Пепел острога

Сразу за воротами четверо гостей городища, как и говорил им хозяин причала, свернули направо, где тропа круто взбиралась в гору и заставляла всех, кто пробовал здесь подняться, испытать силу своих легких. Ступеней в тропе не было, и это создавало дополнительные трудности.

– В дождь, сдается мне, здесь вообще не подняться… – заметил Ансгар.

– В дождь, думаю, к кузнецу другим путем ходят, – ответил ярл Фраварад.

– Если есть другой путь, – недобро усмехнулся один из сопровождающих воинов. – А я в этом не уверен… Здешний народ не сообразит второй путь проложить…

Второй, старший, что нес на плече нелегкий, хотя и не слишком объемный меховой мешок, вытер локтем пот со лба и сказал серьезно, показывая свою простецкую мудрость:

– Не возводи на людей напраслину. Они свою жизнь всегда обустраивают. А без другого пути здесь никак не обойтись. В кузницу и железо, и руду, и уголь возят. Не по этой же горе. Здесь ни один бык телегу не протащит. Никак без другого пути не обойтись.

Первым шел ярл, помогая себе при подъеме руками, упертыми в колени, за ним Ансгар, которому мешал длинный меч, цепляющийся за ноги, за юношей следовали два воина. И только один Ансгар из всей группы дышал почти ровно, показывая свое природное юношеское здоровье. Остальным крутой подъем дался нелегко, и потому наверху пришлось остановиться, чтобы привести дыхание в норму.

На самом утесе, откуда, поверх городской стены, открывался красивейший вид на реку и на другой ее, до горизонта заросший синеватым лесом берег, стояло два дома, но определить двухэтажный дом кузнеца Даляты было не сложно, потому что деревянный забор замыкался каменным сооружением, над которым из обмазанной глиной короткой трубы поднимался густой черный дым. Так дымить могла только кузница, и вообще дымить среди лета могла лишь кузница, потому что в домах летом печи не топят, а печи в обычных для этих мест дворовых летних кухнях топят не углем, а дровами. Дрова, как известно, такого густого и черного дыма не дают. Услышав голоса за забором, толкнув калитку, оказавшуюся не запертой, ярл Фраварад первым вошел во двор, где два крепкоплечих молодца в кожаных кузнечных фартуках выводили к воротам только что, видимо, подкованного тонконогого каурого[13 - Каурый – конская масть, светло-каштановая, с такими же гривой и хвостом, и с темной полосой по хребту.] жеребца, необычайной красоты и стати.

– Он великолепен, как Слейпнир[14 - Слейпнир – восьминогий конь верховного Бога скандинавского пантеона О?дина. Легко скакал с облака на облако.]… – с восхищением сказал один из сопровождающих ярла воинов, видимо, большой любитель лошадей.

– Только ног в два раза меньше… – заметил Фраварад.

По костюмам определив чужестранцев, один из крепкоплечих, что вели коня, кивнул им приветливо, вежливо приложил руку к груди и сказал что-то на своем языке.

– Далята сейчас спустится с хозяином коня, – перевел Ансгар. – Нас просят подождать. Это не долго, потому что работа закончена.

Конь или же по нраву своему был диковатым, или сам процесс подковки ему пришелся не по душе, и потому он норовил вырвать удила из сильных, но незнакомых ему рук, прял маленькими чуткими ушами и постоянно дергал умной красивой головой, стремясь задрать ее как можно выше, и опасно поднимал передние копыта. Впрочем, конь – это не лось, и бьет только задними копытами, но ногу, нечаянно наступив на нее, повредить тоже может. Фраварад, как всякий воин, конечно же, держал дома своего боевого коня, но его приземистый и сильный, рыжий и лохматый, как все полуночные кони, жеребец с этим ни в какое сравнение не шел ни статью, ни нравом, и ярл без чужой подсказки понимал, что владеть таким великолепием может только знатный человек.

Из дома вышли двое. Один из них был, несомненно, кузнецом, если судить по его рукам с необычайно крупными, сильными кистями. Лицом кузнец был ясен, спокоен, но, кажется, неулыбчив. Взгляд держал твердый и решительный, который обычно выдает в человеке характер воина, несмотря на то что имеет он другую профессию. Второй, молодой, немногим, кажется, старше Ансгара, похоже, кузнечного молота в своих белых руках никогда не держал, но, должно быть, умел владеть длинным мечом, висящим у него на боку. Одет он был довольно просто, и по одежде воина трудно было отнести к высшей знати, какая в городище наверняка имелась. Однако голову он держал гордо поднятой и бородку носил короткую, стриженную, какую простые люди не носили.

