Последний день Славена. Том первый

Впрочем, если Гостомысл сам желает ехать, он имеет такое право. Запретить-то отец может, только надо ли запрещать… Наследник стола… Пора приучаться к самостоятельным и важным решениям…

Правда, это только теперь, и совсем, кажется, недавно, к общему горю, Гостомысл стал старшим сыном и наследником, потому что два старших его брата, нравом с отцом сходные, не терпящие над собой иной управы, кроме отцовской руки и материнского взгляда, головы сложили, как и подобает добрым воям, не на постелях. Самый старший, даже лицом на отца похожий дюже, Володислав, охраняя словенские рубежи на закате, близ земель необузданных и неукротимых ливов[25 - Ливы – литовцы.], не допустил в свои земли свеев, которые хотели по самой граничной реке пройти в глубину словенских территорий, чтобы оттуда ударить одновременно с другим отрядом, с полуночи пришедшим. Володислав тогда не пожелал дожидаться идущего к нему на выручку Буривоя. Не совладал, как случается, с душевным кипением. Это кипение, так яростно клокочущее в груди, что дышать бывает трудно, хорошо знакомо и самому отцу. Володислав врагов даже считать не стал, просто напал на свеев, которых оказалось в три раза больше, чем молодых и малоопытных дружинников конного полка княжича, оказавшегося к тому же так не вовремя без стрельцов. Если бы не подоспели с другого берега в помощь ливы, то вся рать старшего сына погибла бы вместе с ним. Ливы через два дня и передали Буривою тело, чтобы отец отвёз его в Славен и положил в подготовленную к сожжению домовину[26 - Домовина, то, что сейчас называется гробом, тогда выглядела срубом без окон, в котором сжигали тело, а сверху насыпали погребальный холм, так называемую могылу. От слова «могыла» произошло и современное слово «могила».], поставленную недалеко от Перыни[27 - Перынь – холм близ Славена (Великого Новгорода), где находилось главное словенское капище Перуна.]…

Второй сын, Всеволод, светловолосый крепыш, силой рук, пожалуй, отцу равный, погиб здесь же, в Бьярмии, только год тому как, в преддверии прошлой стужей зимы, когда окружил со своей малой молодой дружиной разведчиков варягов-русов. Но те живыми даться и в полон пойти не пожелали. Дрались до конца, отчаянно, как дерутся они обычно, даже лёжа, после страшной раны, не опуская оружия, и каждый унёс по две жизни словенина. Варягов тогда всё же одолели, но одним из первых в краткосрочной сече пал молодой княжич.

Всего у Буривоя было четыре сына и три дочери. От двух погибших сыновей остались малолетние внучки, от живых и здравствующих дочерей – только внуки, которые по принятым законам не могли претендовать на наследие деда, если есть прямые потомки по мужской линии. Еще были два внука и две внучки – дети Гостомысла от первой жены[28 - Всего у Гостомысла было четыре сына и три дочери. Все сыновья погибли, как защитники отечества.]. Самый младший из семерых детей Буривоя, восемнадцатилетний Вадимир[29 - Вадимир – по одной версии, предположительно, дед Вадима, спорного претендента на стол новгородского княжества, который много лет спустя, при поддержке волхвов, возглавит восстание новгородцев против своего родственника Рюрика. По другой версии, Вадим был внуком Гостомысла, как и сам Рюрик, и назван был так по настоянию деда в память о своём младшем брате.], сейчас остался в Славене, и возглавляет малую оборонительную дружину, готовую отразить атаку, если варяги-русы вздумают из своей столицы Русы переправиться через Ильмень-море по льду, и напасть на Славен. Такие попытки были даже в те времена, когда Буривой почти полностью уже хозяйничал в Бьярмии, пядь за пядью отбирая у варягов богатые серебром, медью и мехами земли. Варяги-русы в Русе ничуть не лучше варягов-русов в Бьярмии. Они уважают только силу, и только силой Буривой добивался своих целей.

