Зачеркнутому верить

– Братишка, у пилота вертолета, похоже, инфаркт случился. В ближайшую больницу его надо отправить…

– До больницы километров пятнадцать. С ним кто поедет? – уговаривать водителя не пришлось.

– Одного доставить не сможешь?

– Сейчас сменщика разбужу… Доставим…

В кабине было, видимо, и спальное место. Через минуту на дорогу выпрыгнул человек в спортивном костюме.

– Загрузить его помогите… – попросил сменный водитель. – Подавайте нам. Мы в кабине примем.

Уже через минуту подполковника Сокурова, пристегнутого ремнями безопасности, чтобы не падал, повезли в больницу. Мы со старшим лейтенантом остались ждать Сережу Логунова. Забрали из вертолета свои вещи и уселись неподалеку. Вскоре в небе раздался звук двигателя. Очень быстро для автожира, отметил я про себя. Самого «Егеря» видно еще не было. Хотя горы здесь и были невысокими, они все же часть горизонта скрывали. Но мне при этом показалось, что звук, идущий с неба, не слишком похож на звук двигателя «Егеря», хотя я тот звук и не слышал. И Аграриев, похоже, одновременно со мной подумал так же.

– Командир! Это боевой вертолет. Какой-то штурмовик. Нам бы лучше спрятаться…

– А кого нам бояться? – не понял я. – Почему мы должны бояться вертолетов? Это, скорее, помощь нам…

Но что-то во взгляде Анатолия было такое, что я молча согласился, взял свои рюкзаки и первым нырнул в расщелину между скал. И, едва за мной туда же успел нырнуть старший лейтенант Аграриев, вертолет показался из-за пригорка. Это был в самом деле боевой штурмовик «Ми-8».

– «Вампира» собери, командир, – зачем-то потребовал Аграриев.

– Вертолет армейский, пусть и не спецназ ГРУ. Зачем нам «Вампир»?

– Командир, – Анатолий опустил взгляд в землю. – Перед тем как ты приказал запросить Логунова, на меня вышла по связи полковник Самокатова.

– Так… Вот, значит, почему ты не сразу ответил… И что?

– Она приказала мне расстрелять тебя при первом же удобном случае. Я сказал, что приказ понял, хотя не сказал, что выполнять его не собираюсь. Полковник спросила, где мы находимся. Потом сама же сказала, что видит на мониторе… Она была уверена, что мы проведем успешную посадку. А теперь, думаю, прислала боевой вертолет, чтобы уничтожить нас обоих.

– Смысл? – сказал я. – Не вижу смысла…

Аграриев пожал плечами.

– Следы заметают. Генерал все-таки был ликвидирован, не какой-нибудь сержант…

– А тебе, чтобы выкрутиться, следует меня ликвидировать…

– Я же обещал за тебя молиться, – ответил Анатолий с укором.

Боевой вертолет тем временем совершил круг, рыская носом, как собака, потом вышел на боевое пикирование и несколькими выстрелами из НУРСов[4 - НУРС – неуправляемый реактивный снаряд.] размозжил наш «Bell 407». Стрелял прицельно и выверенно. Увидев это, я стал торопливо собирать гранатомет. Аграриев готовился зарядить тубу, как и полагается второму номеру гранатометного расчета. Я обратил внимание, что это была тупорылая термобарическая граната[5 - Тупорылая термобарическая граната – термобарическая граната отличается своей формой от других надкалиберных гранат для гранатометов тем, что имеет тупой передний конец.].

Вертолет между тем завершал уже второй круг над горящим «Bell 407», но любоваться плодом своей работы дальше, кажется, не собирался.

– Нас в тепловизор ищет.

– Сейчас найдет, – согласился я, устраивая тубу на камне-валуне и прижимаясь глазом к резиновому наглазнику прибора управления огнем.

Тепловизор штурмовика увидел нас, вертолет увеличил скорость, стремительно сближаясь и выходя на позицию для атаки НУРСами. Я заметил, как на подкрылках шевельнулись кассеты с ракетами, отыскивая цель по нашему тепловому свечению, хотя светились у нас только лица и руки – костюм «Ратник» свечение скрывал.

Я опередил вертолетчика, может быть, на мгновение и послал гранату навстречу летящей машине. Наверное, в вертолете было чему взрываться и помимо термобарической гранаты. Вспышка была яркой, грохот был жутким, а осколки винтокрылой машины полетели в разные стороны. Наверное, далеко полетели. Хотя это зависело от тяжести каждого отдельного осколка. Так, одна лопасть упала на скалы, за которыми мы прятались, то есть далеко улететь не смогла, хотя сама по себе не такая тяжелая, как кажется. Лопасть делается из специальной пропитанной лаком и клеем пленки, намотанной на каркас. Но удар лопасти оказался ощутимым даже для каменной скалы, с которой полетели в разные стороны обломки камня и каменная крошка. Полетели, в том числе и мне в лицо, из-за чего пришлось зажмуриться. Но глаза не пострадали, и это было главное.

