Невыдуманные рассказы

И юный Октябрь впереди!»

Я взял своё пивко. Встал недалеко от троицы. Потягиваю. Внимаю.

«Весть летит во все концы, вы поверьте нам, отцы…»

БЛОНДИН. Три месяца, секёте? Ни грамма. На колёсах и чифире кантовался. На второй – стали на стройку возить, на работы. Считай, на воле, а хер выпьешь. На проходной обнюхивают и в трубку дают дышать. Прихватят – кранты, зона!

ПЕРВЫЙ ХОРЁК. Говорят, что там и так, как в тюрьме.

БЛОНДИН. Так, да не так. Тут ты через три месяца вольная птаха, а так тебе – минимум год и крытка с колючкой».

ВТОРОЙ ХОРЁК. А как они там лечат?

БЛОНДИН. Как фашисты! Сажают всю палату на табуретки в кружок. Перед каждым ставят пустое ведро. Врач даёт по стакану какой-то вонючей хрени с водой. Минут через пятнадцать–двадцать – грамм по сто водки. И пошло всех полоскать. Чуть потроха наружу не выворачивает. Страсть страшная!

ПЕРВЫЙ ХОРЁК. Неужели от водки?

БЛОНДИН. Да не от водки, от лекарства этого. Водку они поначалу только дают, а потом уже одну эту хрень, а водку только показывают и стукают бутылкой о стакан – и та же реакция.

ВТОРОЙ ХОРЁК. Вот садюги! Ну, давай ещё по одной за выздоровление!

Хорёк быстро завертел головой по сторонам. Достал початую бутылку беленькой.

ВТОРОЙ ХОРЁК. Но ты гляди, а то движок стуканёт. Морда, вишь, бордовая!

БЛОНДИН. Та не боись! Видал я их кодировки. Уже третий раз… ух, пошла… и ничего. Тока давление скакнуло! Ети её…

«Будут новые победы,

Встанут новые бойцы».

Нежданно в прямую речь, распахнув входную дверь, вваливается разудалый рубаха-парень. Стахановец. Видать, он со вчерашней смены сильно уставши. Начал, конечно, приставать, чтоб его угостили. Тут следом второе явление – девушка неопределенного возраста и с бланшированным глазом – рабочая косточка, передовица производства и будущая Паша Ангелина. Хотя вряд ли. Девушка тоже не против, чтобы её угостили.

Девица с парнем косо смотрят друг на друга. Но, кажется, она ему всё ж таки приглянулась. Не теряя времени и не обращая внимания на посетителей, – свои люди, – «стахановец» скалит зубы: «А что тут у нас такое?» – и начинает недвусмысленные ухаживания, то есть сразу лезет к «передовице» за пазуху и, извините, между ног.

«И Ленин такой молодой,

И юный Октябрь впереди».

Наша «Паша» от такой прыти прямо засмущалась. Спасая несколько поруганную честь, она ломанулась со всех своих некрепких ног к противоположной глухой стене, будто хотела пройти сквозь неё. И тогда паренёк выдал странную, но логичную фразу, достойную Гегеля, а может быть, и Канта. Он прокричал, протягивая вперёд руку, как вождь: «Стой, дурак! Там же стена!»

«И Ленин такой молодой,

И юный Октябрь впереди».

«Паша» всем туловом ударилась о препятствие. Обернулась. Лицо её светилось блаженной улыбкой. Глаза закатились. Роговицы и зрачков не было: виднелись только белки, похожие на голубиные яйца.

Я не допил пиво – и выбежал вон.

На улице Ужупис верховодил апрель. Почки набрякли. Новорождённые листики окропили ветви бриллиантовой зеленью. Липы в белых фартуках болели ветрянкой. Прыгали по тротуарам, пугая редких прохожих, хулиганистые бойкие воробьи. Любовно мурлыкали голуби.

«И Ленин такой молодой,

И юный Октябрь впереди.

И Ленин такой молодой,

И юный Октябрь впереди.

И Ленин такой…»

БАБЬЕ ЛЕТО

Ну вот, наконец, и бабье лето. Казалось, его уже не будет в этом году. Но оно, хоть и запоздалое и уже нежданное, прибежало запыхавшись: «Здрассьте!» Тепло, радостно и грустно одновременно. Как приятно выйти на улицу, пройтись не спеша по городу, особенно по его аллеям, которые полны смеси всех оттенков увядающей листвы, от тёмно-оранжевого до бледно-золотистого, с остатками поблекшей зелени.