А цели он всегда ставил перед собой большие…

Глава вторая

В последний день долгой, утомительной, хотя и радостной дороги – а какой же ей ещё быть, когда возвращаешься со славой победителя! – мокрый снег, временами перемежающийся с ледяным дождём, прекратился, и погода встала ясная, чуть-чуть морозная, и солнце высветило. Хотя, когда городские стены уже стали отчётливо видны, откуда-то с полуночной стороны[30 - Полуночная сторона – север, полуденная сторона – юг, закатная сторона – запад, сторона восхода – восток. В конце восьмого века славяне не приняли ещё более поздние обозначения сторон света.] ветер начал быстро наносить тёмные и низкие, увесистые в своём объёме тучи. А уже при приближении к городским стенам лёгкий сырой снежок, опять перепутанный с дождём, предупредил, что он, при таком устойчивом ветре, предвестник снегопада более основательного.

Но от городских ворот до места доехать не долго. Особенно, если коней подогнать…

Князь-воевода Дражко, распушив свои знаменитые усы, вошёл во Дворец Сокола[31 - Дворец Сокола – так западные хронисты звали городской терем бодричских князей.] так, словно он нёс на лице полковое знамя. Воеводу ещё вчера нетвёрдо предупреждали, что Годослав вроде бы намеревался выехать ему навстречу за полуденные ворота Рарога[32 - Полуденные ворота – южные. Рарог (Рерик, Рюрик) – столица княжества бодричей, находился неподалёку от современного Мекленбурга на территории нынешней Германии.], но Дражко так и не дождался дружественной встречи на приградских дорогах, однако во Дворец Сокола всё же прибыл при всех регалиях, надеясь уже на положенную по случаю встречу торжественную. И даже тяжёлую, блистающую искусно вставленными драгоценными камнями золотую гривну[33 - Нашейные гривны были и мужскими и женскими, отличались формой, количеством граней, весом, наличием драгоценных камней и гравировки. Женские выполняли роль украшений, талисманов и амулетов, как правило, были «наговорены» волхвами на конкретную роль. Мужские носили наградной характер, и были впоследствии вытеснены крестами и орденами. Вытеснение произошло только с принятием славянами христианства, что в массовом насильном порядке у бодричей произошло только через несколько веков.] на шею надел. Король франков Карл Каролинг Великий, наслышанный о славянских наградных знаках от своего учёного друга аббата Алкуина, повелел своим мастерам-ювелирам сделать такую же, и даже обязательно более красивую, чем обычно бывает у славян. По крайней мере, если более красивая не получится, то более дорогую, чтобы отметить князя-воеводу Дражко за баварский поход, в котором доверил молодому, но уже прославленному славянскому полководцу провести самостоятельно два сражения в то время, когда сам он с основными силами королевской армии находился в стороне. И дважды против Дражко выступал сам баварский герцог Тассилон вместе с союзными ему южными соседями аварами, и оба раза герцог предпочитал спастись бегством с остатками каждой из своих армий, едва только перевес показывал, что на победу ему надеяться не следует.

Своим рыцарям за воинские успехи Карл Великий жаловал драгоценные кресты на ленте или земельные владения. Но, поскольку Дражко, в отличие от своего князя, пока ещё не принял христианство, награждать его крестом, символом своей веры, Карл не рискнул. Что же касается земельных владений, то Карл не мог распоряжаться землёй бодричей, где Дражко жил и имел собственные владения, и уж, тем более, землёй лужицких сербов, на княжеский стол которых воевода спорно претендовал. А владения внутри франкских территорий князю-воеводе были ни к чему. Впрочем, Карл сделал попытку приблизить князя-воеводу к себе, предложив ему одно из своих давно благоустроенных имений, больше напоминающих парк для отдыха и развлечения, чем что-то другое. Но эта попытка успехом не увенчалась – князь благодарно шевельнул усами, и, как Карл и предполагал, мягко, но категорично отказался…

