Зачеркнутому верить

Хорошо, что мы уже успели набрать приличную высоту.

– Держи ручку крепко… – потребовал подполковник.

Но я и без того держал ее крепко.

– Шаг лопастей уменьши на один-два градуса…

Я вопросительно показал рукой, как это делается на незнакомом мне вертолете. Подполковник согласно кивнул.

– Да, здесь… Теперь скорость гаси… Восемьдесят – девяносто километров в час, не больше… Нос задирай… Ручку от себя… Так скорость гасится…

Это я и так знал. И делал это старательно, надеясь не перевернуть машину в «мертвую петлю», удерживая ее в опасном положении, потому что для вертолета, да ко всему прочему еще и неисправного, эта петля обязательно станет «мертвой».

– И сразу место внизу выбирай, – подполковник говорил жестко и конкретно, хотя и слабым голосом. На громкие слова у него просто не хватало сил, как, видимо, и воздуха в груди. – Не знаю, смогу ли я дотянуть до посадки. Запоминай… На высоте четыре-шесть метров выравнивай корпус. Ручкой… Ручку на себя возьмешь…

– Скорость резко возрастет, – попробовал я возразить.

– Не успеет, ты тут же сядешь… Выбирай место заранее. Сейчас. Лучше пусть место будет хуже, но ближе. Дальше можем не дотянуть…

Мне вспомнился роман Олдриджа «Последний дюйм», где мальчишка сажал самолет в то время, как рядом умирал его едва живой отец, покусанный акулами. И я ощутил себя тем же маленьким мальчиком, ребенком. Но мужской ответственности я с себя не снимал.

За моей спиной из двери салона не вошел, а только переступил одной ногой порог старший лейтенант Аграриев.

– Что случилось?

– С двигателем что-то… Обороты падают, глохнет… А у товарища подполковника сердечный приступ.

– Падаем? – почти равнодушно спросил старший лейтенант, словно уже согласился с участью погибшего в авиакатастрофе.

– Попытаемся сесть на авторотации… Я, правда, ни разу не пробовал, но когда-то приходится все делать впервые, и это тоже сделаю… Садись в кресло и пристегнись хорошенько…

Мне захотелось назвать его по имени. Я всегда звал его Саней, но майор Оглоблин называл его Анатолием. А Оглоблин знает его настоящее имя.

– Садись, Анатолий… Я попробую остаться в живых и вам с товарищем подполковником жизни спасти. Надеюсь, получится…

– Пожить-то еще хотелось бы… – спокойно сказал Аграриев и ушел в салон, чтобы сесть в мягкое кресло и пристегнуться.

– Мне тоже еще нужно дочь жизни научить… – не оборачиваясь, сказал я.

Подполковник Сокуров, кажется, совсем потерял сознание. А на меня легла дополнительная ответственность. Ответственность за жизни всех троих. При этом я понимал, что, даже посадив вертолет, помочь Сокурову своими силами смогу едва ли. Здесь специалист нужен, а я не врач и даже не санинструктор. Его срочно необходимо доставить в ближайшую больницу. Хорошо бы на этом же вертолете, но это, отдавал я себе полный отчет, едва ли возможно. Я не авиамеханик и отремонтировать незнакомый механизм не смогу.

Не знаю, как у других, но у меня чисто русский характер, я крепчаю, когда меня бьют. И потому в момент повышенной ответственности наступает и повышенная концентрация всех чувств и сил. У меня повышается внимательность, работоспособность, обостряются память и сообразительность. И это все, вместе взятое, часто выручало меня, как и тех, с кем я был связан. В данном же случае дополнительно на меня легла ответственность за жизни двух человек. Значит, я тем более обязан справиться.