– Не шути так с сиротой, воевода, – недобро сказал кузнец, продолжая какой-то ранее начатый разговор. – Она может принять твои слова за правду и будет ждать. Не шути…

Молодой воевода весело усмехнулся, услышал радостное ржание своего коня и тут же прямо с земли легко запрыгнул в седло, не коснувшись ногой стремени. В словах его, обращенных к кузнецу, тоже сквозила задорная веселость, показывающая легкость нрава:

– Спасибо тебе, Далята, за работу, а еще большее спасибо за нравоучение. Давно мне никто нравоучений не говорил, а надо бы, чтоб ума добавить. А шучу я или не шучу – кто знает, сколько правды в каждой шутке… Шутка мыслью рождается, а мысль из правды исходит… Но не буду пока тебе мешать. К тебе гости, вижу, издалека, да и мне спешить надобно. Пленных разбойных людей ныне привезли, сейчас допрашивают, поеду, послушаю, что интересного скажут, чтоб наперед края наши от дурной славы сберечь…

Молодцы в кожаных фартуках распахнули створки ворот, и воевода проскакал под притолокой, пригнувшись к гриве коня, которого с места пустил в галоп. При этом цокот копыт был какой-то странный, громкий и раскатистый, словно несколько человек одновременно скакало, и привлек внимание гостей. Они даже по сторонам посмотрели – не присоединились ли к воеводе другие всадники. Но тот, оказалось, так и ускакал один. Скандинавы переглянулись и в недоумении плечами пожали.

Проводив воеводу взглядом, Далята повернулся к пришедшим и вопросительно поднял густые брови. Смотрел, в общем-то, приветливо, но с достоинством истинного мастера, чья слава давно вышла за ворота городища Огненной Собаки и по миру странствует в виде изделий человеческих рук, уже не спрашивая у самого кузнеца разрешения. Далята об этой славе, конечно, знал и считал ее честно заработанной. Отсюда и его собственное к себе уважение, откровенно показанное пусть и знатным людям, но его славы не имеющим.

– Приветствую я вас, гости дорогие. Из холодных стран к нам, вижу, пожаловали. Рад буду оказаться вам полезным. Слышу по говору, вы урмане[15 - Урмане (мурмане, норвеги, норвы) – славянские имена норвежцев.]… Чем помочь смогу?

Видимо, разговор гостей он слышал еще из дома, потому что в его присутствии они еще не разговаривали.

– Ты кузнец Далята? – на всякий случай переспросил Фраварад.

Ансгар перевел.

– Меня так родители добрые мои назвали. Далята я…

– Доставай, – распорядился ярл.

Юноша, покопавшись, вытащил из кармана кожаной куртки черный стальной кругляшек с выбитым на нем клеймом кузнеца. Протянул с важностью. Далята взял свой знак, подбросил, поймал и убрал в широкий карман под клапаном.

В это время из-за угла дома вышел странный коротконогий, но необычайно широкоплечий человечек с голым волосатым торсом, покрытым копотью, и бородой, заправленной под кожаный в нескольких местах прожженный фартук. Человечек прислонился плечом к резному столбу крыльца и явно намеревался поприсутствовать при разговоре.

– Я звал тебя? – спросил кузнец не сердито, но вопросительно и твердо.

Человечек отрицательно покачал головой.

– Тогда иди в кузню. У тебя много дел… У меня, кажется, тоже… А что вы забрать должны? – спросил кузнец, простодушно глядя в глаза Фравараду. – Что-то я вас запамятовал… И не соображу, когда вы были…

Но при всей вежливости его тона и внешней простоте произнесенных слов ярко-синие глаза Даляты смотрели строго и слегка настороженно, потому что обычно он всех своих заказчиков помнил, тем более, заказчиков чужестранных, которые не каждый день его навещают. И потому сразу хотел знать, каких людей в дом приглашает.

– Меч Ренгвальда, – за ярла ответил Ансгар, хмуря отчего-то густые и слишком темные для обычного норвежца брови, наследство греческой крови по материнской линии.

Похоже, юноша или по поведению кузнеца, или по какому-то внутреннему наитию уже понял, что забрать меч не так просто.

– Меч?

– Да. Мы приплыли, чтобы забрать меч Ренгвальда…

Кузнец молча помял себе кисти рук, словно этот жест помогал ему лучше думать. Суставы слегка хрустели, показывая, что мнет их Далята сильно.