Однажды в детстве я видел сон, в котором полностью ослеп. С тех пор слепота для меня казалась самым страшным злом, какое может со мной когда-либо произойти. Я даже подполковнику Халидову мысленно посочувствовал, когда узнал, что пуля вошла ему в глаз, сделав одноглазым. И вообще я боялся любой травмы глаза, кроме, естественно, синяка или рассечения брови, что со мной время от времени случалось на тренировках по рукопашному бою. Бывало, даже солдаты, с которыми я занимался, умудрялись поставить мне синяк. Особенно если они имели предварительную подготовку боксеров или рукопашников. А такие встречались в нашем деле, как я убедился, все чаще и чаще. Хотя лично я обычно предпочитал брать к себе сначала во взвод, а потом и в роту не рукопашников, а лыжников или бегунов-стайеров, которые умели терпеть, умели превозмогать собственное «нет сил» простым усилием воли, умели заставлять себя.

Рукопашному бою лично я могу обучить любого, кто имеет хотя бы мало-мальскую спортивную подготовку, исключая, наверное, настольный теннис и шахматы с шашками. А вот научить бойцов терпению намного сложнее. А современные сроки службы слишком коротки, чтобы проводить полноценное обучение. Мы успеваем обучить солдат-срочников только самым азам службы в спецназе, как им уже подходит время увольняться в запас.

Другое дело – контрактники. Эти проходят полноценное обучение. А солдаты срочной службы, если почуяли вкус к работе спецназа, с удовольствием остаются служить по контракту. Жалко бывает, что не все этот вкус получают. У многих есть в жизни собственные приоритеты, и они отдают предпочтение им. Особенно жалко, когда в запас уходит человек, в котором открывается большой потенциал. А такое случается часто. Но сами эти парни видят свой потенциал в другом, и часто они оказываются правы, становясь успешными специалистами в гражданской жизни. Но это их собственная жизнь, и командиру не стоит в эту жизнь вмешиваться.

Я не думал обо всем этом, когда пыль и осколки камней ударили мне в лицо. Все промелькнуло одной цельной мыслью, в то время как старший лейтенант Аграриев за моим плечом просто перекрестился. Видимо, мысленно произнес «за упокой» душам погибших пилотов вертолета. Я тоже прекрасно понимал, что погибшие пилоты нам со старшим лейтенантом – не враги. Просто они получили приказ. Точно так же, как мы получали. И отправились его выполнять. Мы в данном случае вышли победителями в схватке с летающим чудовищем, только что уничтожившим вертолет «Bell 407» и готовым уничтожить нас. А зачем был уничтожен «Bell 407», мне было понятно. Если подполковник Сокуров поправится, если он решит попытаться понять, что с вертолетом произошло, почему вдруг потребовалась аварийная посадка в режиме авторотации, он будет в состоянии поднять на ноги немалые силы, и тогда, вполне возможно, всплывет подноготная уничтожения генерала Шарабутдинова и его племянника. По крайней мере, отдельные подробности этой операции всплывут. И кто-то за это получит не удар, а подзатыльник. Да и то не за то, что совершил, а за то, что не сработал чисто. Это обычное дело в нашей действительности. И тогда придется подчищать все и всех, чтобы некому было давать показания. Возможно, понимание этого и толкнуло Аграриева сообщить мне о приказе полковника Самокатовой о моей ликвидации. Если ликвидируют одного, следом обязательно будет ликвидирован второй и третий.

Старший лейтенант часто дышал у меня за плечом. Я сел за камень, поставив гранатомет между колен, ожидая, когда осядет пыль и дым после взрыва вертолета. Старший лейтенант смотрел на меня. Но не с испугом или сомнением во взгляде, а жестко, требовательно, с пониманием того, что мы с ним были вынуждены защищаться. И он готов был защищать свою жизнь не менее старательно, чем я свою.

– Так что еще тебе говорила Алевтина Борисовна? – спросил я.

– Больше ничего. Только коротко отдала приказ о твоей ликвидации. Переспросила, все ли я правильно понял, и осталась довольна.

– То есть других приказов не давала? И ничего не говорила про убитого мной подполковника Халидова?

– Нет, не давала. И ни про какого подполковника не говорила. Не упомянула даже.