Сверху мне было хорошо видно пространство. Недалеко выделялся удобный плоский пригорок, покрытый невысокой травой. Я прикинул расстояние и понял, что машина, если сейчас какое-то время не сбрасывать скорость, дотуда дотянет. Надеясь получить совет, я глянул на подполковника Сокурова. Он, мне показалось, даже не дышал. Я протянул руку к его горлу. Пальцы легли чуть выше ларингофона. Там отчетливо прослушивался пульс. Сонная артерия работала, значит, мозг не отключился, не умер. Следовательно, и сам человек был еще жив. Хотя горло показалось мне ледяным, даже пальцы холодом обдало. Я взял подполковника за руку. Она была ледяной. Обычно это бывает при инфаркте. Я еще раз посмотрел на площадку, которую наметил для посадки. Потом коротко глянул на Сокурова и понял, что нести его оттуда до дороги будет сложно. Подполковник широкоплечий и массивный, а значит, тяжелый. Конечно, вдвоем с Аграриевым мы донесем его до дороги. Но… Я еще раз посмотрел вниз. И решил, что садиться лучше рядом с дорогой. Так будет возможность остановить любую проходящую мимо машину и отправить больного в ближайшую больницу.

Закрепленный на груди коммуникатор «Стрелец» истерично замигал зеленой лампочкой. Внутренняя связь группы… Или Аграриев не желает отстегиваться, но хочет что-то важное, с его точки зрения, спросить, или Сережа Логунов желает пообщаться. Я нажал на кнопку.

– Командир! Ты где потерялся? – раздалось в наушниках шлема.

Старший лейтенант Логунов говорил радостно и вообще, судя по голосу, был довольный. А ему-то что расстраиваться! Он свою часть работы выполнил безукоризненно, что я, как командир группы, обязан отметить в рапорте на имя полковника Самокатовой. Генерал убит. Племянник тоже. Должно быть, полковник Самокатова встретит Сережу радостной улыбкой и отправит на недельку отдохнуть с семьей. Нас же с Аграриевым, судя по всему, ждет внутреннее расследование. Хотя, Аграриеву, вероятно, это расследование ничем не грозит. Он может в расследовании участвовать только в качестве стороннего свидетеля. Он по большому счету тоже свою часть работы выполнил идеально. Только у меня одного вышел «прокол». Принесла же нелегкая этого старшего следователя Халидова! Как раз туда принесла, где мои пули ждали противника.

– Сережа! – строгим голосом вмешался в разговор Аграриев, Он умел, когда хотел, говорить строго и властно. – Не мешай командиру. У нас нештатная ситуация. Отказал двигатель вертолета, а у пилота сердечный приступ. Командир пытается посадить машину в режиме авторотации. Не сбивай его, он никогда еще таких посадок не совершал и потому, наверное, сильно потеет…

А я и не заметил, пока не услышал эти слова. По лбу у меня действительно обильно катился пот и даже глаза щипал. Аграриев увидел это, только на несколько секунд заглянув в кабину.

– Ты где, Сережа? – спросил я.

– В Моздоке. Совершил посадку, только что вернулся с летного поля в гостиницу. Узнал, что вас еще нет. Тут тоже вертолет ждут. А самолет уже котлы кипятит, пар нагоняет. Тоже нас ждет.

Ко мне вдруг пришло ясное осознание неслучайности данной ситуации. Слова подполковника Саенкова совместились с его же словами, сказанными другому экипажу вертолета. И повторение ситуации никак не может быть случайностью. Нас с Аграриевым просто пытаются уничтожить. И даже не пожалели при этом подполковника Сокурова. Что с двигателем, пилот вертолета понять не мог. Здесь, я думаю, поработали специалисты. В принципе моего знания автомобильного двигателя хватало для того, чтобы предположить аналогию с двигателем вертолетным. К примеру, там, в вертолете, тоже должна быть дроссельная заслонка. Если на зажиме тросика, который двигает эту заслонку, с болта просто снять гайку вместе с шайбой, вибрация выбросит болтик из гнезда, и тросик будет свободно болтаться, не выполняя свою функцию. Автомобиль не поедет. Что-то подобное легко было выполнить, как я подумал, и в вертолетном двигателе. Только здесь вибрация на порядок сильнее, что неудивительно при высокой мощности летающих машин, а крепления обычно бывают облегчены. Следует только знать, что и в каком месте следует ослабить, и дело будет сделано. Для этого не надо иметь семь пядей во лбу, если даже я сразу предположил вариант подготовки аварии в полете, то что же говорить о специалисте, который сразу пятьдесят вариантов назовет. А специалистов в ФСБ хватает на все случаи!