Эта война, принёсшая уже увенчанному славой Дражко славу новую, началась, вопреки устоявшимся привычкам Карла, не ранней весной, объявленная, как раньше бывало, ещё предыдущей осенью на малом рейхстаге[34 - Карл Великий каждую осень проводил малый рейхстаг, где объявлял планы на будущее лето и давал своим баронам и военачальникам время на подготовку к будущим походам. Весной проводился большой рейхстаг, где уточнялись планы, и давался смотр войскам. И только после этого королевская армия выступала в поход, следуя составленным заранее графикам передвижения.], а в середине лета, без заранее составленного плана. По сути дела, эта война явилась следствием вспышки королевского гнева, чувства, которому Карл поддавался не часто. Но очень уж досадил королю баварский герцог Тассилон, заключивший против франков союз с Аварским каганатом, хотя давно уже признал себя вассалом ещё Пипина Короткого Каролинга, отца Карла. И Карл, собрав оказавшиеся поблизости не слишком большие силы, дополнительно потребовал у Годослава, согласно договору трёхлетней давности о частичной вассальной зависимости, пятитысячный полк под командованием князя-воеводы Дражко, усиленный, по обычаю князя-воеводы, сильным составом стрельцов. Одновременно обязал всегда готовых к мятежу сакских эделингов спешно выставить восьмитысячную армию, что к королевскому удовольствию добавляло спокойствия в тылах самих франков. И тут же, едва полки собрались в верховьях Майна, обрушился на Баварию неожиданно сразу по трём дорогам тремя отдельными колоннами. Такая неподготовленная заранее война могла бы не принести молниеносный успех и затянуться надолго, имей Тассилон иной нрав и иную репутацию. Но герцог слыл человеком алчным, грабящим своих баронов вместо того, чтобы заботиться о них, о чём Карл Каролинг, имеющий лучшую по тем временам в Европе разведку, хорошо был осведомлён. В итоге почти четверть подданных Тассилона в первые же дни войны присягнула Карлу, лишив герцога своего присутствия в армии и, естественно, поддержки своих полков. А главному союзнику Баварии – Аварскому каганату сильно досаждали в это время с восхода христиане-болгары, а с заката пытались отнять свои, уже потерянные, земли хорваты и сербы, и каганат не мог в полной мере, как надеялся Тассилон, оказать ему помощь. Конечно, здесь не обошлось без длинной руки франкского короля, который, если не мог помочь сербам и хорватам войсками, то помог им финансово. А болгар толкали на войну византийцы, которых, в свою очередь толкало посольство Карла Каролинга. Те незначительные второстепенные полки, что каган[35 - Каган – титул правителя, равный титулу князя. Присутствовал и у славян. Каганом себя, в частности, называл князь Святослав.] всё же выслал герцогу, решающее слово сказать не могли. Не помогли баварскому герцогу и родственные отношения с тосканским герцогом Дезиреем, который в этот раз просто не решился выступить против Карла. Это произошло потому, что король франков загодя, хотя и спешно, и во многом не организованно, через своих агентов устроил смуту в землях лангобардов, подчинённых тосканскому владыке[36 - Лангобардия (Ломбардия) в 788 году делилась на две части, одна принадлежала Карлу, вторая тосканскому герцогу Дезирею, который тоже искал поддержки Аварского каганата против экспансии Карла Великого. Король через своих подданных лангобардов постоянно «мутил воду» в соседних лангобардских же землях, провоцируя объединение насильно разделённых родственников. Через три с половиной года Карл полностью присоединит к своему королевству всю Лангобардию.]. Дезидерий жестоко подавил мятеж, Карл потерял многих потенциальных союзников, но тосканский герцог в итоге застрял на месте, ожидая новых волнений, и не поспешил на помощь Тассилону.