– Мне, помнится, приносил его совсем другой человек… И я жду его возвращения… Завтра будет год, как меч у меня. Мы договаривались как раз на год. Простите, гости дорогие, но я не могу отдать его вам без согласия хозяина.

– Но меч уже исправлен? – спросил Ансгар.

– Конечно… Я поставил новый клинок в старую рукоятку. Сваривать старый клинок, как я посмотрел, было уже бесполезно. Там не простой слом. Точно сказать я не могу, но мне показалось, что дело без магии не обошлось. Не другой меч этот клинок сломал, а волшебная сила. И в случае сварки меч Ренгвальда развалился бы от первого же хорошего удара о другое такое же крепкое оружие. С простым мечом он, может быть, и справился бы, если добро сварить, а с хорошим – нет… Можете так и передать хозяину меча. Я жду его…

– Значит, это стал уже другой меч? – поморщился юноша, продолжая прерванную тему. – Это уже не меч Ренгвальда?

– Так мы и договаривались с конунгом Кьотви. Если не удастся сварить, я сделаю и поставлю новый клинок, который будет не хуже старого. Сварить не удалось. Излом был ровным и, как я думаю, запеченным чужими заклинаниями, которые даже наговоренный напильник не берет, а такое не поддается доброй сварке. Новый клинок имеет, конечно, другой рисунок. Повторить один и тот же рисунок харлуга[16 - Харлуг – славянский булат. В отличие от булата дамасского и хоросанского, не выплавлялся, а изготовлялся из раскаленных и перекрученных чередующихся тонких листов углеродистой и мягкой стали, а потом расковывался в плоскость. Обладал всеми качествами любого другого вида булата. В отличие от всех обычных мечей эпохи раннего Средневековья, которые предназначались исключительно для рубящих ударов, харлужный меч позволял наносить удары и колющие.] невозможно, потому что он всегда только сам себя творит под молотом и мнение человека не выслушивает. И одни лишь боги знают, какой вид харлуг пожелает иметь. Но новый обладает всеми теми же качествами, что и прежний. Конунг будет доволен моей работой.

– Прежний хозяин меча сидит у костра в Вальгалле, и пусть О?дин сделает его огонь ярче и жарче, – переговоры вел уже юный Ансгар и вел твердо, не как юноша, но как воин, имеющий на это право. – Я его единственный сын Ансгар, больше сыновей у отца не было, и я как наследник приехал за мечом. Дом и оружие Кьотви принадлежат мне одному[17 - Согласно скандинавским обычаям (да и аналогичным обычаям Европы периода раннего Средневековья), по законам майората, после смерти отца семейства старший сын получал в наследство титул, дом и землю, а младший – оружие отца. Этот обычай, кстати, и породил движение викингов, как позже в Европе породил движение странствующих рыцарей, когда младшие сыновья, получив в руки только имя и оружие, искали удачу и богатство на стороне, часто в грабительских походах. Парадокс обычая заключался в том, что если оружие являлось при этом символом власти, то младший сын вместе с оружием получал власть, но власть без земли и дома. Если оружие являлось символом, скажем, королевской власти, то младший сын тоже назывался королем, как и старший, владеющий королевством, и это порождало войны между братьями. История древней Скандинавии знает несколько таких войн, по крайней мере, две войны в Дании и одну в Швеции.]…

– Понятно… А ты тоже родственник? – спросил Далята ярла.

– Это мой дядя, – за дядю ответил юноша, чтобы не переводить вопрос.

Далята слегка насторожился, потому что дядя тоже может быть наследником. И это уже противоречило бы только что сказанному.

– Стрый?[18 - Стрый (старослав.) – дядя по отцу, брат отца, следовательно, возможный претендент на наследство.]

– Нет, он – брат матери. Он не наследник… – сразу сказал Ансгар, чтобы и этот вопрос не переводить, а потом и ответ. – Дядя Фраварад плохо знает славянский язык, многое понимает, но не всегда может ответить, и ты спрашивай у меня. Я отвечу тебе со всей полнотой.

– Понятно… Давайте-ка пройдем в дом и там поговорим, – после короткого раздумья предложил кузнец и опять задумчиво помял свои большие руки, словно проявляя неуверенность и показывая непонимание того, как следует в этом случае поступить.

Он первым повернулся и вошел в еще не закрытые за предыдущим гостем двери. Походка у кузнеца была упругая, но не тяжелая, хотя сам он был человеком крепким и весить должен был немало.

Лестница начиналась в четырех шагах от порога, была крута, как тропа, ведущая к дому, и так же не широка.