При этом я отчетливо понимал, что убить пытались именно меня, вероятно, как виновника срыва операции ФСБ. И не пожалели при этом ни старшего лейтенанта Аграриева, ни подполковника Сокурова. Они просто должны были умереть вместе со мной, попутно и не вызывая подозрений. При попытке прямого убийства я мог оказать серьезное сопротивление, а это могло вызвать скандал. Теперь меня интересовал только один вопрос: полковник Самокатова была заодно со своим родственником подполковником Саенковым или нет? Ответ на этот вопрос мог подсказать мне, стоит ли доверяться Алевтине Борисовне. С одной стороны, полковник в состоянии обеспечить мощное прикрытие, если в этом появится необходимость. Кроме «Сектора «Эль» никто, пожалуй, не сможет у нас в стране прикрыть от ФСБ. Разве что еще ГРУ с соизволения центрального аппарата. Причем прикрытие может быть любого уровня, от смены всех данных до отправки на службу куда-нибудь далеко-далеко, вплоть до чужой страны. А вот если полковник с Саенковым заодно, то я даже не представляю, как мне поступить. В любом случае опускать руки и ждать, когда кто-то поднимет на меня оружие и нажмет на спусковой крючок, – это совсем не в моем стиле.

Вообще я многократно убеждался, что самые верные, часто неожиданные мысли и откровения приходят всегда не вовремя. То есть тогда, когда думать о чем-то постороннем, даже если это постороннее – твоя жизнь, никак нельзя, просто некогда думать о постороннем. Возможно, этому есть какое-то эзотерическое объяснение. Может, какой-нибудь особый центр в сознании открывается именно в момент наибольшей опасности.

Короче говоря, думать об этом было некогда, а не думать – никак нельзя. Если думать о том, что авария вертолета умышленно подстроена, чтобы меня убрать, то человек, который распорядился подстроить аварию, своей цели добьется. Когда мысли мечутся, невозможно сконцентрироваться на необходимых действиях. И я силой воли отбросил от себя то, что мешало спасению. И моему собственному спасению, и спасению старшего лейтенанта Аграриева, и подполковника Сокурова, если, конечно, его возможно спасти, то есть если он доживет до момента встречи с врачами-кардиологами. Однако передать подполковника врачам-специалистам в воздухе было невозможно хотя бы потому, что они летать не умеют как ангелы и вообще чаще всего даже по характеру совсем не ангелы. А чтобы передать, мне требовалось приземлиться. И я нашел новое место для приземления. Рядом с дорогой. Площадка там была с небольшим уклоном: я мог зацепиться хвостом за поверхность. Но приходилось рисковать. Пусть и хвост отломится – это не так страшно. ФСБ найдет средства для покрытия издержек. Но человека можно будет спасти.

Внезапно мне в голову пришла интересная мысль.

– Анатолий! – позвал я по связи.

Аграриев не отозвался. Я посмотрел на свой коммуникатор и включил общий внутренний вызов, видимо, Аграриев предпочитал сидеть без шлема, а потому и связь отключил. Но я даже обернуться к двери не успел, как он ответил:

– Слушаю, командир.

– Спроси Лабу, сможет он снова вылететь и нас с тобой забрать с дороги? Если сможет, передай ему на планшетник наши координаты. Мы недалеко. Главное, чтобы его воздушный велосипед нас двоих забрать сумел.

Я слышал, как Аграриев беседовал с Лабой, который должен был мой вопрос тоже слышать. Но Лаба ждал объяснений в необходимости своего полета. Потом стал объяснять. Проблем с весом для двоих, как выяснилось, не было. Была проблема только в размещении. Можно было одного посадить на колени к другому. Но можно было и другую возможность использовать. Именно этот автожир «Егерь» имел дополнительный грузовой контейнер между стабилизатором и толкающим маршевым винтом. Если кто-то из нас согласится лететь, согнувшись в три погибели в грузовом контейнере, то Лаба заберет нас. А может забрать и по одному, если расстояние невелико. А по моим расчетам, мы преодолели уже больше половины пути от Махачкалы до Моздока, то есть оставалось километров сто шестьдесят – сто семьдесят[2 - По прямой линии путь от Махачкалы до Моздока составляет 245 километров.], хотя в штурманскую карту я не заглядывал, а ориентировался только по ощущениям после первого полета.