– Ну, что, – сказал я, – пошли, Димка, прогуляемся?! Он запрыгал на месте от радости. Кинулся к вешалке в переднюю. Мы, мигом проскочив два лестничных пролёта, выпорхнули в золотое. Димка сразу рванул на детскую площадку, где шла обычная работа. Что-то несъедобное, похожее на сладкие сдобные кулички, ромовые бабы, лепилось из песка. Понятно, девчонки. Пацаны же, точно заводные, катились с горки и вновь забирались наверх. На Димку они не обратили никакого внимания, как он ни старался, и, наткнувшись на их холодность, он и сам охладел. Успокоился. Подбежал ко мне. Я лизнул его в щёку. Он показал мне язык.

– Не обижайся. Видишь, они заняты, – попытался я его успокоить, но он уже переключился на голубей и воробьёв, которые клевали что-то на дорожке аллеи. Димка смешно гонялся за ними, заставляя птичек взлетать и садиться… и так раз двадцать.

Я тем временем разглядывал лиственный ковёр под ногами. Мысленно составлял осенний гербарий. Всей оставшейся силой своих пожилых лёгких вдыхал запахи осени: пахло прелым листом, мокрой землёй и травами. Дразнили ароматами щедро политые моими собратьями кусты, мусорные тумбы, ножки скамеек. Кто знает, может быть, это моё последнее бабье лето?!

Я люблю осень. Люблю её слякоть, моросящие, пронизывающие дожди и туманы, шорох под ногами. Как хорошо бродить по улицам Старого города, забредать в самые дальние углы скверов и садов, где нет никого. Такая сладкая тоска томит и ласкает душу! Или, тоже хорошо, когда выпадают светлые солнечные дни – и небо совсем по-другому голубое, нежели летом. Так ярко чернеют стволы и ветки лип, на фоне светящегося золота листвы, в аллеях у Замковой горы, и кажется, вот-вот, из-за поворота, вся окутанная туманом и тайной, стройная и прекрасная, выйдет тебе навстречу Она. Та, которую ты видел в тревожных снах, которую так давно ждал, предчувствовал и заранее любил.

Димке надоело гоняться за стайками. И он придумал другую забаву – стал подпрыгивать и взлетать вместе с пернатыми. Откуда что берётся! Я понимаю, бабье лето окрыляет. Но чтобы так буквально?

Вспорхнув в последний раз, он мило попрощался с птицами, и мы двинулись дальше. По дороге я раскланивался со знакомыми, такими же степенными и пожилыми, как и я, но ни с кем не останавливался и не заговаривал: не хотелось тратить время на пустую болтовню.

Подошли к старикам-шахматистам. Я, быстро оценив позицию на доске, подсказал «белым»:

– Конь с3-d5 – вилка и одна из фигур летит.

Пенсионер, игравший белыми, ошалело вытаращился на меня, как будто ему за шиворот вылили кипяток, а «чёрные» недовольно крякнули.

– Физкультпривет, ветераны! Внимательнее учите дебютную теорию, – не дав им опомниться, выпалил я. Мы удалились, не дожидаясь ответа.

В воздухе вместе с последним теплом и листьями кружилась лёгкая серебристая паутинка. Аромат увядания!

Ах, осень, что ты делаешь со мной?! Откуда в тебе эта, неподдающаяся описанию, магия, этот ясный свет, таинственная гармония красок, чудесные перевоплощения и миражи?..

Пока я предавался эстетическим чувствам, Димка успел вскарабкаться на ветку старого клёна. Сидел, болтал ногами и мурлыкал себе под нос «Пусть бегут неуклюже…».

Я присел у чёрного, покрытого зеленоватым налётом, ствола. В траве продолжалась своя нечеловеческая жизнь. Мелкие вечные труженики тащились по раз и навсегда проложенному маршруту: одни на дерево, другие обратно в подземные пещеры, неся на себе, кто что мог.

«И ничто не может их остановить. Разве что всемирный потоп», – подумал я.

Димка спрыгнул с ветки как раз на муравьиную тропинку и одной ногой насмерть придавил штук десять работяг, которые тянули домой куколку бражника.

Эх, Димка, ты даже не заметил, как совершил непреднамеренное убийство! Но не хотелось в такой день думать о смерти.