Алеманида. Противостояние

– Это не так! – огрызнулся мальчик.

– Правда? Тогда скажи мне, где Далак?

– Умер. Понос свалил.

– И врёшь ты так же бессовестно, как моя дочь. Понос ли? У него желудок крепче, чем у Аттала. Конунг может за раз выпить бочку серваза и съесть ногу вепря. Далак же был вдвое меньше, а ел в два раза больше. Сказать, что нашли в лесу после тебя? Думаешь, щенка отпустили в гарнизон и не проследили за ним? Думаешь, я не знаю, что сначала Далак шёл один, а потом ты к нему присоединился? За что ты его так?

В голосе Агареса Ульрих уловил нотку отцовской заботы. Он знал, насколько коварен перс, но почему-то поверил ему.

– Он оскорбил меня, унизил, – на глазах у мальчика проступили слёзы. – Никто меня не воспринимает всерьёз. Даже Анаит.

– Вот кому Анаит и подтирает зад, так это тебе.

– Я ждал другого, – Ульрих всхлипнул.

– Великий убийца стоит и рыдает об утерянной любви. Не выношу, когда кто-то крутится вокруг моей дочери, тем более вшивый засранец вроде тебя. Своей болтовней ты отвлекаешь её. Ты всех отвлекаешь своим грязным ртом, но это мелочи. Возле Анаит может быть кто угодно, только не ты. Я не доверяю человеку, который в годы отрочества не видит собственную суть. Ты просто удивительный человек, Ульрих: всегда попадаешься мне на глаза, когда я не в том расположении духа. Вот даже сейчас. Я скажу Миргалиму, чтобы он приютил тебя при одном условии.

– Всё что угодно.

– Ты не приблизишься к Анаит на расстояние полёта стрелы и более не подойдёшь ко мне.

– Конечно, господин!

– И последнее: найди мать Далака и скажи, что её сын пострадал за свой длинный язык. Как разрешить последствия, решишь сам.

– Где же я её найду? – спросил Ульрих, чувствуя себя всё большим дураком.

– Разве ты не знаешь, где жил Далак? Не строй из себя глупца.

– Зачем мне это?

– Нужно ведь переступить через себя. Ты меня услышал. А теперь пошёл вон.

Дойдя до порога, Ульрих развернулся.

– Это было первое дело.

– Что ты ещё хотел сказать?

– Про Эмреса.

– Думаешь, я не знаю, что этот подонок обхаживает мою дочь? Он её покрывает по пять раз за ночь. Они ещё и пытаются это скрыть. Тоже мне умники.

– Но как? – недоумевал Ульрих.

– Что как? Как у неё хватает терпения на этого выродка?

– Как вы узнали?

– Я Агарес, а не пьяный Карл с арелатской низины. От меня ничего не утаишь.

– Господин, почему же он ещё жив?

– Время не настало. Если хочешь – разберись с ним сам.

– Мне это не под силу, – печально заметил Ульрих.

– Да, ты пока слаб, Ульрих, но римляне ещё услышат о тебе. И не только римляне. Клянусь Ахурамаздой! А теперь убирайся.

Ульрих выскочил на улицу. Он мчался по форту, пока не согнулся пополам от усталости. Ещё никогда мальчика так не окрыляли слова человека, которого он ненавидел.

Агарес же забыл о мальце через минуту. Он закрылся в доме и расстелил на столе недавно полученную карту крепости Хлора. Ему нужно было продумать, как проникнуть внутрь гарнизона, но вместо этого его голову захватили другие мысли.

Проблемы навалились разом – Агарес не знал, за какой узел взяться. Он пытался вывести Эмреса на чистую воду, ибо его раздражало, что Харольд возвысил лазутчика, поставив выше самого Агареса. После убийства нетопыря Калваг и Аттал потеряют глаза в разведке.

Напрямую устранить ученика Агарес не мог. Все знали о вражде наставника и возгордившегося ученика, посему после кратковременного триумфа перс расстанется с жизнью следом за учеником. После Эмреса следовало разобраться с советником конунга.

Голову Агареса заполонили безумные идеи. Он не знал, с чего начать.

III

Солдаты Аттала разрушили придел до основания: разобрали стены и сровняли с землей постройки. Аттал оставил небольшой засадный отряд в паре стадиев от гарнизона, а основные силы по-прежнему держал в главном лагере. Конунг не нападал в ожидании исполнения плана Агареса.

В урбсе жизнь проходила с большими ограничениями. Лазутчики уходили на разведку и таскали провиант через южные врата, о существовании которых алеманны не знали. Легионеры пребывали в подавленном состоянии. Трибуны ждали указаний пропретора Веспасиана, однако тот укрылся в Массилии. Эпихарид заливал безнадёгу вином, Кустодиан не отставал.

Как-то вечером спартанец направлялся в свои покои с кувшином в руке и наткнулся на Савла. Тот крался, точно вор, держа перед собой луцерну. Савл с опаской оглядывался по сторонам. Старик поздно заметил грозный взгляд Кустодиана и, зашаркав, поспешно двинулся в триклиний. Но спартанец обогнал его и преградил путь.

– Куда так торопишься, Савл?

– Господин Эпихарид попросил вина. Иду в триклиний, – оправдывался старик. – Если ты и дальше будешь меня задерживать, то тебе несдобровать.

– Кому здесь несдобровать, так это тебе. Что у тебя за пазухой, Савл?

Старик крепче прижал руки к бокам, его глаза виновато забегали.

– Небось последнюю бутылку фалернского припрятал? Все знают, что погреб разнесло в клочья. Осталась только поска.

– А тебе всё нипочём, – Савл кивнул на кувшин в руке спартанца.

– Остатки роскоши, – Кустодиан поднял сосуд. – Говори, где раздобыл вина?

– В триклинии оставалось. Ты правил на стене, ты – воин. Моё поле битвы – триклиний. Я же не учу тебя, как сражаться? Вот и ты не учи меня, как управиться с триклинием.

Кустодиан прижал старика к стене. Из-под плаща Савла выпала связка писем.

– Помилуй меня, господин! Ни в чём не виноват!

Спартанец поднял письма, перевязанные бечёвкой, и ткнул ими в лицо Савла.