Тассилон на протяжении всех четырёх месяцев войны всячески избегал генерального сражения, где у него просто не могло бы быть успеха, предпочитая вместо настоящей войны только небольшие короткие схватки, которые сразу прерывал отступлением, стоило ему только убедиться в невозможности победы. Таким образом, он надеялся дотянуть до зимы, хорошо зная, что зимой королевская армия предпочитает отдыхать дома. Однако для такой затяжки времени следовало принимать и другие меры. Чтобы разорвать коммуникации армий Карла и вести борьбу на всей территории Баварии, необходимо было пользоваться всеобщей поддержкой своего народа. У Тассилона этой поддержки не было. И он терял область за областью, кружил по герцогству, с трудом ускользая от основных королевских сил, а заодно и грабил собственные же селения, чем вызвал новый отток баронов из своей армии. Впрочем, селения грабил не столько он, сколько приданные ему в помощь авары, но народная молва винила во всём герцога, и это сказалось на ходе войны. Однако генеральное сражение дать всё же пришлось, когда Карл Каролинг, пользуясь преимуществом в численности, перекрыл все дороги на полдень, на восход и на закат, отрезая пути бегства. В итоге франки под командованием герцога Франсуа Анжуйского и королевского дяди монсеньора Бернара разбили основательно поредевшие войска растерянного герцога полностью, а зашедшие со стороны полки под командованием самого Карла захватили в плен и герцога Тассилона. И, после быстрого церковного суда, заточили алчного и неверного баварского правителя в монастырь. Бавария стала именоваться маркой в составе королевства франков, и править баварскими землями стали верные королю люди. Впрочем, маркграфа король туда пока еще не назначил, присматриваясь к местным баронам, и отыскивая среди них подходящего на такой значимый пост человека. Бавария велика, и управлять ей следует не простому рыцарю, умеющему держать в руках оружие, но человеку деловому и рассудительному.

И почти сразу же после этого Карл, как и обещал, отпустил Дражко домой в Рарог, поскольку оттуда поступали тревожные сообщения – на датской границе снова было неспокойно. Датский король Готфрид хорошо знал, что у Годослава нет под рукой лучшего полководца с лучшими полками, и мог этим воспользоваться…

* * *

Князь-воевода Дражко так торопился, что застал князя бодричей Годослава только-только вошедшим в парадный зал, и ещё не успевшим сесть в княжеское кресло. Бояре-советники, вызванные во Дворец Сокола для торжественного церемониала встречи, как обычно, устроились на скамьях по одесную стену от князя, но тоже ещё стояли, как и полагается, при княжеском выходе. Рядом с дубовым резным креслом Годослава, всё ещё украшенным изображениями славянских мифических существ, а вовсе не христианскими мотивами, выставили ещё одно точно такое же кресло, предназначенное для Дражко, поскольку три с половиной года назад Годослав официально назначил Дражко своим соправителем. За все прошедшие годы князь-воевода своим правом сидеть рядом с Годославом в его присутствии не воспользовался ни разу, осознавая прекрасно, что княжеский указ был только временным, и вызванным обстоятельствами действием. Сейчас же в том и другом кресле были постелены узкие цветастые хунгарские[37 - Хунгарские – венгерские.] ковры, что было равносильно приглашению к соправлению. Или хотя бы видимости такового. По крайней мере, официально всё выглядело именно так. Но сам князь Годослав и садиться сразу не стал, шагнув воеводе навстречу, широко, от всей души, улыбаясь. Однако Дражко, хорошо знающий своего двоюродного брата, сразу понял, что улыбка далась Годославу нелегко, и, хотя в её искренности сомневаться не приходилось, радость князя всё же была чем-то сильно омрачена.

Более того, за те четыре месяца, что князь-воевода был занят на чужой, совершенно не нужной бодричам войне, Годослав даже внешне сильно изменился. Собрались морщины на молодом, прежде красивом лбу, словно князь постоянно вынужден был хмуриться, и делал это так часто, что подобное выражение лица вошло у него в привычку. И не стало в глазах Годослава обычного огненного блеска – так костёр, разложенный в сухую погоду, чахнет в пору затяжного дождя. Даже львиная грива светлых волос, показалось, осела и поредела, не показывая былого гордого и воинственного нрава хозяина. Впечатление складывалось такое, будто князь Годослав начал неожиданно резко стареть.

Дражко всё же поклонился, прежде чем позволил Годославу обнять себя.

– Оставим церемонии… Я рад не тому, что ты вернулся со славой победителя, – сказал князь. – В этом, зная твои способности и отвагу, я и не сомневался ни минуты, я просто рад тому, что ты вернулся, потому что мне очень тебя не хватало. Очень!..

