Огненный перевал

* * *

Время шло, от связного сообщений не поступало. Ширвани успел проехать неторопливо в один конец, развернуться, проехать всем составом машин в другой конец, уже быстро, на случай, если потребуется вскоре оказаться в другом месте. И снова направились к месту организации засады, когда позвонил не связной, а уже сам Уматгирей, снова продемонстрировавший свою магическую осведомленность:

– Что делаешь? Какие меры принимаешь?

– Жгу дорогой бензин, катаясь по дороге туда-сюда.

– Можешь не кататься. Возвращайся. Вертолет, говорят, разбился, иначе уже прибыл бы на аэродром батальона спецназа. Все сроки вышли. И ты отправляешься искать его, пока федералы не могут этого сделать из-за грозы.

– А я могу? Мне туда сколько добираться…

– До грозового фронта тебя подбросят вертолетом. Я договорился. После этого в твоем распоряжении еще два часа. Это все, что может себе тот вертолет позволить. Вы же на вертолете будете искать, невзирая на грозы. Придется рисковать. Вертолетчику уже заплачено. Вертолет у тебя будет маленький, с собой можешь взять только троих. Пока отправляйся в Ханкалу. Людей с оружием выстави где-то в стороне, чтобы вертолет смог забрать их.

– И что, груз стоит того, чтобы входить в громадные траты? – спросил Ширвани с легким раздражением.

– Среди груза есть одна редкая икона известного мастера, которую нам меняют на десять «Стингеров».[1 - ПЗРК «Стингер» – переносной зенитный ракетный комплекс американского производства.] Русские священники сами не знают цены этой иконы. А коллекционер готов не скупиться. Он много лет потратил на поиски и не хочет отступать. И мы тоже… Десять «Стингеров»… За это стоит рисковать.

– За это стоит… – согласился Бексолтанов.

Минувшей весной в Чечню было отправлено шесть «Стингеров», но ни один не дошел до адресата. Все перехватили федералы…

2

– Разрешите, товарищ генерал?

Человек в штатском, сидящий за громадным по размерам письменным столом, не поднимая головы, посмотрел исподлобья на вошедшего капитана и молча кивнул, показывая на стул, выдвинутый из-под приставного стола для заседаний. Этот стул всегда был специально выдвинут, чтобы вошедшие именно на него садились. И капитан это, похоже, знал.

– Мы попробовали исправить положение, товарищ генерал. Конечно, если бы не пограничники, исправлять ничего не пришлось бы, и избежали бы больших затрат, и это дело оставлять без внимания нельзя, чтобы…

– Что нельзя оставлять без внимания? – перебивая, сердито спросил генерал.

У капитана взгляд нетвердо перебежал по различным предметам, выставленным на столе, и вернулся к бумагам, которые он выкладывал перед собой. На генерала он предпочитал не смотреть, потому что не мог генеральский тяжелый взгляд выдержать, как и все сотрудники управления. Взгляд этот многих заставлял, к собственному их немалому удивлению, заикаться, хотя до этого они всегда, казалось бы, разговаривали нормально.

– Я, товарищ генерал, про позицию пограничников говорю…

– За срыв первоначального плана отвечать будете персонально вы.

– Товарищ генерал, я же ведь предупредил командира погранотряда…

– Телефонным звонком предупредить мог бы и преступник, представившись вашим именем.

– Но мы с командиром погранотряда хорошо знакомы, проводили несколько совместных мероприятий. Вообще, можно сказать, почти приятельские отношения. И он не проконтролировал выполнение своего приказа, в результате чего груз был задержан, трех контрабандистов застрелили, а троих задержали…

– А на основании чего он мог отдать такой приказ? Если бы он отдал такой приказ, его можно было бы судить. Другое дело, если бы вы, капитан, отправили официальное письмо через руководство погранвойск, его можно было бы судить за неотдачу такого приказа. И не пытайтесь уйти от ответственности.

– Я, товарищ генерал…

– Все, этот вопрос больше не обсуждаем. Что там дальше с вашими бандитами?

