я заказал на него пропуск. Если есть возможность, пусть и Александр Игоревич с ним пожалует. Поскольку вопрос, с которым пирамидовцы к нам приехали, оказывается уже в стадии развернутого действия...

– Я еду, товарищ генерал, – через стол, и потому громко, говорит Сережа.

– И я тоже... – тоже громко добавляет Басаргин.

2

Утро чистое, роса звенит в траве. Тонко... Едва слышно... Только камнеголовые скороспелые вояки, каких сейчас кругом оказалось множество – с одной и с другой стороны, говорят, что роса никогда не звенит. Надо уметь слышать, как она звенит, если ты человек настолько же, насколько ты воин. В древности любой настоящий воин обязан был быть поэтом, иначе он превращался в простого убийцу. Нет, он не обязан был писать стихи, хотя лучше, чтобы он умел это делать. Но он обязан все окружающее видеть и понимать, как поэт, чувствовать, как поэт. Так старые рукописи рассказывают, переводы из которых когда-то читал Талгату старый Алимхан. Он и тогда уже был старый... Так казалось мальчишке Талгату... Казалось, что Алимхан был старым всегда...

Воин обязан быть поэтом... К сожалению, это дано отнюдь не каждому. Вот Талгату, к счастью, к его личному счастью, это дано. И потому он слышит, как звенит роса, когда ветерок колышет утреннюю траву и листья кустов. Он понимает, что его состояние и ощущение можно назвать чисто ностальгическими ассоциациями, и не более. Наверное, и это будет тоже правильным. Сами жители родного села не умеют слышать этот звон, хотя верят, что он существует. Так одна из старинных местных сказок рассказывает, которая до рукописей не дошла, оставшись только в народной памяти, – и ее тоже Алимхан рассказывал. Но Талгат уверен: земляки не умеют этого только до тех пор, пока не уедут из родных краев надолго. Он же сам вообще думал, что уезжает навсегда. Думал, что сумеет перебороть тугую как струна тягу в эти места. А приходится возвращаться. Сначала это происходило только мысленно, но очень часто, почти каждый вечер, стоило только Талгату остаться в одиночестве. Начинал вспоминать и ощущать родную долину, село, вытянувшееся вдоль этой долины и прикрытое с двух сторон отрогами хребтов и в дальнем своем конце стремительно, как птица, взмахивающая крылом, взлетающее на горный склон домами и тремя старинными каменными башнями. С этого склона когда-то, в глубокую старину, село и начиналось. Это потом оно вытянулось вдоль долины – наступили времена, когда можно было не ждать нападения врагов и строить там, где жить удобнее, но не безопаснее. В воспоминаниях, именно в воспоминаниях Талгат начинал слышать, как звенит утренняя роса, потому что только это почему-то запало в голову. Вернее, в первую очередь это, а потом уже все остальное...

А потом он вернулся сюда в действительности. Путь назад ему никто не заказывал, и он всегда мог просто приехать домой, хотя связи с родными почти не поддерживал. И трижды делал это официально, но всегда в зимнее время. Присматривался, что дома происходит... А потом опять приехал, в четвертый раз, присмотревшись... Но он приехал не в гости, а чтобы применять то, чему его так хорошо и так долго, старательно учили лучшие специалисты Советской армии. Теперь уже против наследницы той армии – против армии российской. Правда, в тот раз, в последний, приехал опять зимой. Когда ни травы, ни росы... И ненадолго... В родное село заходил всего дважды, да и то ночью. А потом пришлось бежать отсюда сначала в Турцию, а потом уже и из Турции...[8 - Действие романа «Прирожденный воин».]Особенно неприятным был побег отсюда, потому что пришлось не просто бежать, а унести с собой шрам на голове – чуть выше лба... Но шрам этот, хотя и памятный, не вызывает злобы и ожесточения и не вписывается в законы адата[9 - Адат – традиционный горский кодекс чести, предписывающий отношение внутри тейпов и между тейпами, почитание и послушание младшими старших, кровную месть и прочее. Во многом адат сильнее законов шариата. Так, ту же самую кровную месть шариат запрещает, но она прочно считается обязательной.]. Злоба и ожесточение недостойны мужчины. Талгат хорошо понял тогда, что Сохно мог бы просто добить его. Одним взмахом руки. Но не добил, когда узнал... Именно тогда, когда узнал... И почти умышленно дал сбежать, как хорошо понял и почувствовал Талгат... Не поднялась рука майора на бывшего товарища, превратившегося в противника... И уже сам Талгат, разговаривая с собой, пришел к выводу, что и он не смог бы добить Сохно, окажись победителем в той скоротечной, но серьезной и красивой схватке настоящих мужчин. Но он долго после этого, вернувшись туда, где теперь его дом, тренировался, готовил себя к новой встрече, надеясь, что встреча эта когда-нибудь произойдет.