– Приказала пристрелить меня… То есть, перед тем как отправить сюда боевой вертолет, она уже могла рассчитывать, что ты приказ выполнил?

– Естественно. И вертолет прилетел ликвидировать уже одного меня. Конечно, я горжусь, что на меня одного вертолет послали, тем не менее не сильно радуюсь. Гордость в гробу, если удастся куски мяса в гроб собрать, неуместна.

Сам я это только что понял. А старший лейтенант сообразил быстрее, поскольку дело касалось его напрямую. И потому потребовал встретить вертолет «Вампиром». С такой дистанции убойной силы хватило бы даже, думаю, у РПГ-7, который воевать начал, когда я еще пешком под стол ходил, а на вооружение был принят еще задолго до моего рождения[6 - Советский гранатомет РПГ-7 был принят на вооружение в 1961 году и до сих пор является основным гранатометом в армиях целого ряда стран, кроме России, еще 102 государства официально используют в своей армии РПГ-7, не говоря уже о различных незаконных вооруженных формированиях. Совершенствуются со временем в основном гранаты, но сам гранатомет, благодаря своей удачной конструкции, остается, как и прежде, востребованным оружием, хотя тоже время от времени модернизируется.]. Но понял я и другое: и «Сектор «Эль» во главе с полковником, и ФСБ Дагестана в лице подполковника Саенкова намереваются нас всех троих ликвидировать вовсе не потому, что я застрелил следователя Халидова, а только как исполнителей расстрела генерала Шарабутдинова. Халидов здесь вообще выбран исключительно как причина. Из этого напрашивался вывод, что еще до начала операции нас было решено уничтожить. А уже из главного вывода можно было и еще кое-что вытащить.

– Хреновенькая у нас с тобой ситуация, – признал я. – Значит, на нас объявлена большая охота!

– Да, – согласился Аграриев. – Неприятно быть дичью. Но такие у нас законы. Правила игры, как говорит Самокатова.

– А если я не желаю играть по ее правилам? Если я желаю собственные установить?

– Это тоже следует суметь. Нужно суметь заставить ее принять твои правила. Проще, мне кажется, вообще играть без правил.

– Самое плохое в этой ситуации, что под ударом находится моя семья, – назвал я свою больную точку. – Не знаю, как у тебя. У тебя как вообще с семейным положением?

– Моя половина сразу после суда, еще до «зоны», сообщила мне, что замуж выходит, и попросила мирно дать ей развод. Я согласился. Пусть живет, как может. У сына сейчас другой отец, сын не знает, что отец не родной. Меня наверняка не помнит. Ему тогда семь месяцев было. С этой стороны я недосягаем для Самокатовой. И рад этому. А вообще я считаю, что женщина была создана исключительно для того, чтобы мужик не сдох от счастья. Без них живется куда как легче.

– Да, тебе проще, – согласился я. – А мне следует как-то спрятать и жену, и дочь. Майор Апухтин должен был сегодня утром их с поезда встретить. Самокатова обещала, что Служба квартиру выделяет. И новые документы для них и даже для собаки. С собачьими была какая-то временная неувязка, и Самокатова обещала дело с кинологической федерацией утрясти.

– Я не уверен, что она заранее не просчитывала наше уничтожение. Она умеет все просчитывать. И такими обещаниями просто усыпляла твою бдительность. Особенно в такой ситуации любая деталь на психику давит. Как с собачьими документами. А что, собака – жутко породистая?

– Да. Очень даже породистая. Всеми возможными титулами в России владеет. Чемпион пяти соседних стран. А насчет Самокатовой… Это возможный вариант. Но я бы связался как-то с майором Апухтиным, чтобы уточнить ситуацию. Дмитрий Евгеньевич показался мне человеком достойным. У него взгляд прямой. С таким взглядом трудно обманывать. Ему самому бывает трудно обманывать. Мне он показался хорошим офицером, которому не чуждо понятие чести.

– Не обольщайся насчет Дмитрия Евгеньевича. Он человек сложный, и сам часто не знает, что делает. И чрезвычайно жадный. Он свою высокую зарплату отрабатывает полностью. Когда жалованье получает, все до копейки пересчитывает.

– С этой стороной его характера я, к счастью, не сталкивался.

– Да, есть за ним такой грех. А позвонить ему можно. У меня есть его номер. Только лучше звонить попозже, когда он домой уедет, чтобы сразу с Самокатовой не поговорил. По простому телефону такие дела он обсуждать не будет. Апухтин службу знает. Да и Алевтина Борисовна сама не будет. Ей проще приехать. Она же понимает, что тоже находится под жестким контролем.