Годослав обычно с пренебрежением относился к традиционным церемониалам, и нарушал их всегда, когда ему хотелось чувствовать себя просто человеком и другом, а вовсе не строгим правителем. И внимания не обращал при этом ни на какие существующие правила и на постороннее отношение к этим правилам. И если раньше бояре-советники, случалось, громким шипением высказывали своё неодобрение подобному поведению, то после памятной ещё расправы над боярской оппозицией, устроенной Годославом и Дражко в период короткой войны с Данией, в которой маленькое княжество дало, стараниями князя-воеводы, мощному северному соседу достойный отпор, недовольные языки прикусили.

– Мёду князю-воеводе! – с улыбкой воскликнул Годослав, но в голосе его не было уже былой уверенности и того задора, который раньше заставлял радостно улыбаться и других. – Пусть мой брат смоет с языка дорожную пыль, хотя на дорогах сейчас грязи больше, чем пыли, но и эта грязь, как и пыль, с чужих, не нужных нам дорог, а потом расскажет нам, как обстоят дела у нашего державного сюзерена и повелителя.

И сам взял Дражко под локоть, провожая его к креслу, соседствующему со своим. И слегка сжал локоть пальцами, показывая, что всё происходящее носит особый смысл, пока воеводе не ясный. Дражко понял, и сел в кресло так, словно это его привычное место, и позволил себе ногу на ногу забросить, точно так же, как сам Годослав.

Мёд принесли на деревянном резном подносе в таком же деревянном резном кубке. Князь-воевода тут же заметил, что посуда деревянная, хотя в последнее время во Дворце Сокола привычная деревянная и берестяная посуда стала быстро меняться на европейскую серебряную, позолоченную или даже золотую. Эта регрессия уже напоминала тоску по старым добрым традициям. Тем не менее, Дражко сделал вид, что ничего не заметил, и с удовольствием опорожнил большущий кубок хмельного мёда, а потом широким торжественным движением вытер усы, как иной бы правитель надел на голову корону. Этого его знаменитого жеста все ждали, зная, что без этого жеста князь-воевода в обычной обстановке не обходится. А если жеста не видели, значит, обстановка была не из самых лучших. И он свой знаковый жест продемонстрировал.

– Рассказывай…

– А что рассказывать?.. Повоевали слегка… – Дражко пошевелил усами, как другой сделал бы неопределённый жест руками. – Побили того самого злодея Тассилона. Знатно побили, Каролинг вельми доволен остался. Теперь Тассилон проведет остаток своих дней в монастырской подземной келье, откуда живому, говорят, выхода нет.

И посмотрел внешне невнимательно, тем не менее, вполне оценивая ситуацию, на бояр-советников, потому что представление, затеянное Годославом, несомненно разыгрывалось только для них. И сразу отметил, что теперь многие из советников носят на груди, выпячивая её всему честному народу, громадные золотые кресты, ничуть не уступающие по размерам крестам высокопоставленных церковных служителей, которых во франкском войске достаточно. Это было уже новостью, так как раньше только трое бояр были крещёными христианами, остальные же предпочитали придерживаться веры предков, хотя кое-кто, в угоду сильному северному соседу, на всякий случай и Одину[38 - Один – верховный бог скандинавского пантеона, соответствует германскому Вотану. Одину поклонялись датчане (даны).] дары слал. Более того, сам Годослав, приняв крещение, крест на грудь надевал только по торжественным случаям, скажем, когда доводилось принимать послов Карла или же послов своего родственника датского короля Готфрида Скьёлдунга. Или как сейчас, при парадном выходе. Да и то крест этот был серебряным, и по размеру небольшим, скромно узоренным. В другое же время князь не носил крест даже под одеждой, и не часто посещал молельню, устроенную и оборудованную аббатом Феофаном[39 - Аббат Феофан – герой первой книги, где он присутствует ещё только монахом Феофаном, человеком, умеющим выпить вина больше, чем может в человека поместиться, и победителем Хаммабургского турнира среди бойцов на дубинках.] в его покоях. Сам аббат Феофан присутствовал здесь же, ближе бояр, устроив для себя маленькую отдельную скамеечку, на которой с трудом помещалось его тучное тело. И позволял себе не вставать при появлении князя. На коленях аббат держал богато изузоренный бисером реликтарий[40 - Реликтарий – сумка для хранения и переноски ценных вещей или бумаг, прообраз портфеля делового человека.], с которым никогда не расставался. Плохо зная славянский язык и даже не желая его изучать, ничего не понимая в сказанном, он всё же считал нужным присутствовать на всяком торжественном действии в столице бодричей, если князь Годослав принимал в нём участие. Исключение составляли праздники ведических богов, но в них теперь и князь, как христианин, принимать участие права не имел. И аббат тщательно следил в такие дни за князем. Рядом с аббатом, но ближе к князю бодричей, на отдельной скамье, сидел князь Додон, ровесник Годослава и его дальний родственник по отцовской линии, следовательно, Дражко он родственником не был, поскольку только мать Дражко была родной сестрой матери Годослава, и другие узы их не связывали. Князь Додон тоже носил на груди крест, только не такой богатый, как у бояр. Он всегда отличался хорошим вкусом и в одежде, и в украшениях, и в знаках отличия. Но христианство Додона уже не было для Дражко секретом, поскольку князь несколько лет жил в Византии, крестился там, и его христианская вера несколько отличалась от веры франков, признающих главенство не константинопольского патриарха, а Римского Папы.