– Передали им информацию. Они уже занялись организацией. Нашли подходящего человека и, насколько нам известно, уже отправили его в погран-отряд вместо настоящего священника. Все должно получиться. Одновременно мы сделали утечку информации в Швейцарию. Якобы случайно. Нужный человек обратился к тому же самому полукриминальному эксперту с предложением предварительной оценки по фотоснимкам и описанию. Снимки и описание сделаны квалифицированно. Эксперт дал финансовую оценку, получил деньги, а сам тут же передал информацию по цепочке своим постоянным клиентам. Так она дойдет до адресата, а от него вернется к эмиру Ширвани Бексолтанову. Бексолтанова мы контролируем, и каждый его шаг…

Звонок внутреннего телефона остановил речь капитана. Генерал поднял трубку, выслушал и сказал коротко:

– Пусть войдет.

Уже через пять секунд дверь открылась, и в проем вдвинулся бочком и с заметной опаской старший лейтенант. Глянул коротко на капитана, своего начальника, потом посмотрел в сторону генерала:

– Разрешите…

– Что там такое срочное?

– Неприятности в нашем вопросе, товарищ генерал. Сейчас пришло сообщение… Пропал со связи вертолет, на котором вывозили груз из погранотряда. Там идет плотный грозовой фронт, и диспетчер предполагает крушение. В случае крушения все наши надежды…

– А все из-за того, что капитан поленился сделать официальное письмо и понадеялся на личностные отношения… – сделал вывод генерал. – Как будете выкручиваться?

– Будем выкручиваться, товарищ генерал, – твердо пообещал капитан, вставая и на сей раз глядя уже генералу в глаза. – Разрешите идти, чтобы собрать информацию и предпринять возможные меры.

– Идите. И держите меня в курсе дела.

Часть I

Глава 1

1. Максим Одинцов, рядовой контрактной службы, спецназ ГРУ

А ты, мама, никогда не понимала меня… Ты просто никогда не хотела понять, не хотела со мной считаться, не могла мириться с тем, что я тоже имею право на собственное мнение. Ты вообще не понимала, как это я претендую на собственное мнение, когда существует мнение твое… Это в твоей слегка мелковатой, но все же красивой голове никак не укладывалось… А я свое мнение имел всегда, с самого раннего детства… Просто я рано научился приспосабливаться и свое мнение не высказывать, чтобы не слышать твой окрик… Или повелительный крик, если сказать честнее. Тебе же всегда кажется, что тебя понимать не хотят, когда ты не кричишь. Тебе кажется, что тебя упорно не хотят понимать, и потому ты кричишь… А если кричать начинаешь, то уже остановиться не можешь. И все собираешь в одну кучу, что в голове у тебя сидит, все, что в памяти с раннего детства осело и ко мне вообще-то чаще всего никакого отношения не имеет… Ты кричала, а я молча слушал, какой тупой и вечно пьяной сволочью был мой отец, и не возражал не потому, что отца с трехмесячного своего возраста ни разу не видел. Я молчал, и все только потому, что ты принимать возражения от меня не желала и не умела. Я много чего еще выслушивал и втихомолку жалел тебя. Ты кричала, потому что не кричать не могла, а я тебя жалел, потому что ты не можешь не кричать… Ты меня оскорбляла, а я думал о том, сколько ты оскорблений в жизни выслушала, чтобы все их запомнить и высказать потом мне…

Я тебя жалел, и сейчас тоже жалею…

Я и сейчас тебя жалею, мама… Хотя нахожусь так далеко, что твоего крика не слышу… Он другим, наверное, стал, потому что возраст голос не щадит, а ты уже очень даже не молода, и еще потому, что сейчас это не привычный моему уху возмущенный крик якобы оскорбленного твоего собственного необъятного «Я», а крик боли…

Того, кто от боли кричит, всегда жалеешь, даже если это чужой человек. А уж если родной… Я очень сильно жалею тебя, мама…

Потерпи, мама… Я скоро приеду и пожалею тебя не только в мыслях, но и вслух… Я знаю уже, что такие люди, как ты, любят, чтобы их пожалели, и им кажется, что это помогает им чувствовать себя лучше. Я уже давно набрался жизненного опыта, хотя ты об этом никогда слышать не хотела, не допуская мысли о моей самостоятельности. И жизненный опыт подсказывает мне, что тебя надо жалеть…