И вот теперь он снова приехал. Уже во второй раз с тем же делом... Вернее, только во второй раз приехал с делом за такой громадный период... Но на сей раз – вовремя... Очень даже вовремя... И слышит, как звенит роса. Точно так же слышит, как слышал мысленно, находясь далеко отсюда, в Великобритании. Нельзя сказать, что звон росы стер из памяти момент встречи с Сохно. Если встреча произойдет, Талгат от нее не откажется. Хотя умышленно искать ее пока не собирается. У него другие планы. Он должен сначала их выполнить. Личное всегда следует оставлять напоследок, иначе ты из воина превратишься в обычного абрека... И он со своими планами справится, не подвело бы здоровье, которое снова стало беспокоить...

* * *

Талгат сидит, смотрит перед собой, слушает...

Два его спутника совершают утренний намаз. Он предоставляет им эту возможность всегда. Саудовские арабы за атрибуты веры держатся прочно. Сам Талгат в этом отношении проще, но и одновременно сложнее. Верит... Как можно не верить, когда Аллах некогда внял его молитвам и именно благодаря молитвам проявил к нему милость, спас не от смерти, но от самого страшного, что может с воином случиться, – от беспомощного безумия[10 - Действие романа «Прирожденный воин».]. Но всю свою веру Талгат держит внутри себя, никому не показывая себя внутреннего. И без проблем заменяет подчиненных наемников на посту, когда им необходимо совершить намаз. Он считает, что не обряды определяют сущность веры, а душевное состояние, личное отношение. Война позволяет отступить от канонов. На войне это даже не оспаривается, хотя ученые имамы в исламском университете в Эр-Рияде, где Талгат учился благодаря помощи правоверных друзей, до сих пор пребывают в спорах по этому вопросу...

* * *

Тропа, за которой он наблюдает, идет среди камней, хорошо просматриваемая сверху, из кустов пахучей свежей жимолости, и выходит на дорогу. Талгат ждет. Скоро по этой дороге должен пройти старый Алимхан – человек, встречи с которым он так ищет. С сомнением и неуверенностью, но все же ищет. С Алимханом необходимо поговорить, чтобы успокоить себя и, возможно, приходить после разговора в родное село без стыда. Без страха Талгат может прийти уже сейчас – над страхом он всегда, сколько себя помнит, смеется... Но он хочет прийти без стыда. Это тоже дано не каждому. Чаще встречаются люди прямо противоположных понятий. Одни не могут подавить в себе стыд – таких меньшинство; вторые не знают, что такое стыд, – таких намного больше. Сам Талгат занимает промежуточную позицию. Он сам не знает, что ему нужно, не очень понимает, что может получить от этого разговора, но к разговору стремится, потому что надеется на прояснение в голове, в мыслях, в чувствах.

Впрочем, он знает, что ему нужно. Это касается непосредственного пребывания Талгата в Чечне, его миссии. Но для самого Талгата не это главное в отношениях с уважаемым старейшиной. Он не из тех, кто живет по принципу «цель оправдывает средства». И всегда разборчив в выборе средств. Это потому, что он имеет стыд и совесть. И не может проявить насилие в отношении человека, которого так уважает, не может заставлять его против воли делать то, что хочет от него Талгат.

Судя по донесениям разведчиков, уже месяц тому назад взявшим эту дорогу под контроль, но себя не показывающим, ждать осталось недолго. И хорошо, что среди разведчиков оказался односельчанин. Он узнал, кто по этой дороге ходит. Талгат смотрит на часы. Минут через пять-десять старый Алимхан появится. Он каждое воскресенье ходит этой дорогой в соседнее село к своему еще более старому другу, который сам уже из-за возраста и состояния здоровья ходить не в состоянии. А Алимхан ходит. Ему уже далеко за девяносто, а здоровье еще не оставило это иссушенное годами, некогда сильное тело.

Талгат чуть прищуривает глаза и представляет себе, как идет, опираясь на палку, старейшина. Он хорошо помнит эту походку. Наверное, сейчас она изменилась. Много лет прошло. Тем не менее Талгат представляет себе Алимхана по-прежнему прямым, гордо несущим голову. Посадка плеч измениться не может, потому что несет их не человеческое бренное тело, а гордый дух воина. Старый Алимхан герой двух войн – дошел до Берлина в сорок пятом, участвовал на Красной площади в Параде Победы, а потом был отправлен в Китай добивать Квантунскую армию. Кавалер трех орденов Славы разных степеней – раньше это приравнивалось к званию Героя Советского Союза, если не считалось более высоким, потому что таких кавалеров были единицы...

Именно под влиянием рассказов старейшины Талгат когда-то решил стать военным...

* * *

– Сейчас должен подойти... Он всегда ходит в это время...

Наемники-саудовцы, завершив намаз, вернулись уже к командиру и присели за его спиной. Они не разговаривают по-чеченски, хотя воюют здесь уже третий год. Но Талгат хорошо владеет арабским, как, впрочем, и многими другими языками, и понимает своих воинов без проблем, как и они его.