– В общих чертах это нам всё уже известно, – мягко сказал Годослав, глядя на Дражко. – Известно и то, как ты зарекомендовал себя. Но хотелось бы знать подробности. Например, расскажи-ка, что представляют собой баварцы и авары, каковы они в бою… Есть у них, чему поучиться? И как они между собой взаимодействовали. Ведь баварцы – давние христиане, а авары – огнепоклонники[41 - Хотя многие средневековые рукописи называют аваров огнепоклонниками, они всё же были идолопоклонниками, а огонь, как и славяне, считали священным существом, равным своим богам, но более близким к людям. Известный обряд прохождения между двух костров означал очищение от дурных замыслов. Этот обряд даже после принятия магометанства был присущ татаро-монголам. Но средневековые хронисты благодаря этому обряду ошибочно называли аваров огнепоклонниками.]. Не было у них на этой почве разногласий? – Годослав, словно бы специально, подводил князя-воеводу к какому-то непонятному пока направлению в разговоре. И Дражко старался попасть в нужное русло, хотя не понял ещё, куда его выведет течение.

– Есть чему поучиться… – согласился Дражко. – Баварцы – обыкновенные германцы, только слишком любящие утяжелять себя доспехами. В сече дюже неповоротливые, и потому частенько битые… А у аваров, когда они действуют самостоятельно, поучиться, скажу честно, есть, чему…

– Ну-ну, мы слушаем тебя… – Годослав проявил нетерпение, из чего князь-воевода понял, что здесь ему следует быть кратким, потому что вскоре уже разговор перейдёт на другую тему, и продолжится потом, но, скорее всего, будет происходить уже без присутствия бояр.

– Мне пришлось дважды встретиться на поле с Тассилоном. Герцог выставляет вперёд конных рыцарей, на манер сарматских катафорактариев[42 - Ударная сила сарматской конницы – тяжёловооружённые катафорактарии, воины с необычайно длинными пиками, сидящие в сёдлах, как говорили античные писатели, как статуи, атакующие плотным строем, удар которого невозможно было выдержать. Именно благодаря катафорактариям сарматский царь Гатал Великий в 179 году до н. э. полностью разбил и изгнал со своих земель на Волге и на Дону скифов. А потом остановил и нашествие римских легионов. Бодричи считали себя дальними потомками сарматов, и потому хорошо знали сарматскую военную историю.], за ними тяжёлую пехоту, которая обычно за рыцарями не успевает. Если те и разорвут строй противника, пока пехота добежит, рыцарей перебьют, и строй сомкнётся. В этом случае надо или пехоту иметь полегче, или рыцарей побольше. Но Баварец исходил из своих возможностей, потому что многие его бароны перешли к Карлу, ослабив ударную силу, а переучиваться Тассилон не умеет. Глуп зело… Впрочем, поговаривали, что герцог делал так специально, чтобы уменьшить количество баронов. После их смерти он имел обыкновение присваивать имущество подданных. Но, может быть, это простые сплетни, идущие от тех же баронов, что перешли на сторону Карла, надеясь получить от него какие-то блага или посты в новой Баварии, уже без Тассилона.