* * *

Похоже, в облаках ветер загулял круто…

Я сидел спиной к иллюминатору, но живо представил, как где-то там, за алюминиевой обшивкой вертолета, ветер в клочья рвет облака. Даже оглянуться захотелось, чтобы посмотреть, но на коленях у меня лежал мой тяжеленный рюкзак, а поверх него еще и сложенный вдвое бронежилет, поверх бронежилета – «разгрузка», которую я с удовольствием сбросил с плеч сразу после посадки, а в «разгрузке» карманы набиты запасными спаренными рожками к автомату и гранатами к подствольному гранатомету. Я хотел перед вылетом передать гранаты и запасные патроны тем, кто оставался, но командир взвода распорядился сдать их на склад в батальоне, потому что во взводе и так у каждого полный боекомплект вместе с боевым. Гранаты и патроны оставляют только те, кого сменили. Там, в карманах «разгрузки», еще много всего, нелегкого и хорошего, нужного на войне, – моток проволоки для установки «растяжек», кусачки для этого же, увесистый кастет из нержавеющей стали, трофейный пистолет, который я «забыл» сдать командиру, правда, в пистолете всего два патрона, и подобрать другие сюда пока не удалось, но это не беда… А поверх «разгрузки» уже и автомат пристроен. Тоже с полным рожком. Итого больше шестидесяти килограммов веса на коленях. Не хочется с таким грузом вертеться, чтобы что-то не свалилось и чтобы не пришлось потом все это сооружение заново пристраивать. Я и без того с трудом создал эту неустойчивую горную вершину, достающую мне до носа. Ветер и спиной, без разглядывания облаков, чувствовался по вибрации корпуса тяжелой военно-транспортной машины.

На вертолетах я за год службы в спецназе налетался вдосталь. И всегда на военно-транспортных. Ни разу на нормальном пассажирском летать не доводилось. Кто летал, не на службе, конечно, а на гражданке, говорят, что разница такая же, как между люксовым «мерином» и большегрузным «КамАЗом» с переломанными рессорами. В пассажирских нормальные сиденья есть и располагаешься так, что иллюминатор сбоку. Любуйся на здоровье сверху местами, которые пехом уже не один раз протопал… На военно-транспортных же вертолетах сиденья откидные вдоль борта. Именно сиденья, а не кресла и не скамьи. Такие же почти, как в вагонах поездов. Неудобные, часто слегка, но не до конца сломанные и стоящие не параллельно полу, отчего при легком крене машины тебя сбрасывает, как из кузова самосвала, вместе с рюкзаком, и ты стараешься удержаться сам и рюкзак и все, что на него наложено, удержать, но это не всегда и не всем удается…

А вертолет болтало все сильнее и сильнее. В без того полутемном салоне совсем стемнело. Похоже, за иллюминаторами тучи густые и мрачные собрались, и мы, уподобляясь воздушному танку, тараним их. Впрочем, тучи для нас неожиданностью не были. Нас предупреждали, что можем и не вылететь, потому что впереди грозовой фронт. Чего-то ждали, потом вылетели. И кажется, туда и угодили, куда пилоты угодить опасались.

Потом вертолет ниже опустился, покинул зону облачности, и снова стало светлее, хотя и не намного, потому что под тучами быть светло, как под солнцем, не может. Но в горах вообще летать среди облаков рискованно – мало ли где на вершину нарваться можешь. Но и внизу летать не легче. Конечно, опасений, что могут сбить, практически нет… Не те уже времена, и бандиты не те, и вооружение у них уже не такое, чтобы каждую машину сбивать… Но тяжелому вертолету вертеться, пролетая где-нибудь над дном ущелья, уворачиваясь от стремящихся навстречу скал, несподручно. Как все тяжелое, большегрузный вертолет малоповоротлив, и вопрос упирается вовсе не в реакцию пилотов, на которую приходилось полагаться всегда, при каждом полете…

Несколько раз неуверенно мигнув, все же зажглись дополнительные лампочки в потолочной консоли, создавая ощущение вечернего времени суток, до которого вообще-то было еще немало часов.