– Прилетай срочно. Смотри координаты в планшетнике, я отмечаю приблизительную точку. Мы почти падаем, – сообщал Аграриев. – Если командир сумеет выровнять машину, век буду на него молиться. Я верю, он нас спасет. Если нет, то ты тела заберешь. В последний полет…

– Молись… – сказал я в микрофон и начал выравнивание корпуса, как и требовал от меня подполковник Сокуров. Расстояние до земли было около пяти метров, как я хорошо видел сквозь свою прозрачную дверь, даже не заглядывая в альтиметр. Этот прибор такую высоту не в состоянии уловить[3 - Внешне альтиметр напоминает часы и имеет похожий циферблат, который обычно разделен на 10 секторов, но встречаются и 12 секторов, как в часах. Альтиметр имеет две стрелки, тоже как в часах. Маленькая (часовая) показывает высоту в километрах, а большая (минутная) в сотнях метров. Высоту в пять метров ни один альтиметр не в состоянии определить. В современных летательных аппаратах существуют другие системы измерения высоты, работающие по иным принципам.] и показать.

При выравнивании корпуса в параллельный земле полет резко увеличилась скорость. Вертолет рванул так, что меня, как за рулем «Мустанга», вдавило в кресло. Но почти сразу же сила инерции меня от кресла оторвала, потому что вертолет коснулся полозьями земли и заскользил по траве. Торможение было сильным, энергичным, и хорошо, что подполковник Сокуров, как и я, был пристегнут к креслу. Иначе можно было бы вылететь через фонарь остекления. Была и опасность перевернуться, чего я, честно говоря, больше всего опасался. Но опасался при этом не столько за себя, сколько за подполковника Сокурова, которому, как мне думалось, всякие акробатические эффекты противопоказаны по состоянию здоровья. Я же сам, уже повертевшись в «Мустанге», кувыркаться не слишком опасался. Правда, машина могла загореться, и тогда нужно будет покинуть ее как можно быстрее всем троим. Но мы не перевернулись. Едва торможение сошло на нет, я обернулся, и сквозь дверной проем увидел, как старший лейтенант Аграриев сидит, прижав к себе двумя руками мой рюкзак с двумя оставшимися гранатами от «Вампира». Видимо, тоже опасался переворота, при котором «выстрелы» могут сдетонировать и разнести вертолет в клочья. Причем, возможно, вместе с нами, потому что одна из гранат была термобарическая.

– Анатолий! Как ты?

– Нормально. «Живее всех живых». Как подполковник?

– Нужно срочно останавливать любую машину, чтобы отвезли его в ближайшую больницу. Выходим!

Мы извлекли из кресла подполковника Сокурова и понесли его к дороге, до которой было около тридцати метров. Подполковник оказался не таким тяжелым, как думалось сначала, хотя и легким его тоже назвать было трудно. Активных признаков жизни он не подавал, прерывисто дышал, и дыхание его чувствовалось на наших руках.

Сверху я видел, что движение на этой дороге есть, хотя и не такое интенсивное, как на федеральных трассах. Ждать пришлось минуты три. Первым в нашу сторону ехал большой внедорожник «Мицубиши Паджеро». На мою поднятую руку водитель внимания не обратил и так газанул, что я едва успел отскочить с дороги. Чуть не сбил! Я успел рассмотреть наглую самодовольную ухмылку водителя. А вот это уже была игра без правил! И первым на такую игру отреагировал старший лейтенант Аграриев. Его пистолет-пулемет с глушителем сорвался с плеча, Аграриев с возмущением дал очередь от пояса. Заднее колесо внедорожника просто развалилось на части. Мощные пули не только пробили резину, но и проломили диск.

При всем моем уважении к автотранспорту, я ни разу в жизни не наблюдал, как большие машины ездят без одного заднего колеса. Хотя и слышал такие разговоры. Внедорожник газанул, сорвался с места, рассыпая останки разваленного колеса по дороге, и быстро скрылся за поворотом, прикрытым скалой. На автоматную очередь водитель отреагировал более адекватно, чем на мою поднятую руку и лежащего на обочине человека.

– Еще машина! – сказал Аграриев, но я уже и сам слышал тяжелый надсадный гул. Большая фура «Volvo» была, видимо, сильно перегружена и ехала медленно. Увидев мою поднятую руку и человека, лежащего на обочине, водитель-дальнобойщик сразу включил сигнал поворота и остановился.