– И получили? – спросил Годослав, и по тону его вопроса Дражко сразу понял, что здесь-то и скрывается главная тема.

– Получили… Если бы так… Получили только благодарность… Карл, после суда над герцогом, раздал все должности своим верным и проверенным людям. Он всегда предпочитает полагаться на проверенных. Говорит, что должность следует заслужить. Только маркграфа Баварии еще не назначил.

Князь-воевода понял, что своим ответом попал в точку. Глаза Годослава смотрели спокойно и уверенно. Значит, вопрос предназначался для бояр, на надёжность которых положиться никогда нельзя. И потому продолжил в том же ключе:

– Кроме того, Каролинг, по природе своей человек порядочный и благородный, весьма не любит предателей. Он справедливо считает, что предавший однажды, предаст и в следующий раз. Как предали своего правителя, так предадут и его. И никогда не доверяет перебежчикам. Они для него считаются людьми низкими.

– И правильно, – согласился Годослав, улыбнувшись. – Предателей и предательство следует рубить на корню, топором палача… Ну, а дальше… Что там ты хотел сказать про аваров?

– Да… Авары… Аварскую лёгкую конницу Тассилон в каждом сражении использовал одинаково. Пускал двумя широкими крыльями в обхват флангов. На большее у него, видимо, не хватало фантазии и дара военачальника, а к такой тактике приспособиться легко, поскольку это классика прошлых веков. Тем более, что она всем полководцам Карла хорошо известна.

– И что же ты Тассилону противопоставил? Насколько я понимаю, твоя тактика несколько отличается от привычной тактики франков. Не зря же ты взял с собой столько стрельцов…

– Конечно, мой князь, не зря… Я делал всё просто… Если Тассилон исходил из своей возможности, то я исходил из своей. Каролинг усилил мой полк отрядами тяжёлых щитоносцев, чтобы они сдерживали натиск рыцарской конницы герцога, и саксами эделинга Аббио…

– Вот как, – удивился Годослав. – Аббио был там, с тобой рядом?

– Да… С ним мы посоветовались, и пришли к мысли, что саксы в бою очень неуступчивы и вязки… И тяжёлой коннице легче увязнуть в пешем маневренном строю, ворвавшись в него, чем расколоться о ряды щитоносцев, которых тоже не слишком много, чтобы стать решающей силой.

– То есть, рекомендациями Карла ты пренебрёг? – Годослав посмотрел на Дражко внимательно. Но он сам слишком хорошо знал своего князя-воеводу, чтобы думать, будто тот будет считаться с чужим мнением, когда имеет своё, и потому ответ знал заранее. Но князю было важно, чтобы все услышали то, что он сам желал бы услышать. И князь-воевода всё понял по одному взгляду, и Годослава не подвёл.

– Карл был ко мне милостив, ему самому интересно было изучать нашу тактику, и потому он позволил мне воевать по-своему, я по-своему и воевал… За что и получил в награду от Каролинга вот эту гривну… – Дражко взялся сильной кистью за золотое украшение-награду, словно за рукоятку меча, и потряс ею, чтобы было видно всем.

– А эделинг Аббио не был против? Его саксам, в соответствии с твоей тактикой, предстояло принять на себя главный удар…

– Его саксы стояли рядом с нашими бодричами во втором ряду…

– А в первом?

Дражко даже усами возмущённо пошевелил – как можно не понять, кто стоял в первом!

– А в первом, естественно, стояли стрельцы…

– Так я и думал! – Годослав даже радостно и звучно ударил себя по коленке ладонью. – С удовольствием бы полюбовался картиной происшедшего! И что?

Дражко опять пошевелил усами. Теперь уже воинственно.

– Я расскажу по порядку… Если бы мы выставили вперёд щитоносцев, то оставили бы фланги уязвимыми для аварской конницы, вообще не вступающей в сечу…

– Конница не вступает в сечу? Как так? Зачем тогда она вообще нужна? – не понял Годослав.